Мэгги Дэвис - Прелестная сумасбродка

Герцог окинул ее взглядом, в котором снисходительная улыбка смешалась с восхищением, затем лег и прикрыл глаза рукой.

— Только осторожно, милая, — проговорил он, — не делай резких движений и, ради бога, не оцарапай меня.

— Спасибо вам! — пылко ответила Мэри.

Осторожно, кончиком пальца она коснулась напряженного мужского естества, провела пальцем вверх и вниз, удивляясь силе, твердости и шелковистой гладкости пышущей жаром плоти.

Тихий стон сорвался с уст герцога.

— Вам больно? — воскликнула она, отдергивая руку. — О, простите! Я больше не…

К ее удивлению, герцог перехватил ее за руку и вернул обратно.

— Нет, сладкая моя, мне не больно… совсем не больно, — прошептал он. — А теперь обхвати его рукой и приласкай так, как сейчас делала.

— Не знаю… — неуверенно прошептала Мэри. Она уже не помнила, какое из ее движений вызвало столь бурные чувства, и боялась сделать что-нибудь не так.

И все же боязливо коснулась пальцами напряженной мужской плоти. Доминик вздрогнул и громко застонал… и девушка ощутила, как растет в ней ответное возбуждение. В потаенной глубине ее женского естества родился и рос теплый жар, а вслед за ним родилась странная, сладкая боль — словно ее телу чего-то недоставало… Мэри судорожно вздохнула, и дрожащие пальчики крепче сжали твердую горячую плоть.

Герцог стонал и корчился, словно в агонии, и Мэри начала серьезно беспокоиться.

— Уэстермир, вам плохо? — тревожно прошептала она. — Я могу вам помочь. Я ведь не так невежественна, как вы думаете; я читала медицинские книги и знаю, что надо делать…

Доминик отнял руку от глаз и поднял на нее удивленный взгляд.

— Да, — торопливо продолжала Мэри, борясь с собственным внутренним жаром, — я тоже чувствую возбуждение, но не такое болезненное, как у вас. Лежите спокойно, а я сяду на вас верхом и… и сама все сделаю.

Герцог открыл рот, закрыл — и с ревом вскочил с постели.

— Черт побери, женщина, ты думаешь, я соглашусь лежать, как колода, и смотреть, как ты сама себя лишаешь невинности?!

Мэри схватила его за руки, чтобы не свалиться с кровати.

— Ваша светлость, — воскликнула она, — я же с самыми лучшими намерениями… Мне просто стало вас жалко — не могу смотреть, как вы мучаетесь!

— Мучаюсь? — прорычал он. — Да, можно сказать и так! Это ты мучаешь меня, моя невинная Цирцея! Ты околдовала меня, лишила рассудка; никогда еще ни одна женщина не порождала во мне такой страсти! — Черные глаза его сверкнули. — Но клянусь богом, женщина, если ты еще раз посмеешь намекнуть, что я не способен лишить невинности собственную жену…

— Я вам не жена! — возразила Мэри.

— Скоро будешь, — ответил он и, стиснув ее в объятиях, страстным поцелуем впился ей в губы. — Нынче ночью, — продолжал он, переводя дыхание, — ты станешь моей женой — только моей, отныне и вовеки! И сделаю я это сам, без всякой твоей помощи, поняла?

С этими словами герцог уложил свою желанную добычу на постель и с самым решительным видом склонился над ней.

— Стойте, я так не согласна! — закричала Мэри. — Предупреждаю вас, Уэстермир, все должно происходить по взаимному согласию и со взаимным уважением, иначе я отказываюсь… о-о-о!

Все произошло в одно мгновение. Герцог крепко сжал ее в объятиях; Мэри задыхалась, таяла под жаркой тяжестью его властного тела. Пылающая жаром мужская плоть коснулась ее лона, а потом… потом…

Удивительное, ни с чем не сравнимое ощущение! Они и вправду становились одним целым. Возможно ли это? Ведь они даже не нравятся друг другу, постоянно спорят и ссорятся! И все же…

Мэри обвила его шею руками.

— Что вы творите? — жалобно простонала она.

— Делаю тебя своей, милая.

Доминик прильнул к ее губам — и весь мир исчез для Мэри, не осталось ничего, кроме его неистовых ласк.

— Сейчас будет больно, — прошептал он, на секунду отрываясь от ее губ.

Но Уэстермир ошибся: он был так нежен и внимателен, что Мэри почти не почувствовала боли.

— Я люблю тебя, Мэри, — шептал он. все глубже и глубже проникая в недра трепещущей девичьей плоти, — безумно люблю. Хочу, чтобы ты стала моей женой.

Этот шепот эхом отозвался у нее в ушах, а потом Мэри уже ничего не видела и не слышала.

