Хлоя сняла мой галстук и завязала мне глаза, затянув на затылке узел. В ухе раздался ее шепот:

– Перестань меня изучать! Перестань читать мои мысли!

– Не перестану!

Я закрыл глаза, чтобы обострились остальные чувства. Я вдыхал парфюм с цитрусовыми нотками, мои пальцы коснулись предплечья Хлои, ощутили нежность ее кожи. Ладони заскользили по талии и бедрам. Я повернул Хлою к себе спиной.

– Теперь лучше?

Она фыркнула из чистого упрямства.

– Беннетт, ты меня с ума сводишь.

Я взялся за ее бедра, привлек к себе, чтобы она ягодицами ощутила, как отвердел мой член.

– Хоть что-то никогда не меняется.


Я открыл глаза и заморгал. Надо мной склонялась стюардесса, явно только что задавшая некий вопрос.

– Что, простите?

– Я говорю, сэр, вам подать к завтраку напиток?

– Да, будьте так любезны, – ответил я, не без труда задвигая в уголок памяти мысли о Хлое, которую я трахал на письменной столе; о Хлое, обхватившей меня руками за шею, а ногами – за бедра. – Водку со льдом, пожалуйста. Только чтобы водка была марки «Грей Гуз». Если вас не затруднит.

– Ничуть. Что желаете на обед? Бифштекс из вырезки или сырное ассорти с оливками?

Я заказал сырное ассорти и стал смотреть в окно. На высоте в тридцать тысяч футов я мог представить себя где угодно. Почему-то меня не отпускало чувство, будто я совершаю путешествие в прошлое.

Во Франции я не был с тех пор, как вернулся в Штаты и повстречал Хлою. В сотый раз я отметил, насколько тот, прежний Беннетт мне сейчас чужд. До встречи с Хлоей я бы без размышлений сказал «да» в ответ на любое требование Джорджа. Хлоя так походила на меня, что прямо мороз по коже пробирал.

Я с улыбкой вспомнил мамин совет: «Найди женщину под стать себе. Не вздумай связаться с какой-нибудь клушей, которая принесет тебе в жертву все свои интересы. Нет, сынок: твоя подруга должна быть жадной до жизни, как и ты сам; она должна вдохновлять тебя на свершения, а не тянуть к земле».

Что ж, я нашел такую женщину. Оставалось ее дождаться и убедиться наконец: ей известно, что мы созданы друг для друга.

К вилле, которая должна была стать нашей на целых три недели, стремилась, извиваясь, мощеная дорожка. Коричневые, одинаковые по форме и размеру камешки определенно говорили о том, что их под ландшафт, но тем не менее было совершенно очевидно, что и вилла, и сад предназначены для безудержного наслаждения жизнью. По обеим сторонам дорожки располагались клумбы и цветочные кадки; цветов было великое множество. Повсюду стояли деревья, а вдалеке виднелась беседка, отгороженная от остального двора стеной, увитой виноградом.

Честное слово, я никогда не видел более очаровательной виллы. Каменный дом оттенка старой терракоты производил неизгладимое впечатление. Окна первого и второго этажа закрывались белоснежными ставнями, у крыльца буйствовали цветы. Пахло морем и пионами.

Бугенвиллея обвила стойки террасы, затенила двойные двери, к слову, довольно узкие; так принято строить во французской провинции. Верхняя ступенька была с трещинкой, зато на крыльце, выбеленном солнцем и устланном зеленым ковриком, – ни пылинки.

Прежде чем войти в дом, я еще раз оглядел с крыльца весь сад. В дальнем углу имелась рощица фиговых деревьев. В рощице стоял длинный стол, покрытый ярко-оранжевой скатертью, а на столе выстроились в ряд разнокалиберные сосуды синего стекла. Там же сверкали белизной тарелки. Казалось, в саду намечен званый ужин. Газон тянулся до самого дома, зелень там и сям оживляли яркие пятна лиловых, желтых, розовых цветов.

Я выудил из кармана ключи и отпер дверь.

Дом и снаружи казался просторным, но у вошедшего складывалось ощущение, что он попал внутрь картины с оптической иллюзией. Черт побери, это слишком даже для Макса! Хотя я знал, что вилла большая, такое чертово количество комнат мне даже не снилось. Из холла моему взору предстало не меньше дюжины дверей; как минимум столько же комнат было, без сомнения, и на втором этаже.

