«Останься в постели еще ненадолго, — искушал внутренний голос, — ты все равно сможешь добраться туда вовремя». Приходить ровно в назначенный час даже невежливо. Еще хоть четверть часа этой неги, этого тепла, еще одно мгновение сладостной дремы. Может быть, ей даже удастся убить одним ударом двух зайцев: постичь важный смысл сегодняшнего сна и в то же время не опоздать на торжество. Лисбет поерзала под одеялом, еще удобнее устраиваясь в своем гнездышке. Она пообещала себе, что через минуту окончательно проснется и приготовит эспрессо с помощью маленькой пузатой кофеварки, громоздившейся на кухонном столе.

Лежа в постели, Лисбет могла видеть только фрагмент пейзажа, открывавшегося за окном. Сегодня этот кусочек включал в себя уличные фонари с их фосфорическим, работающим на борьбу с преступностью свечением и скелет клена, весной, летом и осенью служившего Лисбет внешней занавеской. В теплое время года дерево не только прикрывало окно желтовато-зеленым кружевом листвы, но и было для хозяйки квартиры постоянным источником вдохновения в ее творчестве. Надо сказать, живопись постепенно становилась основным занятием (а главное, способом заработка) Лисбет, замещая собой работу в модельном бизнесе. В июне благодаря дереву спальня погружалась в зеленоватый сумрак, но Лисбет не жалела о том, что солнца становится меньше. Свет, пропущенный через фильтр кленовой листвы, был невероятно красив, и она старалась запечатлеть его на холсте вместе с колеблющимися тенями узорной листвы на стенах. Живописная серия «Дерево» оказалась одной из наиболее удачных, и ее уже почти всю раскупили. Даже самую большую картину — «Майское утро», стоявшую у камина, собиралась приобрести одна люксембургская галерея.

Весь год Лисбет испытывала влияние этого клена, последнего из целой вереницы деревьев, некогда украшавших улицу. Теперь возле других домов стояли только чахлого вида молодые деревца, опиравшиеся на подпорки и обмотанные белыми пластиковыми бинтами. Лисбет ничего не знала о деревьях, кроме того, что она любит свой клен, и не просто любит… Она была обязана клену своими эмоциями, своей карьерой художницы. А как удобно он расположен, учитывая, что Лисбет почти не выходит из дома! Словом, клен был ее видом из окна, делом ее жизни и самым верным ее возлюбленным.

Сегодня, этим ледяным, промозглым вечером, дерево было таким же нагим, как и она сама. Лишенное листвы, оно казалось взволнованным, его черные ветви вздымались к вечернему зимнему небу, словно бы прося у высших сил… чего? Снега? Весны?

Сама зима стучалась в оконное стекло. Лисбет воевала со своим домовладельцем, не давая ему установить более современную систему отопления: она боролась за сохранение исторического облика этого дома, его эстетической целостности. Тогда Фейлер нанес Лисбет ответный удар, утверждая, что она нерационально расходует тепло.

Домовладелец обвинял ее в нанесении ему убытков. Дело в том, что, когда Лисбет рисовала, ей приходилось открывать окна, чтобы выветрился запах краски. По этой причине в квартиру «2 А» проникал лютый холод, и тогда старые радиаторы начинали трещать и хрипеть, вытягивая последнее тепло из отжившей свое топки, изрыгавшей языки пламени и недовольно ворчавшей в подвале.

Нерациональный расход тепла — да, именно об этом думала сегодня Лисбет. А споры с хозяином из-за окна?.. На самом деле отказ Лисбет от всякого рода «новшеств» был частью ее стратегии в затянувшейся битве за эту квартиру. Война велась уже десять лет. Фейлер ненавидел жильцов «с фиксированной квартирной платой», а Лисбет как раз принадлежала к их числу: поскольку она «унаследовала» квартиру от родителей, то имела полное право жить там за абсурдно маленькую по меркам нынешнего рынка недвижимости плату — семьсот семьдесят семь долларов тридцать четыре цента в месяц.

