— А что я скажу Левушке? Ведь он до сих пор думает, что папа в плавании…

— Но ведь когда-нибудь ему придется это сказать… Или вы думаете, что ваш муж скоро поправится?

— А что, это полностью исключено?

— История медицины знает подобные случаи… Но при таком обширном кровоизлиянии… Вы хоть понимаете, что вам предстоит?

— Догадываюсь, — сказала я.

— Боюсь, что даже не догадываетесь… Инсульт инсульту рознь. Бывают более легкие случаи, а бывают такие, как ваш… Тут возможны лишь некоторые улучшения…

Он изучающе посмотрел на меня и отрицательно покачал головой.

— Вряд ли они вас устроят… Например, он сможет сидеть, потом, может быть, вставать и делать несколько шагов по дому… Но при этом скорее всего он будет приволакивать левую ногу. Левая рука у него, вероятнее всего, так и останется обездвиженной… Разумеется, и речи никакой не может быть, чтобы он вернулся на флот. Инвалидом первой группы он останется на всю жизнь при любом раскладе… А это значит, что вам предстоит жить только на его пенсию, которая не будет столь велика, как этого хотелось бы…

— И что вы мне предлагаете? — спросила я.

— Я не могу вам ничего предлагать — это ваша жизнь и вы вольны распоряжаться ею как захотите… Я понимаю, что могу вас обидеть, но мой врачебный долг проинформировать вас, что существуют специальные лечебные заведения, где такие больные, как ваш муж, могут находиться до самого конца…

— Это значит, что вы ему отказываете в малейшем шансе на выздоровление? — спросила я, стараясь не повышать тона.

— Я не Господь Бог, чтобы кому-то что-то давать или в чем-то отказывать. Я делаю что могу. В данном случае я говорю только о вас.

— Что обо мне говорить, я здорова, — перебила его я.

— Это сейчас вы здоровы! — Он повысил тон. — Сейчас вам кажется, что вы справитесь. И сына вырастите и мужа на ноги поставите. Дай вам Бог. А если не поставите? Если про мучаетесь несколько лет, а он не поднимется? Вы подумали, что с вами будет? Если он не оправдает ни одной вашей надежды? А если вы на нервной почве свалитесь? Кто будет вас кормить? Левушка?

— Зачем вы меня запугиваете?

— Я просто хочу, чтоб вы знали, на что идете…

— И все-таки — есть у него шанс или нет?

— То есть сможет ли он в один прекрасный день встать, отряхнуться и стать прежним Родькой, блестящим офицером, великолепным гитаристом и душой компании? Такого шанса у него нет, если, конечно, Господь не явит чуда…

— А если чудо произойдет?

— Это уже не по моему ведомству, Мария Львовна, — развел руками главврач.

Так мы с ним в тот день ничего не решили. Родион оставался в госпитале. Я не знала, что предпринять…

12

Через несколько дней я позвонила в Москву, Татьяне.

Больше посоветоваться мне было не с кем. Она была в курсе моих печальных дел. Я ей часто писала письма.

— Возвращайся, — сказала Татьяна, выслушав меня. — Перевози его в Москву. Врачи, я думаю, здесь не хуже…

— Танька, — всхлипнула я. — Ты одна меня понимаешь…

Дело в том, что за день до этого мы поссорились с Тасей.

Мы сидели у меня на кухне, пили коньяк, принесенный ею из офицерского буфета, и обсуждали мою безрадостную жизнь…

— Да я по себе знаю, как это быть при муже и без мужи ка, — сочувственно сказала Тася, выпуская тугую струю дыма в приоткрытую форточку.

— Откуда же ты знаешь? — удивилась я.

— Да когда мой начал хорошо пить, ты думаешь, он хоть на что-нибудь был способен?

— Ну и как же ты обходилась?

— Да вот обходилась… — усмехнулась Тася. — Перешла на самообслуживание… Целый год так жила…

Она с вызовом посмотрела на меня, готовая дать отпор на любую мою неправильную реакцию. Я в ответ понимающе покачала головой.

— Что же ты его раньше не бросила?

