— Откуда мне знать? Волегост мне не тятька. Я с ним беседы не водил. Это он воду мутит и о князе судит. Остальным-то почем знать?

— А что об этом думает сам князь? Он-то чем страдает от проклятия?

Акунька задумался и принялся болтать ногами.

— Да вроде и ничем, — растерялся он. — Князь настоящий воин, храбро сражается. Дружина за него стоит горой, город сыт, поля родят большие урожаи…

— И зачем же тогда Волегосту пустословить? Разве бывают такие славные проклятия на роду? — усмехнулась Любава.

Акунька еще подумал немножко, а потом добавил шепотом:

— А может, и есть зачем. Княгиня-то бывшая, Ядвига, Волегосту родней была.

— Ой, как все запутано! — в недоумении воскликнула Любава. — Какая бывшая княгиня?

— Жена князя Вадима! — раздраженно выдал мальчишка. — Я думал ты нормальная, а ты только дерешься хорошо!

С этими словами Акунька постучал себя по лбу, проявляя этим крайнее неуважение к собеседнице.

Любаве стало смешно. Она сидела в расписном тереме князя вместе с маленьким городским изгоем, и они болтали о делах государственной важности с легкомысленностью юродивых. Разве это не забавно? Однако стоило соблюдать осторожность. Говорят, у волхвов везде есть уши.

И все-таки любопытство брало верх, и Любаве не терпелось понять хоть что-то из того, что вокруг происходит.

— И что же все-таки случилось с женой князя, которая была роднею вашего волхва?

— Так оставила она его! — Акунька хихикнул. — Ушла, не обернувшись.

— Ушла? От князя?! — Любава была удивлена.

Конечно, жены в славянских поселениях могли уходить от мужей, но на то должны были быть веские причины. К тому же этого просто не могло быть, если речь шла о единственной жене! А князь, пожалуй, был слишком молод, чтобы успеть обзавестись несколькими.

— Так Волегост сказал, что это воля богов! Что наш князь прогневил их. Просто так она не смогла бы уйти. Значит, были на то основания.

Акунька поразил Любаву своей рассудительностью.

«Интересно, сколько ему лет? Сколько бы ни было, слишком подло привлекать к подобным беседам ребенка, хотя и выбор собеседников небольшой».

Решив отвлечься от серьезных разговоров, Любава принялась запоздало выяснять, зачем же прислали Акуньку. Мальчишка юлил и прямо не отвечал. Из его ответов стало понятно, что он и сам не знает, но явно пытается набить себе цену. В целом его роль сводилась то ли к развлечению гостьи, то ли к слежке за ней.

Поскольку разговаривать с Акунькой на волнующие ее темы казалось опасным, Любава сразу потеряла интерес к его обществу. Он что-то там лопотал и пытался задирать ее по ребячьей привычке. А Любава в ответ то улыбалась, то хмурилась и отвечала невпопад.

Она постоянно думала о молодом князе.

«Интересно, где он сейчас? Думает ли о ней? И если думает, то хорошее или плохое? Очень хотелось бы знать, из каких побуждений Елина отправила ее к Вадиму? Конечно, выбор был оправдан способом путешествия, ну просто не получалось, чтобы это было чистой случайностью».

Елина, вне всякого сомнения, представляла, какое впечатление произведет на князя ее наперсница. Везде, за каждой мелочью в этой странной ситуации Любава видела въедливый ум жены сотника. Но теперь Елина далеко, и девушка чувствовала в себе небывалый прилив вдохновения. Пусть первое слово сказано не ею, но последнее — Любава твердо решила оставить за собой.

Она задумала познакомиться с волхвом и завоевать его симпатию. Волхв сам сделал первый шаг в этом направлении, объявив ее хранительницей семейных амулетов.

«Прекрасно! Остается лишь узнать, зачем старому хитрецу понадобилось лить воду на мою меленку, ведь я ему не друг. Тогда, наверное, я враг его врага, — рассуждала Любава, передвигаясь по горнице. — Осталось только укрепить себя в этой позиции! Ну и узнать, кто ему враг!»

Любава победоносно посмотрела вокруг, довольная своими выводами, и наткнулась на изумленный взгляд Акуньки.

— Справно так говорила! — пробормотал Акунька и задумался. — Только не ясно, об чем.

Любава покраснела. «Надо же! Испугалась болтливого мальчишку и могущественного волхва, а сама такие разговоры вслух завела, что и помыслить страшно. Ишь, заигралась! Так и самого волхва бы не заметила, не то что Акуньку».