На прикроватном столике Лисбет высилась стопка конвертов с бело-зелеными полосками, означавшими, что письма официальные, с уведомлением о вручении. Все они свидетельствовали о многочисленных посягательствах на права Лисбет. Не далее как прошлым вечером она ломала голову над тем, как справиться с новой напастью — попыткой «отменить фиксированную плату за квартиру „2 А“» по причине «неподконтрольного роста доходов жильца». Надо сказать, Лисбет по-своему неплохо знала всю эту специфику. Хотя ее образ жизни был довольно таинственным — порой она могла просидеть весь день в ярко-алом шелковом кимоно, ничем особенным не занимаясь, разве что куря французские сигареты и попивая эспрессо, — но навыками выживания она владела в совершенстве. Она была знакома с разнообразными нюансами, связанными с начислением квартплат, и держала связь с конторой, регулировавшей эти процедуры. Лисбет отлично знала: ее могли бы лишить права на фиксированную плату только в том случае, если бы она зарабатывала свыше ста семидесяти пяти тысяч долларов в год в течение двух лет подряд. Да, Лисбет действительно могла заработать столько в урожайный год, но чтобы два года подряд — никогда. Обычно у нее случалось так, что в один год ее доходы составляли сто семьдесят пять тысяч долларов, а в другой — семь тысяч долларов. Лисбет считалась «единоличным собственником»; модельный бизнес был ее приработком, а основной доход приносили занятия живописью. Это означало, что она может вычитать из своих доходов стоимость холстов, подрамников, рам, даже красок, а поскольку цены действительно росли с космической скоростью, то у Лисбет вырисовывалась своя, художническая, версия топливного кризиса.

У Лисбет был даже свой бизнес-менеджер, лысый холостяк, который помогал ей, по-видимому питая к ней нежные чувства. Она твердо верила, что ее не могут просто так вышвырнуть за дверь, пока бизнес-менеджер заполняет все необходимые документы, а она аккуратно и в срок отвечает на все официальные запросы. В общении с лысым холостяком, Мюрреем, Лисбет тоже руководствовалась определенной тактикой: она, конечно, с ним кокетничала, но об интимных отношениях и речи быть не могло. Понятно, что и здесь требовались затраты умственной энергии. Иногда она просыпалась — вот как нынче днем (мы бы погрешили против истины, сказав, что она проснулась утром: по выходным она обычно вставала «ровно» без четверти два) — и думала: «Да пропади все пропадом, пусть „Фейлер и Фейлер“ забирает свою „2 А“… Методы борьбы домовладельцев с жильцами становятся все более агрессивными и по-византийски коварными. Может, просто махнуть на все рукой?».

Но даже в своем расслабленном, полубессознательном заигрывании с пораженческими настроениями Лисбет осознавала: квартиру необходимо сохранить. Она была узницей города, а это жилище — ее камерой, причем камерой красивой. Квартиру такого типа, занимающую весь этаж, при всех ее недостатках можно было снять на открытом рынке не меньше чем за четыре с половиной тысячи долларов в месяц. Именно поэтому отношения с домовладельцем так обострились, и Лисбет пришлось провести массу времени в копировальном центре и на почте, заверяя свои ответы, документируя, что они отправлены вовремя. Защита «2 А» становилась ее профессией — неудивительно, что у нее не возникало ни малейшего желания выползать из-под одеяла и отправляться навстречу промозглому серому дню. На самом деле завтра утром наступает еще один «час X»: если сегодня Лисбет не сможет отослать очередное письмо и заверить его отправку, то на следующий день ей придется на метро тащиться в Джамайку (Куинс), где находится логово той самой конторы, ведающей квартплатами. Она представляла себе это здание как некий почерневший военный склад эпохи феодальных войн, где жильцы и домовладельцы ведут бесконечные споры о своих правах с косноязычными косоглазыми чиновниками. Лисбет опасалась, что может пасть духом, если ей и в самом деле придется поехать в Куинс, в заведение, именуемое «Герц-плаза» (уже само название таило в себе угрозу сурового испытания), чтобы разыскать зловещий офис. Возможно, ей вообще не удастся выбраться из «Герц-плазы». Может быть, это своего рода Бастилия для нарушителей законодательства о контроле над арендной платой, где человека запирают в камере, предварительно отобрав у него ключ от квартиры. И тогда ее любимая «2 А» будет превращена в кубик оспариваемого пространства и станет еще одной каплей в океане статистики. Да, Лисбет может проиграть.

Следовательно, сегодня по дороге в Нохо она должна выйти на станции «Пенсильвания»,[48] зайти в главное почтовое отделение, работающее круглосуточно, и отправить заверенный ответ: «В течение двух лет подряд мой годовой доход не превышал ста семидесяти пяти тысяч долларов». Ха, а это уже смешно: если бы она зарабатывала так много, то могла бы позволить себе другую квартиру.

Впрочем, отношения Лисбет к квартире были куда сложнее, чем просто привязанность к удобному и недорогому жилью. «2 А» — это больше чем квартира, больше чем убежище, это ракушка улитки, своего рода броня, способная защитить хозяйку от любого вреда. Лисбет жилось здесь уютно, как в коконе, в окружении перин, музыки, воспоминаний и даже клубов сигаретного дыма. Для нее это была естественная среда обитания.

