Лора Каннингем - Прекрасные тела

Она поставила вазочку с зеленым чили на разделочный стол и окружила ее орнаментом голубых кукурузных чипсов. Завершая сервировку, она водрузила в центре стола букет тюльпанов, поникших и подзамерзших за время ее долгого пути домой. Потом на разделочный стол перекочевали винные бутылки — для начала две. Джесси улавливала ароматы готовящегося блюда, ее ноздри втягивали струйки пара, пропитанного чесноком и луком.

И наконец, «гвоздь программы»: подарок для Клер и ребенка. Джесси извлекла резную деревянную колыбель, которую так долго хранила. Колыбель была старинная (возможно, ей было не меньше ста пятидесяти лет), конечно же, ручной работы, с красивыми пестроткаными лямками. Сделанная в Лапландии, колыбель могла висеть, как гамак.

Джесси знала, что Клер колыбель понравится. Ни вычурных розовых оборок, ни акриловой мишуры. Эта колыбель — подлинная и экзотическая: как раз то, что нужно Клер. Джесси купила ее на аукционе, думая, что когда-нибудь тоже станет матерью. Сейчас она испытала резкую боль, прикрепляя к колыбели открытку с надписью: «Для Клер».

«Нет, нет, — с упреком одернула она себя. — Пусть колыбель достанется Клер». Она сделала шаг в сторону и с минуту постояла, наслаждаясь гладкостью формы, колыбель была закругленной, почти как старинный чан для теста. Как здорово будет видеть здесь ребенка, и какой глубокий смысл заключен в том, что эта колыбель дает приют младенцам вот уже больше ста лет. И Джесси, и Клер любили предметы, пропитанные историей, — это была одна из их общих черт.

Внезапно Джесси почувствовала себя счастливой, ведь она устроила праздник для Клер. «Синдром хозяйки» окончательно покинул ее, пока она расставляла бокалы, зажигала свечи и огонь в камине.

Благодаря камину, свечам и плите температура в жилище Джесси повысилась, и холод стал прятаться по углам просторного и до недавних пор «необжитого» пространства. Полузамерзшие желтые тюльпаны отогрелись и раскрылись навстречу теплу. Чердак Джесси заблестел, и это золотое сияние начало изгонять тени мрачного фабричного прошлого.

Джесси откупорила бутылку австралийского шираза, чтобы вино подышало. Она включила CD-плеер, поставила диск Рампаля:[11] Клер будет рада услышать флейту. Джесси и сама получила удовольствие от первых звуков, когда они поднялись к высокому потолку чердака. Кажется, она все-таки справляется с ролью хозяйки. Она засмеялась, сделав несколько преждевременный глоток вина. Удивительно, сколько всего можно успеть за час, когда нет другого выхода… А если она приготовит еще какую-нибудь закуску, то уж точно сможет считать, что все готово.

Джесси мыла маленький помидор, собираясь фаршировать его сыром, как вдруг раздался звонок домофона. Она подбежала к переговорному устройству и спросила:

— Кто там?

— Я.

— Поднимайся, — сказала Джесси и нажала на кнопку.

Она услышала, как грузовой лифт зарычал, качнулся и поехал вверх. Потом он вздрогнул, остановился на последнем этаже и открыл двери, чтобы выпустить первую гостью.

В которой Сью Кэрол уходит от мужа, сбивается с пути в метро и покупает подарок для Клер.

Сью Кэрол не знала, в Ист-Сайде она или в Вест-Сайде; она знала только одно — что едет в южную часть Манхэттена. Она так горько плакала, что у нее пересохли слезные железы, и ей пришлось вынуть контактную линзу из одного глаза. Завернув линзу в салфетку, она убрала ее в карман. Теперь линза ссохлась и стала, как ноготь. Ее никак нельзя было вставить обратно.

Сью Кэрол ехала в вагоне метро, вцепившись в ремень, чтобы сохранить равновесие, и в то же время пытаясь держать багаж поближе к себе, в радиусе безопасности. Она осознавала неудобства своего положения: сколько бы она ни моргала и ни щурилась, видел только один глаз. Обводя вагон этим «единственным» глазом, она изучала пассажиров. Не далее как три дня назад произошло нападение на женщину, причем тоже в метро. («Метро — города нутро», — срифмовала Сью Кэрол. Рифмы и разного рода свободные ассоциации так и роились у нее в голове — такой уж выдался вечерок.)

