Валери встала и спокойно посмотрела на него.

– Именно так и сформулировано в отчете?

Он кивнул.

– Что вина целиком лежит на Карле и никто другой не причастен к катастрофе?

– На основании имеющихся материалов это единственный вывод, к которому мы смогли прийти.

– Но он говорил о какой-то женщине. Он полагал, что она могла… сделать что-то.

– В отчете мы отразили и это обстоятельство. Но, как известно, в английском языке самолет обозначают местоимением женского рода. Механики в аэропорту Лэйк Плейсида никакой женщины не видели, как и работники аэропорта. Подобные предположения,…знаете… были высказаны, когда вы, вероятно, пребывали в состоянии шока и нечетко расслышали. Ваш муж признал, что потерял самоконтроль. За это он принес вам свои извинения. Другие пассажиры самолета также отмечали, что он был вне себя. Вы тоже признали это обстоятельство.

– Я сказала, что он находился в состоянии лихорадочного возбуждения. Надеюсь, в отчете не искажены мои слова.

– Не думаю. Мне жаль, миссис Стерлинг. Мы хотели бы ответить на все ваши вопросы, но, к сожалению, не всегда есть такая возможность.

– Мне тоже очень жаль, – сдавленно проговорила Валери, не сходя с места до тех пор, пока следователь не покинул дом.

Розмари посмотрела на дочь и молча ушла на кухню. Через мгновение Валери услышала звук льющейся воды и стук тарелок. «Интересно, сколько она их переколет?» – машинально подумала Валери.

Она посмотрела на отчет, зажатый в руке. «Теперь я знаю ничуть не больше, чем девять месяцев назад. Я-то надеялась, что эти следователи во всем разберутся, а они взвалили всю вину на Карла. Так, конечно, проще: он-то мертв.

Почему и мне не поступить также? Он обчистил меня; с какой стати я должна защищать его?

Только лишь потому, что поверила, будто кто-то умышленно повредил самолет? А вдруг это правда? Если существует хоть малейшая вероятность, что это так, то тогда этот человек убил Карла, почти убил остальных. Я хочу выяснить, кто он. Это не праздное любопытство, но жажда справедливости».

Валери еще раз посмотрела на отчет. Что может сделать она там, где бессильным оказался целый отряд государственных сыщиков? Она не знала, как быть. Если в деле замешана женщина, она желает знать, кто она. Раньше, в силу ряда обстоятельств, ей не хотелось заниматься этим делом: могли возникнуть неприятные осложнения. Но теперь она должна знать. В том, что у Карла был роман, она почти уверена. Почему не допустить, что он обвинял именно эту женщину? Кроме того – деньги. До сих пор их никто не обнаружил; где они? Быть может, не там искали? Потом, эти темные типы, с которыми Сибилла видела Карла в Нью-Йорке; может быть, они знают что-нибудь о деньгах, а может, имеют непосредственное отношение к авиакатастрофе. «Нужно поговорить с Сибиллой, – подумала она. – Думаю, мне удастся. Теперь, когда я больше не работаю у нее, мы можем быть взаимно вежливыми, если не затягивать встречу».

– Валери! – позвала Розмари. – Куда подевался кувшинчик для сливок?

– Сейчас покажу, – сказала Валери.

Внезапно она переполнилась энергией. Предстояло так много сделать. Как только получится взять отпуск или спланировать выходные дни, выкроив время для себя, она займется собственным расследованием. Больше она не станет полагаться на других; она займется сама. И на этот раз она получит ответы на свои вопросы и не остановится до тех пор, пока не доведет дело до конца.

