В его глазах светилось такое неподдельное восхищение, в его голосе было столько тепла, что она сразу же успокоилась, чувствуя, что к ней отчасти возвращается былая уверенность. Комплименты она воспринимала охотнее, чем критику.

Лицо молодого доктора залила краска смущения.

— Я… я не имел этого в виду, сударыня. Я просто предположил… — Нервничая, он еще сильнее сжал свои пальцы, пока Сара не отдернула руку, не в силах больше терпеть его пожатие, хотя ей и не хотелось смущать его еще больше. Он торопливо ослабил хватку, бормоча очередные извинения.

Улыбнувшись, она спросила:

— Доктор Трехерн, вы столь же неуклюжи с другими женщинами, как и со мной?

— О нет. Это, я просто хочу сказать… — Он набрал в легкие побольше воздуха и торопливо продолжил: — Дело в том, мисс Торренс, что вы оказались совсем не такой, какую я ожидал увидеть.

— Разве кто-то описывал меня вам до нашей встречи?

— Да. Криспин.

— Теперь понимаю. — Сара медленно отошла к камину и протянула руки к огню. — Могу ли я спросить, оказалась ли реальность лучше ожидаемого, или наоборот?

— О, определенно лучше ожидаемого, — тут же ответил он, а потом, спохватившись, быстро подошел к ней. — Прошу вас, не поймите меня превратно. Криспин…

— От меня не в восторге, — спокойно произнесла она. — Похоже, как и ваша сестра. Полагаю, мне исключительно повезло, что хотя бы вы относитесь ко мне с пониманием.

— Они не были к вам добры? — встревоженно спросил доктор. А потом, горестно улыбаясь, добавил: — Хотя смею ли я критиковать других после того, как сам вел себя подобным образом? Но теперь, когда я знаю вас лучше…

Сара бросила на доктора взгляд из-под ресниц:

— Вы совсем меня не знаете, сэр.

— О нет, знаю. Одни только слова в вашей утренней записке о многом мне рассказали.

— Это меня удивляет. Сочинение писем отнюдь не входит в число моих безусловных достоинств.

— Тот факт, что вы так быстро ее написали, говорит о вашем великодушии, о том, что вы легко прощаете.

— Боюсь, что вы слишком высоко оценили мое великодушие, доктор Трехерн. Я написала записку так быстро, потому что Мэри нуждается в вашем совете.

Одно мгновение он выглядел озадаченным. Затем снова принялся настаивать:

— Это само по себе говорит о великодушии характера. Вы поставили ее нужду превыше собственных чувств.

Неожиданно Сара почувствовала сильнейшее искушение расхохотаться. Этот молодой человек был полон желания восхвалять ее так же, как Криспин критиковать.

— Похоже, вы твердо решили возвести меня на пьедестал, сэр, — весело сказала она. — Не представляю только, по какой причине.

— О, что до этого… — И доктор прикусил язык. — Дело в том, что однажды, возможно, придется причинить вам страдание. И я хочу, чтобы вы знали, что это не направлено на вас лично, но…

У них над головой раздались шаги, звуки открываемых и захлопнувшихся дверей, и этот шум напомнил им о цели визита Трехерна.

— Я… Мне лучше пойти наверх. Стараясь установить между нами взаимопонимание, я чуть не забыл о своей пациентке.

И, схватив седельную сумку, он побежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

«А я, — подумала Сара, неожиданно пристыженная, — была только рада, что он забыл о Мэри». Но у нее были на то свои причины: уязвленная гордость, желание слушать комплименты и славословия, дабы стереть, уничтожить неуверенность и злость, вызванные высокомерием Криспина и женщины, на которой последний намеревался жениться.

Она присела на стул у огня, одна в сумрачном холле. Это было совершенно новое ощущение: чувствовать себя забытой, чувствовать, что тебе не открывают главного; испытывать неуверенность в себе и столкнуться с тем, что ты совсем себя не знаешь. Она вздрогнула и увидела, что огонь почти погас. Она уже была готова позвать слугу, когда ее вдруг осенило, что все слуги сейчас заняты больной Мэри. Она нашла корзину для угля и подбросила его в камин, пошевелив кочергой и вернув огонь к жизни.

Сара с удивлением заметила, что пальцы ее дрожат, и поняла, что с невольной тревогой прислушивается к шуму голосов в спальне, находившейся прямо над ней. Она снова услышала слова Криспина: «Если Эдвард не сможет предложить иного лечения для Мэри, то она умрет раньше, чем через год».