— А что ты своего не бросаешь? — недобро прищурилась Тася. — Дурой была, потому и не бросила. Все надеялась, что он завяжет… Он ведь каждое утро обещал, что все, в последний раз, вот только здоровье поправит — и шабаш, на всю жизнь… Только здоровье. Ведь если не опохмелиться, то и умереть можно… А я, как девочка, каждый раз ему верила… Дура, просто дура! Но все-таки была надежда… А у тебя?.

Мы печально выпили еще по одной. Тася, достав из трех литровой банки, принесенной ею же, соленый огурец и, смачно откусив половину, с громким хрустом принялась жевать. Остатки огурца она плюхнула обратно в банку.

— Знаешь медицинские частушки? — спросила она с набитым ртом.

— Таська… — осуждающе покачала головой я.

— А чего? Жизнь есть жизнь! Что же нам теперь, и рта раскрыть нельзя? Что, твоему Родечке — дай Бог ему поправиться — легче станет, если мы будем молчать, как рыбы об лед?..

Похоже было, что Тася клюкнула где-то и до меня. Я не стала с ней препираться. В конце концов, она не со зла, решила я. А без нее мне было бы во сто раз тяжелее…

— Ты слушай, слушай. Частушки прямо про нас с тобой:

Подружка моя,

передай по рации,

третий месяц у меня

нету менструации…

Она икнула.

— Ой это еще не про нас. А вот про нас. Значит, одна поет:

Подружка моя,

не снесу я факта,

мой миленочек вчера

умер от инфаркта!

— Ой!

Таська снова икнула, глотнула огуречного рассола прямо из банки и продолжила:

— А другая ей отвечает:

Подружка, из беды

ты не делай культа,

твой миленок от — инфаркта,

а мой — от инсульта…

Очевидно, по моему лицу она все же поняла, что не то сморозила, и пробормотала, как бы извиняясь:

— Не бери в голову, Маруся. Жизнь есть жизнь, а из песни слова не выкинешь! Давай еще по граммулечке!

Она налила, выпила, не дожидаясь меня, и зажевала своим надкушенным огурцом, выловив его из банки.

— А вот у нас в деревне, — сказала она, — у одной боевой бабочки тоже мужика парализовало…

— Ну и что?

— А ничего? Жила в свое удовольствие. Ни одного не пропускала…

— Да… Да как же она могла? — от возмущения у меня перехватило дыхание.

— А вот так и могла! — с неожиданной злостью отрезала Тася. — С него, говорит, хватит того, что я его кормлю да каждый день из-под него убираю… А мою молодую жизнь за едать я ему не позволю. И потом, говорит, ему же все равно не нужно… Не пропадать же добру!

— Знаешь что, — по возможности спокойно сказала я, — чтобы я об этой суке больше не слышала!

— Понимаю, мы чистенькие и благородненькие! — скривила в пьяной ухмылке рот Таська. — Знаем мы эти песни, в школе проходили: «Но я другому отдана и буду век ему верна!» Ну и застрелись со своей верностью. А я этим кобелям изменяла, изменяю и изменять буду!

— Уходи! — тихо сказала я и испугалась, что Таська затеет сейчас скандал с визгом и битьем посуды и разбудит Левушку.

Но она вдруг молча поднялась и пошла к двери. Потом вернулась, взяла свои папиросы, допила прямо из горлышка коньяк, схватила в охапку свою цигейковую шубку и ушла, сильно хлопнув дверью.

Через некоторое время с улицы донеслось ее пьяное пение:

Я, бывало, всем давала

По четыре раза в день,

А теперь моя давалка

Запросила бюллетень.

Я горько заплакала. Я ведь тоже была немножко пьяненькая.