— Знаешь что, — на ходу придумывала она, — а не мог бы ты узнать, как мне с Медвежатником вашим повидаться?

— Сдурела девка! — Акунька наигранно застонал и сполз с лавки на пол. — Ты чего, не понимаешь совсем? Думаешь, если к князю в терем попала, то теперь тебе все можно, да?

— Думаю, да! — Любава захихикала и подмигнула мальчишке. — Сдается мне, что увидеть волхва вовсе не трудно. Он и сам точно хочет со мной поговорить. О том о сем… — проговорила девушка, придавая мечтательное выражение глазам.

— Он-то, может, и хочет. Да вот только мы с тобой ему не указ. И князь не указ. Захочет — сам позовет.

— Скучно с тобою, — вздохнула девушка. — Ладно, волхв везде волхв. А с Ядвигой я могу повстречаться?

— Конечно, нет! Неужто ты думаешь, что ей позволили бы в этом граде жить остаться? За другим мужем она сейчас. Медвежатник снял с нее чары колдовские и отдал в другое княжество.

— Правильно, чего ж добру пропадать, — пробормотала девушка себе под нос.

По всему выходило, что ничего предпринять не удастся. Во всяком случае, до приезда князя. Любава вздохнула и предложила прогуляться в саду.

* * *

К вечеру в тереме зажгли свечи, и ей наконец-то отвели комнату. Огромная спальня с изразцовой печкой и расписными полатями сразила Любаву больше, чем весь терем целиком.

«Неужели в этой сказочной комнате мне предстоит жить? Даже в роскошных шатрах отца не было столь просторно. А главное, в них никогда не было надежно. А в этой комнате так спокойно, что хочется остаться здесь навсегда».

Пожилая служанка принесла тонкие одежды для сна и показала сундук, на дне которого лежало несколько красивых уличных платьев. Хоть Любава и была рада обновам, но трогать их побоялась. Почему-то ей казалось, что это были вещи княгини Ядвиги. Испытывая трепет перед неизвестной женщиной, она молча закрыла сундук и переоделась в простое платье.

Когда за окном послышался топот копыт, Любава вскочила и заметалась по комнате. Затем приказала себе успокоиться и села на кровать. «Всего лишь князь вернулся, — сказала она себе. — Он здесь живет, и негоже падать по его приходу в обморок».

И все-таки девушка была близка к этому, как только услышала тяжелую поступь под своей дверью. Сердце встревоженно забилось.

Дверь бесшумно отворилась, и вошел князь со свечой в руке. Поставил свою свечу рядом с той, которая уже была зажжена в комнате, и тяжело сел в разлапистое кресло с подушками.

Любаве показалось, что он пьян. Но при этом почему-то ни капли страха в ней не было, в отличие от встречи с Сивоем. В Яром городище она была рабыней. Заложницей страсти сотника, хитрости его жены и прихоти бояр. А здесь, в Икростене, Любава снова почувствовала себя свободной. Даже более свободной, чем раньше, потому что она не была зависима теперь от воли отца.

Вадим долго и задумчиво разглядывал девушку, сидевшую перед ним на не разобранной постели.

«О боги! Как же она похожа на Елину! Тот же овал лица, тот же взгляд с хитрецой и вызовом, тот же гордый подбородок и поворот головы.

Как могла эта женщина сыграть столь злую шутку с ними обоими? Откупилась от его любви хорошенькой девчонкой! Так ничего и не поняла!!!

И девочку жалко. Совсем молодая, не понимает даже, в какую игру ее впутали, не подозревает, какие сети вокруг сплетают сильные мира сего».

Князю вдруг захотелось пожалеть свою гостью. Она была очень похожа на гордячку Елину, но вблизи оказалась такой хрупкой и нежной… Ее глаза были огромными, а губы так трогательно дрожали, что Вадим едва удержался от ободрительного жеста. Тепло и полумрак комнаты расслабили его, и он подозвал девушку к себе.

— Так, значит, ты Любава? — как можно более сердечно спросил он.

— Такое имя мне дали.

— Тебе оно нравится?

Князь блуждал взглядом по ее телу, не отдавая себе в этом отчета.

— Да, оно приятно звучит. Родители дали мне другое имя, но на вашем наречии оно звучит не так мелодично.

— Значит, когда ты выйдешь замуж, ты хотела бы носить то же имя? — Вадим с трудом понимал, что он говорит.

Когда девушка встала рядом с ним, то дрожащий свет свечей и цветочный запах ее тела начали творить с ним что-то непонятное. Внутри будто бы начали раскручивать огромное тяжелое колесо. В груди заломило.