И что за дело до того ей, Саре Торренс, которая вскоре станет леди Бретертон, жизненное призвание которой — царить в высшем свете? Для этой Сары болезнь и возможная смерть простой деревенской девушки, пусть даже ее кузины, о которой она до вчерашнего дня даже и не думала, станет лишь поводом для мимолетной печали, не более.

Она посмотрела наверх. Если бы только один из них спустился, рассказал ей новости, какими бы они ни были — хорошими или плохими… Она всегда ненавидела болезни. Когда отец страдал от подагры или мачеха чувствовала легкое недомогание, Сара знала, что за ними хорошо смотрят, наносила им ежедневный визит и быстро убегала. Теперь же, напротив, ей хотелось оказаться в этой комнате наверху, делать что-нибудь — что угодно! — для Мэри.

Этим утром на пляже она вела себя совершенно не так, как было свойственно ее характеру, ее лондонскому характеру. И теперь вот, снова… Она испуганно поглядела через плечо. Нет ли тут чего-нибудь вроде привидений? Может быть, это ее мать притаилась в тени, у нее за спиной? Что говорил ей Криспин? «Именно ваша мать поощряла меня больше читать, больше интересоваться окружающим меня миром, искать способ помочь моим собратьям». Она сама в то время была слишком мала, всего пяти лет от роду, чтобы постичь что-либо из этих вещей. Неужели теперь слишком поздно?

Она нетерпеливо заерзала на стуле, одергивая юбку. Завтра она отыщет подобающий повод и вернется в Лондон, где эти незнакомые мысли больше не будут ее тревожить. Она заполнит свои дни заботами о предстоящей свадьбе и станет сквозь пальцы смотреть на любовные интрижки Энтони, как поступила бы любая другая девушка, которой повезло заполучить его в мужья.

При звуке шагов на площадке Сара вскочила на ноги и бросилась к лестнице. Она попыталась прочесть по их лицам: Криспин был очень мрачен, Эдвард Трехерн — крайне удручен. Дебора шла между ними — медленно, со склоненной головой. Как будто — вспышкой пронеслась мысль в голове Сары — они участвуют в похоронной процессии.

Заметив ее, Криспин тяжело сказал:

— Мэри просит тебя зайти, Сара.

Несмотря на весь ужас, который она испытывала, Сара почувствовала, как ее сердце подпрыгнуло в груди, и она быстро зашагала вверх по лестнице. Наверху Криспин задержал ее, положив руку на локоть.

— Умоляю вас, подумайте…

Сара стряхнула его руку и гордо подняла голову:

— Вам нет нужды говорить мне, как вести себя с Мэри. Я сумею рассмешить ее меньше чем за пять минут — готова поспорить на сотню гиней.

Она заметила сомнение в его взгляде и неодобрение в глазах Деборы, после чего повернулась к обоим спиной и заторопилась вдоль по коридору. У двери спальни она потерла щеки и губы, чтобы вернуть им краску, и сглотнула ком, вставший в горле.

Мэри лежала откинувшись на подушки, ее глаза были закрыты, тонкая белая рука лежала на стеганом покрывале. Одного хотела сейчас Сара: броситься на колени рядом с кроватью, схватить эту руку и выплакать свое горе, горе, рожденное тем, что она прочла на этих трех мрачных лицах. Но вместо этого она крепко сжала свои пальцы и стала ждать, когда Мэри откроет глаза.

А потом, улыбаясь, мягко произнесла:

— Криспин сказал, что вы хотели меня видеть.

Рука слабо двинулась, но Сара все еще не могла доверять себе настолько, чтобы дотронуться до нее.

— Да, моя дорогая, — слабо сказала Мэри. — Они сказали мне, что теперь я должна все время отдыхать, если есть хотя бы самая слабая надежда, что я поправлюсь. Я с большей радостью предпочла бы хлопотать по дому все дни, которые сочтены, но Криспин не хочет и слышать об этом. — Ее голос дрогнул, но через мгновение она продолжила: — Мне очень, очень жаль, Сара. Я думаю, вам стоит завтра же вернуться в Лондон, моя дорогая.

Вот оно — избавление, предлагаемое ей даром, тот самый повод, которого она желала; безупречно правдоподобная причина, по которой она немедленно может покинуть Клэверинг.

— Вы предлагаете мне уехать? — натянуто спросила Сара.

Мэри удалось улыбнуться.

— Дорогое дитя, я бы никогда не стала понуждать вас к чему бы то ни было. Но, возможно, теперь вам не следует оставаться здесь.