13

Через неделю я перевезла его в Москву. Командование Северного флота очень мне помогло. Нам подарили новенькую шведскую инвалидную коляску, посадили на поезд, вы делили отдельное купе и дали сопровождающего, медбрата из госпиталя, хорошего доброго паренька, который обеспечивал меня по дороге всем необходимым и гулял с Левушкой по поезду или по перрону в то время, когда я обрабатывала Родю. Господи, какие у него каждый раз были при этом глаза. Как много в них было всего! И благодарность, и стыд, и отчаяние…

Я же пыталась быть бодрой и во время этих процедур говорила, говорила:

— Ты скоро поднимешься на ноги и мы будем ходить гулять на Тверской бульвар, по улице Горького… К тому времени уже, наверное, достроят новый МХАТ, и мы будем смотреть все спектакли подряд, а в «Пушкинский» ходить только на самые хорошие… Ты будешь работать при штабе, — говорила я, — это совсем недалеко от дома, у Красных ворот. В море я тебя теперь ни за что не пущу… Но с твоим опытом ты будешь в штабе незаменим… Правильно я говорю?

Он моргал. Так мы с ним договорились. Когда он моргает один раз это означает да, когда два раза — нет.

Самым трудным для меня было рассказать все Левушке… Я оттягивала этот разговор сколько было можно. Когда же я ему, мучительно подбирая слова, рассказала все, он сосредоточенно, по-родионовски сдвинув свои еще прозрачные бровки, кивнул:

— Я знаю, — сказал он.

— Откуда?

— Пацаны во дворе рассказали. И когда вы с Тасей на кухне говорили, я слышал…

— А почему ты молчал?

— Я боялся…

— Чего ты боялся?

— Я боялся, что ты заплачешь, когда я скажу, и мне тоже захочется плакать… А моряки не плачут.

Я прижала его к груди. Один Бог знает, чего мне стоило самой не разреветься в эту минуту…

В Москве нас встретили военврач и два матросика. Они внесли Родиона прямо в коляске в специальный автобус и потом занесли в квартиру, которую Надежда Ивановна, как всегда перед моим приездом, вылизала до полной стерильности.

Моряки привезли мне из своего госпиталя так называемую функциональную кровать. Ей можно было придать практически любое положение, поднять верхнюю половину туловища лежащего человека и сделать из нее полукресло или, наоборот, поднять ноги, хотя именно это нам было категорически не нужно.

Теперь я могла сделать так, что Родион полусидел в кровати. Это было очень важно для борьбы с пролежня ми в первые полгода, когда сам он не мог еще садиться. И потом, сидя ему было гораздо легче облегчаться. Борьба с запорами — это был наш второй фронт, как и предсказывал Марик Улицкий.

14

Комиссовался из армии Родя по инвалидности, но вы слуга лет у него была с большим запасом… Когда с ним случилось это несчастье, ему было сорок два года. В армии он был с девятнадцати лет. Служба на Крайнем Севере засчитывалась как полтора года за год, а когда он находился в своих «автономках», то там вообще один день шел за три. Так что любой из его четырехмесячных походов считался за год службы. Поэтому он получал полную военную пенсию 250 рублей.

Но этих денег, вполне приличных по тем временам, все равно не хватило бы, потому что я стремилась кормить моих мальчиков только с Палашевского или с Центрального рынков, всем свеженьким и самым лучшим…

Поэтому я снова включилась в работу. Тем более что для этого мне практически не требовалось выходить из дома. Больше того — мы на отложенные Надеждой Ивановной деньги купили еще швейного оборудования и решительно расширили производство. Буквально через полгода после моего возвращения в нашей системе работало одиннадцать надомниц.

Это позволяло мне заказывать через знакомых дипломатов и гастролирующих артистов самые дорогие и эффективные лекарства за границей.

Бесплатная массажистка из специальной поликлиники ВМФ была положена Роде один раз в год, но в его состоянии для того чтобы содержать мышцы в тонусе, массаж был необходим постоянно.

Сперва я выучилась массажу по книгам и делала ему массаж сама, но потом пришла к выводу, что если я то же самое время, которое трачу на свой дилетантский, в сущности, массаж, буду уделять своей работе, где я уже стала профессионалкой высокого класса, то на деньги, заработанные за тот же час, смогу нанять четырех самых лучших массажисток.

Так я и сделала.

15

Не зря говорят, что чем больше беда, тем больше надежды… Я только этими надеждами и жила.

Но лет через шесть-семь я поняла, что надеждам моим не суждено сбыться. Состояние его медленно, почти незаметно для глаза, как движение часовой стрелки, улучшалось, пока не остановилось на определенном уровне.