Мое внимание привлекла напольная ваза, выполненная в том же стиле, что и миниатюрная вазочка в маминой гостиной. Желтые полосы шли по точно такому же лазурному фону, подчеркивая женственные формы вазы. Вазу подарил маме Макс при первом знакомстве, когда я привез его к родителям на зимних каникулах. Тогда я не понимал, что Макс жертвует чем-то очень личным. Теперь, рассматривая вещи на его вилле, я всюду узнавал работу художника, видимо, очень дорогого сердцу Макса. Тарелки на каминной полке, чайный сервиз на подносе в гостиной выдавали руку одного и того же мастера.

С улыбкой я погладил крутобедрую лазурно-желтую вазу. Уж конечно, Хлоя растает, когда увидит эту вещь. Потому что она не устает восхищаться маминой вазочкой. Нам с Хлоей самой судьбой было суждено приехать во Францию, именно в этот дом.

Я вспомнил, как в январе мы отмечали день рождения Хлои у моих родителей.

Хлоя надолго зависла в гостиной, восхищаясь маминой впечатляющей коллекцией предметов искусства. Любая другая женщина на месте Хлои тащилась бы от ваз Тиффани или до боли в глазах рассматривала резьбу на деревянных чашах. Но Хлоя застыла перед миниатюрной лазурной вазочкой, притаившейся в уголке.

– В первый раз вижу такой дивный оттенок голубого, – пробормотала Хлоя. – Мне казалось, он существует только в моем воображении.

Мама достала вазу с полки, дала Хлое подержать. В приглушенном свете свечей оттенок изменился до неузнаваемости, причем прямо у нас на глазах. Надо сказать, я прежде не замечал, до чего хороша эта ваза.

– Одна из моих любимых вещиц, – с улыбкой пояснила мама. – Я тоже нигде и никогда не видела такого оттенка.

Подходя к камину, я думал, что насчет «нигде и никогда» – это не совсем верно. Именно такого цвета бывает Средиземное море в безоблачную погоду, когда солнце высоко стоит над горизонтом. Вода в таких условиях светится, и сравнить ее можно разве что с сапфиром. Художнику, разумеется, это отлично известно.

На полке стояли три сантона – крохотные, очаровательные в своей грубоватости глиняные фигурки, традиционные атрибуты Рождества в Провансе. Их, без сомнения, изготовил тот же самый местный художник. Интересно, он еще жив? Или, может, это женщина? Пожалуй, Хлоя, когда прилетит, перероет все окрестные магазинчики, чтобы отыскать другие работы мастера. Это совпадение и его совершенство казалось почти нереальным.

На сине-зеленое блюдо упал предвечерний луч, и на противоположной стене заиграли сине-зеленые блики. В кронах деревьев зашевелился ветер, замелькали тени. Был полный эффект, что смотришь на море, колеблемое бризом. В сочетании с ослепительно-белой мебелью и минималистской обстановкой это подействовало удивительно успокаивающе. «Райан Медиа Групп», Пападакис, офис, перманентный стресс, безостановочный телефонный трезвон отдалились от меня на миллион миль.

К сожалению, такое же расстояние разделяло и нас с Хлоей.

И вдруг мобильник жужжанием известил меня о новой смске – будто Хлоя услышала мои мысли через Атлантический океан.

Секунду спустя я прочел сообщение:


«Бастуют авиамеханики. Все рейсы отменены. Застряла в Нью-Йорке».

7

– Что значит «вылеты отменяются»?

С таким вопросом я подскочила к операционистке – веснушчатой блондинке с гладеньким, жиденьким хвостиком. Мы были с ней одного возраста, и, казалось, еще секунда, максимум две – и она тоже передушит всех застрявших в терминале нью-йоркского аэропорта Ла Гуардия.

– Мне очень жаль, но мы только несколько минут назад получили информацию о забастовке профсоюза механиков, – сухо произнесла операционистка. – Отменены все рейсы «Прованских авиалиний». От имени администрации аэропорта приношу глубочайшие извинения за доставленные неудобства.

Но особенно расстроенной она не казалась! Я продолжала пялиться на нее, быстро моргая, а смысл ее слов постепенно доходил до меня.