Лисбет снова откинулась на подушку и решила нарушить не только собственные, но и общепринятые правила пожарной безопасности, запрещающие курить в постели: она потянулась за своими любимыми «Голуаз» и за коробком спичек из бистро «Le Chat Blanc»,[49] расположенного на первом этаже ее дома. Прикурив, она сделала затяжку и выдохнула. Потом задержала дыхание: где-то за изголовьем ее кровати послышались странные звуки. Вот, опять. Уф. Лисбет сосредоточилась. Шум был приглушенный, но, как ей показалось, она слышала легкий шорох, какую-то мышиную возню за стеной. Это оно, новейшее оружие «Фейлера и Фейлера»: Фейлер-старший поселил своего жирного и (как думала Лисбет) дебильного сынка в помещение, выгороженное в холле и некогда служившее кладовкой. И вот теперь этот стареющий юнец Ферди живет в комнатушке, соседствующей с ее спальней. Их разделяет только стенка, и тут уж ничего не поделаешь: согласно уставу домовладелец имеет право использовать помещения дома для нужд своей семьи. Лисбет догадалась, что вселение Ферди в кладовку было частью стратегического плана по ее, Лисбет, изгнанию, — на случай, если не удастся обвинить ее в «неподконтрольном росте доходов».

Время от времени она встречала этого Ферди Фейлера в холле. Прижимая к животу коробки с пиццей, он боком пробирался к своей узкой двери. Хотя ему уже было лет тридцать, он все еще одевался как тинейджер — в майку баскетболиста и джинсы, намеренно приспущенные, чтобы обнажить верхнюю часть розовых прыщавых ягодиц, на удивление схожих с его физиономией. Одним словом, Ферди Фейлер выглядел как вечный гадкий подросток. Впрочем, Лисбет имела удовольствие лицезреть его лишь иногда, в основном же она только слышала его. Доносившиеся из-за стены звуки еще больше убеждали ее в том, что сосед — полный кретин.

Итак, Лисбет по-прежнему задерживала дыхание, прислушиваясь к пыхтению за стеной. Но тут шум, доносящийся из кладовки, заглушил механический спазм — стук и дрожь радиатора: это старая топка в подвале выплеснула еще одну порцию тепла. Из-под кровати донесся тихий свист уходящего пара (этот пар уже основательно разъел несколько паркетин). Звукоизоляция была ужасной, и Лисбет могла слышать, как Ферди Фейлер дышит или делает еще что похуже. В ее представлении сосед проводил свои дни, исторгая из себя воздух, а может, еще и мокроту.

Неудивительно, что Лисбет стала снова погружаться в сон — все глубже и глубже… А больше просто негде было спрятаться. Агрессия за стеной нарастала, уже подбираясь к ее изголовью. Вот вам и приятный отдых…

Лисбет весь день провела в борьбе со сном. Борьба эта шла с переменным успехом — Лисбет то побеждала, то уступала. Может, у нее началась депрессия? Особая депрессия, вызванная долгим лежанием среди пуховых подушек. «Постельные» ощущения Лисбет были такими привычными, а порой даже чувственными, что она часто принимала их за удовольствие. Возможно, у нее легкая форма депрессии, которая выражается в том, что она почти впадает в состояние эйфории, ныряя в свое теплое постельное убежище, где даже белье придает ей уверенности в себе. Во сне Лисбет казалось, что ее обнимают, что она любима. Нет, это не депрессия. Она просто спускается вниз, словно в батискафе, и, возможно, на большой глубине ей может стать дурно, но это не депрессия.

У Лисбет всегда были прекрасные отношения с постелью.

Даже в детстве ее никогда не приходилось укладывать насильно: она с готовностью ложилась сама. Детство ее прошло здесь. Раньше эту квартиру занимали ее родители, а потом право найма по наследству перешло к ней как к единственному ребенку. Разглядывая спальню, Лисбет с нежностью вспоминала, что раньше это была комната мамы и папы. Сама она в то время спала в гостиной, в нише. Заботясь о ее покое, родители время от времени отгораживали нишу бахромчатой шторой, но особого прока от этой шторы не было. А может быть, тогда Лисбет и не нуждалась в уединении? Ее родители — оба артисты, певцы, — часто устраивали вечеринки, причем веселились до поздней ночи. Отгороженная занавеской, Лисбет лежала в своей постельке, приноравливаясь быстро и крепко засыпать, какой бы кутеж ни шел в гостиной. Впрочем, Лисбет вовсе не считала свое детство несчастливым: она чувствовала себя вполне спокойно. Даже теперь, если где-то неподалеку раздавались голоса, звучала музыка, слышалось позвякивание льда в бокале, гул радио или телевизора, это нисколько не мешало Лисбет погрузиться в глубокий здоровый сон.