Тела их сплетались на шелковых простынях в древнем, как мир, танце. Мэри смутно сознавала, что Доминик сдерживает себя, чтобы доставить ей удовольствие. Когда же наконец она зажмурилась и громко вскрикнула, достигнув вершины наслаждения, герцог дал волю страсти, и мощное тело его сотрясла волна бурного, неудержимого восторга.

Обессиленный и счастливый, едва придя в себя, он оперся на локти и затуманенным от наслаждения взором вгляделся в прекрасное лицо своей возлюбленной.

Прошло несколько минут, прежде чем их сердца забились чуть спокойней.

— О Уэстермир! — с трудом прошептала Мэри, блаженно ощущая, как наполняет ее плоть сладостная жаркая истома. — Это необыкновенно! Не понимаю, почему люди никогда не говорят об этом?

— Иногда говорят, любовь моя, — ответил герцог, отбрасывая с ее лица прядь влажных волос, — но таким языком, что тебе лучше этих разговоров не слышать. Солнышко мое, как я рад, что тебе понравилось!

— Понравилось? Не то слово! Это просто чудо!

Доминик осторожно приподнялся и сел на кровати, откровенно любуясь нагой, разметавшейся на постели красавицей. В черных глазах его все еще мерцал отсвет недавнего огня.

Удивительное дело — всего какой-нибудь час назад они были противниками, почти врагами, а теперь превратились во влюбленных. Более того — и вправду стали одним целым! Мэри смотрела на Доминика по-новому: его мускулистое тело казалось ей продолжением ее собственной плоти. Его боль стала ее болью, радость — ее радостью.

Доминик скользнул на простыни и снова сжал ее в объятиях.

— Хочешь еще чего-нибудь? — заботливо спросил он. — Вино, пирожное, бутерброд с цыпленком?

Мэри покачала головой и прижалась к нему, свернувшись клубочком. Не удержавшись, погладила его по мускулистому плечу — и он ответил такой же лаской.

— Я так счастлива! — прошептала она.

Уэстермир ее любит! Он хочет на ней жениться! Мэри закрыла глаза и предалась мечтам о будущем. Они будут работать вместе — заниматься научными исследованиями. Вечерами играть в шахматы… или нет, лучше пусть Доминик научит ее играть в вист. А по ночам… каждую ночь… От счастья у девушки перехватило дыхание.

И это еще не все. У них будут дети, много детей — бойкие упрямые мальчики с непослушными черными кудрями и умненькие синеглазые девочки. Богатство Уэстермира позволит отдать их в лучшие школы Англии…

Но вдруг Мэри застыла, словно громом пораженная.

«Прекрати! — властно приказал ей внутренний голос. — Остановись! О чем ты только думаешь?»

Девушка замерла в. объятиях недавнего возлюбленного. Боже правый, ведь ничего не изменилось! Герцог Уэстермир по-прежнему остается ее врагом!

А она… как могла она сдаться без борьбы? Все ее великие планы, все благородные намерения вылетели у нее из головы при одном его прикосновении! «Лучшие школы в Англии»! Господи, о чем она только думает?

«Только о нем, — ответила себе Мэри, освобождаясь из объятий герцога. — Я думаю только о нем».

Доминик уже крепко спал. Спутанные волосы его разметались по подушке, густые ресницы ложились мягкими тенями на гладкие щеки. Сейчас в облике его появилось что-то мальчишеское, трогательно-беззащитное. Девушка ощутила, как закипают в ее груди непрошеные рыдания.

Случилось самое худшее — она влюблена! Мэри Уоллстонкрафт ошибалась: любовь не возникает из дружбы и уважения, не строится на разумных началах — она налетает внезапно, как ураган, захватывает сердце и душу, и доводы разума против нее бессильны.

А самое ужасное, что сила любви пошатнула ее преданность друзьям и любимым идеалам, толкнула на предательские мысли. Подумать только: несколько минут назад, лежа в объятиях Уэстермира, Мэри мечтала о том, как будет холить и баловать своих детей с помощью неправедно нажитого богатства!

Бесчестные мысли, бесчестные мечты! Как можно даже думать о том, чтобы с радостью идти под венец с угнетателем?

Отец, конечно, по доброте душевной поймет ее и простит. Но жители Стоксберри-Хаттона забросают ее камнями как предательницу — и будут правы!

О том, что скажут Софрония и Пенелопа, Мэри и думать боялась.

С какими грандиозными планами она явилась в Лондон! Мечтала победить всемогущего герцога, а вместо этого сдалась без боя. Хотела сделать его своим рабом, а стала рабыней сама.

Мэри не осмеливалась взглянуть на любовника. Стоит бросить взгляд — и она снова предастся постыдному идолопоклонству, покроет его лицо поцелуями и разбудит в надежде, что он снова погрузит ее в волны сладострастия.