— Почему нет? Мне кажется, что без меня вы будете окружены здесь сплошь унылыми лицами и не услышите ничего, кроме мрачных и торжественных разговоров. Почему я не могу остаться и заставить вас посмеяться немного?

Мэри приподнялась на кровати:

— Вы, не лукавя, говорите, что хотели бы остаться в подобных обстоятельствах?

Сара стояла у кровати и глядела прямо в глаза Мэри.

— Именно это я вам и говорю. Я превыше всего желаю оставаться с вами столько, сколько вы будете нуждаться во мне.

— Но, Сара, — почему?

Она не могла ответить почему. Она действовала так, как действовала всю свою жизнь — под влиянием порыва.

Сара беспомощно тряхнула головой и сказала:

— Не просите меня объяснить, Мэри. Я только знаю, что это так. Разве этого недостаточно?

В глазах Мэри показались слезы. Холодные пальцы сжали руку Сары:

— Этого более чем достаточно, моя дорогая. Но вы не должны чувствовать себя связанной этим великодушным порывом. Обещайте, что отныне будете считать, что вольны уехать, когда только пожелаете.

Сара, наклонившись, поцеловала девушку в щеку.

— Я обещаю. А теперь я должна заставить вас рассмеяться, потому что поспорила с Криспином, хотя и не думаю, чтобы он принял это всерьез. Я спою вам песню, которой меня научила Берта. В ней говорится об очень толстой свинье, которая заставила всю деревню пуститься с пляс, когда они собрались вести ее на рынок. Готова поспорить, что вы начнете смеяться через две минуты.

Глава 5

Поднимая глаза от вышивания, Мэри сказала:

— Дорогая моя, если ты не против, завтра тебе необязательно сидеть целый день взаперти. Ведь ты выходишь из дому, только когда идешь в церковь.

— Погода не благоприятствует тому, чтобы стремиться на воздух, — заметила Сара. — Все время так ветрено и холодно.

— И тем не менее, — мягко настаивала Мэри, — тебе нужна смена обстановки, даже если это будет всего лишь поездка в Чичестер. Криспин отправится с тобой.

— Я могу взять Берту. Уверена, что Криспин слишком занят.

Мэри вздохнула:

— В самом деле, он слишком много времени проводит в библиотеке. Боюсь, он для тебя — неважная компания.

Сара положила ладонь на руку Мэри:

— Ты для меня самая подходящая компания. Мне кажется, ты достаточно оправилась, чтобы мне не нужно было перед тобой притворяться.

— Притворяться? Зачем бы тебе это понадобилось?

— В Лондоне… — Сара, нахмурившись, смотрела на свое шитье. — Ты ведь никогда не бывала в лондонском свете?

— Нет, и никогда не хотела. Я чувствую себя совершенно счастливой здесь, в Клэверинге.

— В таком случае я сомневаюсь, что ты поймешь. Предполагается, что девушка моего положения должна все время состязаться с другими в том, чтобы иметь самое элегантное платье, лучше всех уложенные волосы, самое большое число кавалеров. Когда-то я думала, что все это — из-за мужчин, которые борются за руку женщины. Но на самом деле… Знаешь, я ни секунды не знала покоя, пока Энтони не посватался за меня.

Мэри снисходительно улыбнулась ей:

— Но в конце концов ты его получила.

— О да, — непринужденно ответила Сара.

Ей так хотелось сказать правду, произнести: «Нет, не я получила его. Мой отец купил его для меня». Но она дала Криспину слово. И даже если бы она этого не сделала, она верила, что в любом случае сумела бы преодолеть искушение свалить все свои беды на слабые плечи Мэри.

Три дня она не отходила от Мэри, сидя либо в спальне у ее кровати, либо рядом с кушеткой в гостиной. Она читала книги девушке, пела ей, играла на клавикордах и развлекала ее лондонскими сплетнями. Стоило ей войти в комнату, как глаза Мэри начинали светиться и улыбка трогала ее бледные губы. И только когда Дебора и Эдвард приходили с визитом или Криспин желал посидеть с сестрой, Саре удавалось немного прогуляться по длинной галерее, окружавшей дом по всей длине и увешанной от пола до потолка фамильными портретами Данси.

Мэри отложила работу.

— Ну вот, темнеет, и я больше не могу ничего делать. Не поиграешь мне немного — до того, как придет время зажечь свечи?

— Охотно. Что бы ты хотела послушать?