Девушка, которую толкнули под поезд, погибла. Звали ее почти так же, как и Сью Кэрол: Сью Эллен. Сью Кэрол не могла остаться равнодушной к фотографиям мертвой девушки, невероятно похожей на саму Сью Кэрол в юности (она была почти такой же, когда семнадцать лет назад приехала в Нью-Йорк). Те же светло-рыжая челка, ясные глаза, горстка веснушек и вздернутый носик. Даже родители Сью Эллен напоминали родителей Сью Кэрол: мать — седеющая блондинка, полноватая, в слишком тесных синтетических брюках и обширной блузе в цветочек; отец — тощий, на лысой голове — кепка для гольфа, узкие губы сжимают трубку. И подобно родителям Сью Кэрол, они сокрушались о том, что позволили своей дочурке уехать в большой город, покинув их «гнездышко» в Слокуме, Кентукки.

— Этого бы никогда не случилось в Слокуме, — причитала мама Сью Эллен. — Зачем только она уехала. Мы же говорили ей, как опасно в этих больших городах. Она была такой дружелюбной, всем улыбалась, наша Сью Эллен.

Теперь «наша Сью Эллен» превратилась в фарш, в месиво из мяса и костей, которое, скорее всего, отправят в Слокум в закрытом гробу, как жертву войны, ведущейся где-то за пределами государства. Возможно, девушки тоже солдаты: их не призывают, но они добровольно поступают на военную службу, отправляясь на поиски приключений и счастья в больших городах, столь не похожих на те, в которых они родились и выросли.

Не одна Сью Эллен стала материалом для статистических подсчетов. Такое впечатление, что в прошлом году произошло необычайно много несчастных случаев. Одну девушку ударили кирпичом по лицу; другую, брюнетку, изрезали ножом для картона. Сью Кэрол особенно пугало, что все убитые или раненые девушки были как на подбор свежи и красивы: целая серия улыбающихся фотографий из школьных альбомов стала мартирологом цветущей и оптимистичной красоты, обреченной на смерть в большом городе. Может, преступники чувствовали в них жертв? Неужели за сияющие глаза и широкую улыбку большой город приговаривает девушек к смерти?

Сью Кэрол также беспокоилась из-за того, что нападения на девушек случаются и в приличных районах. Ей удалось более или менее дистанцироваться только от одной истории, описанной в газетах, — убийства сотрудницы социальной службы, произошедшего поздним вечером в Бруклине, после того как эта женщина посетила ночлежку для бездомных. Сью Кэрол никогда в жизни не оказалась бы в тех местах — поздно вечером, возле Бруклинского ботанического сада, там, где слышны беспорядочные выстрелы и крики городских птиц, пытающихся выжить в синтетических джунглях. Нет, Сью Кэрол ни за что бы туда не поехала, и уж тем более одна, ночью. Но что сказать о преступлениях, совершенных «среди бела дня» (газеты любят это выражение) на оживленной авеню возле магазина «Блумингдейлс» или на переходе через Тридцать третью улицу? Вот там Сью Кэрол бывает, причем довольно часто. И конечно же, метро: она вполне могла бы оказаться на месте Сью Эллен, вполне могла бы вот так же стоять на краю платформы, нетерпеливо высматривая долгожданный поезд. А значит, и она, Сью Кэрол, получила бы удар в спину…

Свидетели преступления припоминали, что убийца не просто пихнул девушку, нет, он специально разбежался, чтобы от его толчка она упала на рельсы прямо перед прибывающим поездом. Как выяснилось, преступника только что выпустили из психиатрической клиники; он оказался вовсе не уродом, не одним из тех явных, покрытых коростой бродяг с безумным взглядом, от которых каждый нормальный человек старается держаться подальше. Нет, он был благообразен, одет в хорошую кожаную куртку, но все-таки выискал в толпе красивую юную девушку и решил посмотреть, что будет, если столкнуть ее под поезд.

Громыхание состава вызывало у Сью Кэрол неприятные ощущения. Сегодня она мчалась на этом грохочущем поезде в никуда; на вечеринку она уж точно опоздает. У нее не было ни соображений, ни даже догадок насчет того, где она находится и куда едет. Раздался похожий на визг металлический скрежет. Поезд резко остановился, и Сью Кэрол едва не упала на парня, изукрашенного татуировками, который стоял, уцепившись за соседнюю кожаную петлю и покачивался в такт движениям поезда. Его глаза встретились с ее глазами; она увидела свое отражение в его солнечных очках и ощутила реакцию его тела, внезапно оказавшегося в такой близости к ее телу. Она выглядела хорошо, и она ему нравилась. Сью Кэрол инстинктивно слегка отстранилась от него, ногой придвигая к себе сумки и пытаясь держать их в «спасательном круге», образованном подолом ее полушубка.