– Простите, что?

Ей удалось-таки натянуть дежурную улыбку.

– Все рейсы «Прованских авиалиний» отменены по причине забастовки профсоюза механиков, мэм.

За ее спиной виднелось табло вылетов и прилетов. Напротив каждого рейса светилась надпись: «ОТМЕНЕН».

– В смысле я тут застряла, да? Почему мне в Чикаго об этом не сказали?!

– Мы будем рады предоставить вам номер в нашей гостинице…

– Нет-нет-нет, какая еще гостиница! Пожалуйста, проверьте еще раз!

– Мэм, как я уже сказала, сейчас полеты «Прованскими авиалиниями» невозможны. Попробуйте проверить рейсы других авиакомпаний. Больше я ничем не могу вам помочь.

Я застонала и даже стукнула лбом о стойку регистрации. Меня ждет Беннетт! Сидит сейчас на солнечной террасе, с открытым ноутбуком, как прилежный мальчик. Боже, одна мысль о нем меня заводит.

– Этого быть не может, – сказала я, выпрямившись и приняв самых жалобный вид, на какой была способна. – Понимаете, меня во Франции ждет самый сладкий болван на свете. Я не могу торчать здесь, в Нью-Йорке!

– Увы, – сказала операционистка, откашлялась и принялась складывать бумаги.

Я поняла: это злой рок.

– Сколько продлится забастовка?

– Трудно делать прогнозы. Без сомнения, власти постараются как можно скорее всё уладить, но едва ли у них получится раньше, чем через сутки. А то и через двое.

Очень мне это помогло.

Выругавшись себе под нос и страдальчески вздохнув на публику, я отошла от стойки регистрации и потащилась искать в переполненном терминале уголок, достаточно укромный для звонка ассистентке. Да, и нужно было послать смс Беннетту! Ох, добром это не кончится.


Телефон зазвонил через считаные секунды.

Я лавировала среди пассажиров, которые заняли, кажется, все горизонтальные поверхности терминала. Наконец я заметила свободный уголок – рядом с туалетом.

– Привет.

– Что за херня, Хлоя? Что значит «застряла в Нью-Йорке»?! – заорал Беннетт.

Я отняла телефон от уха, перевела дыхание.

– Ровно то и значит. Я никуда не лечу. Отменили все прилеты и вылеты. Я уже кое-кого озадачила, мне ищут местечко в самолете другой компании. Но я особо не обольщаюсь – не только я здесь хочу во Францию улететь.

– Что за глупости! – рявкнул Беннетт. – Они там вообще знают, кто ты? Дай я там с кем-нибудь поговорю!

– Никто тут меня не знает. И никому до меня дела нет. До тебя, кстати, тоже.

Молчал Беннетт долго. Я даже подумала, что прервалась связь. Но нет. Там, в Провансе, я слышала, щебетали птицы, шумел морской ветер. Когда Беннетт наконец заговорил, у него был тихий и очень твердый голос, который был мне так хорошо знаком. От этого голоса у меня мурашки по спине бегали. Так он говорил, когда решал важные деловые вопросы.

– Скажи там, пусть немедленно посадят тебя на любой рейс во Францию, – выдал Беннетт, выделяя интонацией каждое слово.

– Мест нет, Беннетт. Ни на одном рейсе. Все раскуплено. Чего ты злишься? Я что, должна вплавь до тебя добираться? Или, может, телепортироваться? Остынь. Я прилечу, как только появится местечко.

Он застонал, и стало понятно, что до Беннета дошло: ни руганью, ни животным магнетизмом ситуацию не исправишь.

– Когда, Хлоя?

– Не знаю, детка. Может, завтра. Может, послезавтра. Я обещаю, что это будет скоро.

Со вздохом он спросил:

– Что же теперь делать?

Я расслышала стук открывающейся и закрывающейся двери, на заднем плане тихо играла музыка.

– Ждать, – вздохнула и я. – Сниму номер в отеле, доделаю работу. Раз уж я в Нью-Йорке, посмотрю квартиры, которые нам агент советует. Я прилечу к тебе при первой же возможности. Если мне придется до смерти запинать ногами дюжину бизнесменов – я все равно прорвусь на борт.

– Задницей своей поклянись.

Я помотала головой, чтобы стряхнуть наваждение от командного тона.