Проглотив слезы, Мэри спустила ноги с кровати и оглянулась в поисках халата.

Должно быть, Тимоти Краддлс где-нибудь поблизости. Этот человек, кажется, спит только в выходные. Что он подумает, если увидит, как Мэри посреди ночи украдкой выскальзывает из герцогской спальни? Мало того… Что, если она не выдержит и разрыдается, увидев его сочувственное лицо?

И все же в Лондоне, во власти Уэстермира, она оставаться не может. В его объятиях она слепнет, не думает ни о чем, кроме любви, будущих детей и семейного счастья. Но нельзя забывать, что их счастье будет построено на страданиях сотен бедняков.

Разум девушки лихорадочно заработал в поисках решения. Уже светает. Она уйдет к себе, наденет какое-нибудь скромное платье, найдет внизу, в гардеробе, приличный плащ, если повезет, выскользнет из дома незамеченной и дойдет пешком до остановки дилижанса. Путь получится неблизкий, но в деревне Мэри привыкла к долгим прогулкам.

Никаких вещей она с собой не возьмет, решила Мэри. Нищей пришла — нищей и уйдет. Она не хочет быть ничем обязанной Уэстермиру! Платье, белье, башмаки, чепчик и дорожный плащ — и больше ничего.

Мэри взялась за дверную ручку — и застыла на месте, разрываемая отчаянием. Доминик был с ней так добр, так нежен; сказал, что любит ее… Что подумает он, когда проснется и увидит, что его постель пуста?

Доминик вздохнул и что-то пробормотал во сне, но Мэри не осмелилась обернуться. Она знала: если взглянет на него еще раз — останется с ним навсегда.

Закусив губу, чтобы сдержать рыдания, Мэри выбежала из спальни.

Часы на колокольне Сент-Джордж пробили четыре. Помфрет уже места себе не находил: то мерил шагами холл, то выбегал на крыльцо и вглядывался во тьму.

Наконец из темноты вынырнул знакомый силуэт, и Помфрет отчаянно замахал руками.

— Где ты пропадал? — воскликнул старик. — Мисс Фенвик сбежала! Мы с Краддлсом видели, как она выходила из дому! Должно быть, отправилась на дилижанс, чтобы вернуться домой, к отцу.

Джек Айронфут замер на пороге.

— А его светлость? Что он?

— Слава богу, — ответил дворецкий, — жив и здоров, спит у себя в кровати сном младенца.

Кучер улыбнулся:

— А ты все боялся, что девчонка зарежет его в постели! Напрасно беспокоился, Помми. Хоть у нее и каша в голове, но на убийцу она совсем не похожа. Нет, его светлости и вправду грозит опасность, но не с этой стороны…

— Все хорошо, что хорошо кончается, — проворчал дворецкий. — По-моему, ушла — и слава богу. Только что скажет его светлость, когда проснется?

Айронфут покачал головой:

— Должно быть, она пошла пешком на остановку Йоркминстерского экспресса. Надо за ней присмотреть — по ночам у нас в Лондоне неспокойно. Догоню ее и провожу, чтобы с ней не случилось ничего дурного. Скажи его светлости, Помми, что с юной мисс все будет в порядке.

С этими словами великан-кучер накинул на голову капюшон и снова исчез во тьме.

Смуглая черноглазая девушка с корзинкой в руках энергичным шагом вошла под тенистые своды Воинского леса.

Местные жители рассказывали, что когда-то в этом лесу произошла великая битва. Одни говорили, что случилось это во времена Алой и Белой Розы, другие — что в Гражданскую войну, когда «круглоголовые» солдаты Кромвеля сражались за справедливость против короля Карла и его «кавалеров»… Но все сходились на том, что битва была страшная и в лесу полегло множество народу. Мрачное место — этот Воинский лес, утверждали жители Стоксберри-Хаттона; не зря старики говорят, что в нем водятся привидения.

Поэтому-то крестьяне, когда случалось им войти в лес к западу от Стоксберри-Хаттона, втягивали голову в плечи, ускоряли шаг и не поднимали глаз от тропы, пока впереди не покажется залитое солнцем поле овса.

Софрония (для друзей — просто Софи) Стек в привидения не верила, а втягивать голову и опускать глаза считала ниже своего достоинства; но и ей в лесу всякий раз становилось не по себе.

Однако лес вовсе не был необитаемым — и уж кому, как не Софи, было знать об этом?

В норах меж корнями деревьев жили кролики, в глубине леса обитали кабаны и олени. Смельчаки из Хоббса, не верившие в призраков, ездили сюда охотиться. Кое-кто из них рассказывал даже, что видел в лесу волков — хотя этих хищников на северо-западе Англии истребили еще двести лет назад.