Вадим попытался припомнить свою жену. Бедняжка Ядвига. Запуганное маленькое существо невзрачной наружности. Кроме имени, в ней не было ничего царственного и сильного. Она боялась звука шагов своих родственников, повиновалась Медвежатнику, как тряпичная кукла, и пахла болезнями. В браке их объединяло одно — нелюбовь к Волегосту.

За два года женитьбы Вадим так и не смог привязаться к Ядвиге. Она осталась в его воспоминаниях жалким отражением собственных страхов. Глядя на нее, он стыдился своей трусости и мечтал о том, как столкнет ненавистного волхва в реку.

«А сейчас рядом с ним юная русалка, — думал он. — Дива Лада смотрелась бы крестьянкой рядом с этой девушкой, смешавшей в себе страх и самоуверенность. Пожалуй, самоуверенности в ней было многим больше».

— Я хотела бы носить то имя, которое будет нравиться моему мужу, — проговорила Любава.

Вадим поднял на нее недоуменный взгляд.

— Я лишь ответила на тот вопрос, который мне задал князь.

Вадим усмехнулся.

«Надо же! Уже не помнит, о чем говорил! Кажется, правда и о женитьбе он говорил».

Любава тем временем с удивлением наблюдала перемены в князе.

«Пришел раздосадованным, грустным и раздраженным. А сейчас мечтательный, удивленный. Смотрит на нее с нежностью, хотя иногда и будто бы сквозь нее. Как бы не видит. Несколько прядей волос упали на лоб, глаза стали еще темнее… Интересно, о ком он думает? Елину или Ядвигу представляет на ее месте?»

Любава гнала от себя грустные мысли.

«Ни одной из этих женщин нет сейчас рядом. Сейчас рядом только я — Любава. И об этом стоит думать. Остальное все пустое, только сердце себе бередить».

С этими мыслями она улыбнулась и принялась разглядывать сильные руки князя. То, что произошло в следующую секунду, она не успела даже осознать. Вадим поймал ее завороженный взгляд и протянул руку к ее лицу. Сама не понимая, что делает, Любава закрыла глаза и коснулась щекой его ладони. Затем провела по ней губами, почувствовав, как внутри разгорается самый что ни на есть настоящий огонь.

Ладонь князя оказалась теплой и мягкой. Нежные губы девушки прочертили по ней дугу от мизинца к запястью. Удары сердца гулко звучали в ушах, а пламя свечи разлилось вокруг ровным рыжим маревом.

«У воина не может быть таких мягких рук, пронеслось в голове Любавы. — Интересно, есть ли у него мозоли от рукояти меча? Боги, какие глупости лезут в голову!»

Любава застонала. Ее волосы, которые она пыталась до этого заплести в косу, рассыпались по плечам, закрыли лицо. Не узнавая саму себя, девушка провела ими по руке и лицу князя, склонилась над ним и прошептала его имя.

Время потекло тягучими волнами. Казалось, что эти двое прорастают друг в друге. Мягкая настойчивость Любавы, вызывавшая у нее самой недоумение, смешивалась с удивлением и страстью князя.

Вадим был не в силах вызвать хоть одну здравую мысль в себе. Перед этой цветочной девушкой таяли раздражение на волхва, брезгливая жалость к Ядвиге, религиозное почитание Елины. Сейчас в этом мире не было никого, кроме этой манящей жаркой свежести, сводящей его с ума. Руки князя коснулись шеи девушки и скользнули вниз по горячей шелковистой коже, пульсирующей страстью. Девушка глубоко дышала и льнула к князю. Коснувшись пальцами твердого соска ее груди, Вадим окончательно потерял связь с реальностью.

В этот момент за дверью что-то зашуршало. Вадим выругался, и рука его дернулась к ножнам меча. Его там не было. Вадим выругался еще откровеннее, отчего Любаве стало отчаянно смешно. Превозмогая слабость, вызванную страстью, она протянула руку к двери и толкнула ее. В темных сенях, пофыркивая, терся Акунька.

Князь отвернулся к окну и оправил на себе одежду. Еще несколько секунд ушло у него на придание лицу подобающе сурового выражения. Подавляя в себе растерянность и смех, он все-таки смог почти сурово задать вопрос:

— Ты чего здесь ищешь? А, малец?! Иль не знаешь, как вести себя должно в княжеском доме?

— Знаю, батюшка, знаю! — мальчишка бросился правителю в ноги. — Не изволь, отец, гневаться! Только велено мне было при девице быть, а я комнату ее искал. Вот здесь свечу заметил и на огонек пришел.