Она не могла себе позволить еще что-то потерять сегодня вечером. Она захватила с собой все, что было у нее самого ценного: семейный и свадебный фотоальбомы, томик Станиславского «Работа актера над собой», стопки любовных писем от Боба и его предшественников. Сью Кэрол запихнула принадлежащие ей бумаги в одну старую сумку и теперь молила Бога, чтобы сумка не порвалась. Она захватила все самое важное и необходимое: резюме, фотографии, рецензии. Она упаковала их очень быстро, стараясь не отвлекаться на разглядывание своих фотопортретов размером восемь на десять дюймов.

Сью Кэрол испытывала адские мучения, просматривая эти снимки: на них она казалась такой молодой, моложе, чем была на самом деле, и такой хорошенькой — почти такой же свежей, как Сью Эллен. Она не позволила себе даже сунуть нос в пачку любовных писем, пожелтевших, написанных на дешевой бумаге в старые добрые времена, пока электронная почта, виртуальный и телефонный секс еще не лишили нас свидетельств того, что в свое время мы внушали кому-то любовь. Сью Кэрол следовало выйти замуж за одного из этих мальчиков, писавших ей письма; все они были лучше Боба, хотя и не такие симпатичные. И вот, покидая настоящее и направляясь на метро в неизвестное будущее, она прихватила с собой переписку, литературный багаж романтического прошлого. Она уже на полчаса опаздывала к Джесси, и у нее совсем не оставалось времени на покупку подарка для почетной гостьи — для Клер.

Что ж, она могла бы выйти где-нибудь в Сохо (если, конечно, когда-нибудь туда доберется) и купить подарок на рынке возле Кэнэл-стрит. Вполне возможно, там продают китайские детские платьица, такие чудесные… или же она ограничится тем, что предъявит себя и свои извинения. Все-таки лучше прийти с опозданием, чем вообще не приходить. К тому же Сью Кэрол приняла приглашение и «подтвердила участие» еще две недели назад, и потом, ей просто некуда деться сегодня вечером, так что, возможно, ее приютит Клер.

У Джесси есть место, и, может быть, она не прогонит Сью Кэрол. Когда-то, давным-давно, они отлично ладили. Тогда они только приехали в Нью-Йорк и делили «апартаменты» в «Тереза-хаусе» — общежитии для респектабельных молодых женщин, ограниченных в средствах, но с неограниченной волей к жизни и амбициями. На мгновение Сью Кэрол представила себя и Джесси такими, какими они были в то время: девушками из колледжа, которые жили в общежитии и радовались тому, что у них столько надежд (не просто надежд — ожиданий).

Они жили там вшестером — Джесси, Сью Кэрол, Марта, Нина, Лисбет и Клер. И сегодня все они снова будут вместе. В то мгновение в голове у Сью Кэрол возник моментальный снимок — они все вместе, совсем юные, Марта самая старшая, ей двадцать пять. Теперь ей первой из всех исполнится сорок. Сорок. Еще хуже, чем «разменять четвертый десяток». Но неужели это правда? Казалось, всего лишь мгновение назад они жили в «Тереза-хаусе», такие юные, только что «сошедшие со стапелей», чтобы последовать за своей путеводной звездой. На тот момент никто из них не сдавался, и это уже кое-что, хотя успехи у всех были разные.

Сью Кэрол вновь подумала о пострадавших девушках. Вот, к примеру, та, которую ударили кирпичом по голове. Ее отправили куда-то на юг, чтобы она прошла курс лечения, но в новостях регулярно сообщалось, что она ждет не дождется, когда ей позволят вернуться в Нью-Йорк. Та, которую изрезали ножом, тоже не отказалась от мысли «завоевать» большой город: по последним данным, она осталась в Нью-Йорке, несмотря на то что ей на щеку наложили тридцать девять швов. И даже молодая женщина, получившая самые серьезные ранения (очередной пациент психиатрической клиники сбросил на нее сверху цементную глыбу), недавно тоже выразила желание вернуться в город, причем как можно скорее.

Сью Кэрол словно бы услышала голос Лайзы Минелли, поющей: «Нью-Йорк, Нью-Йорк».[12]

«Если ты пробился здесь, то пробьешься где угодно, Нью-Йорк, Нью-Йорк!» «Но если ты не пробился здесь? — задумалась Сью Кэрол. — Значит ли это, что ты уже нигде не пробьешься? Или… что, возможно, ты бы достиг лучших результатов там, откуда приехал… но где не пожелал остаться?»