ГЛАВА 22

Сибилла стояла у боковой двери Храма Радости, наблюдая, как поток прихожан заполнял теплый, залитый светом храм, вливаясь в него из сумрачного ноябрьского дня и моросящего дождя. Музыка органа смешивалась с шумом голосов сотен людей. Сибилла взглянула на часы, отмечая с точностью до минуты действия Лили, находившейся в небольшом помещении позади алтаря. Она стояла неподвижно, пока ассистентка помогала ей просунуть голову и застегнуть на спине белое шелковое, с кружевами платье, доходившее до щиколоток. Платье было куплено с помощью личного специалиста по покупкам Сибиллы в магазине Сакса на 5-й Авеню. Лили нагнулась, надела белые, без каблуков, туфли; присела перед зеркалом, чтобы специалист по макияжу, нанятый Сибиллой, повязав ей на грудь огромный, похожий на детский, фартук, привел в порядок ее лицо. Сначала Лили считала эту процедуру излишней. Однако увидев, какой болезненно-бледной выглядит на экране телевизора без косметики, безоговорочно согласилась гримироваться. Помощница расчесывала ей волосы, пока они не заструились по плечам подобно шелковой вуали, отражающей свет телевизионных софитов. Тем временем Лили перечитывала записи утренней службы, повторяя фразы, чтобы удостовериться, что они звучат, как того хотела и как учила Сибилла. За одну минуту до десяти часов она покинет это помещение, пройдет по коридору через массивную дверь, расположенную сбоку от алтаря, и подождет там, пока людей в Храме не пригласят садиться. Съемка началась пять минут назад. Затем запись программы «Час Милосердия» будет транслироваться на всю страну.

Точно в десять часов утра, когда орган набрал крещендо, массивная дверь распахнулась и появилась Лили.

Прихожане, сидевшие в передних рядах, заметили ее первыми. Они вытягивали шеи, стараясь рассмотреть получше. Их движения взволновали сидевших сзади. Некоторые из них, чтобы лучше видеть, встали на цыпочки. Лили медленно начала подниматься по мраморным ступеням на мраморный алтарь и затем к мраморной кафедре, украшенной изящными резными линиями, устремленными вверх, словно стремящимися обнять ее, когда она стояла там с опущенной головой, закрытыми глазами, ожидая, когда усядутся собравшиеся в храме и умолкнут звуки музыки.

Не видимая аудитории и с кафедры, Сибилла удовлетворенно кивнула головой: все было проделано с точностью до мелочей. Вот оно – лучшее ее творение: чистая, бесхитростная драма, когда ничто не отвлекало внимания аудитории от Лили Грейс. Подобные сцепы оказывали большой психологический эффект повсюду, особенно на маленьких экранах телевизоров. Отчасти в этом крылась одна из немаловажных причин, делавших программу «Час Милосердия» поистине золотой жилой.

– Какая прелестная девушка, – проговорил Флойд Бассингтон, подходя вплотную к Сибилле. – Никогда не видел, чтобы кто-то обращался к Богу более возвышенно.

«Моя работа», – подумала Сибилла. Она посмотрела вверх под купол храма; цветные стекла, подсвеченные сзади, создавали впечатление, что солнечный свет ниспадал на Лили Грейс. Она взглянула на Лили, внимательно контролировавшую свои жесты, поскольку все камеры и взоры прихожан, подавшихся вперед, были обращены к ней, на звук ее высокого мелодичного голоса. Сибилла посмотрела назад, на город Грейсвилль, поднявшийся на богатой земле Вирджинии. «И все это благодаря мне, – торжествовала она, – благодаря мне».

Какое-то мгновение Сибилла испытывала удовлетворенность. Все произошло благодаря ее усилиям. Она создала все это, не выходя на передний план. Было время, когда она мечтала, чтобы каждый знал о ее существовании, о ее присутствии. Теперь она хотела оставаться незамеченной, чтобы люди не знали, кто имеет власть над ними, пользуется этой властью и манипулирует ими. Никто не знал, что все, что находилось здесь – и многое из того, чего не было видно, – существовало исключительно благодаря ей и никому больше. Все вокруг было ее!

– Здесь находятся Арч и Монт, – сказал Бассингтон.

Его рука стиснула ей руку выше локтя; Сибилла отодвинулась.

– Не будем заставлять их ждать, – проговорила она и двинулась впереди него по примятой траве к двухэтажному дому с широким крыльцом. Этот дом уже стоял здесь, когда правление приобрело участок земли за тринадцать миллионов долларов, принадлежавших Карлу. Вместо того, чтобы снести и построить другой, в нем разместили штаб-квартиру Фонда «Час Милосердия». Бассингтон превратил жилую комнату в фешенебельный офис, отделанный черным деревом, замшей; другие комнаты занимали секретари, клерки и бухгалтеры – в общей сложности двенадцать человек. Реконструкция помещения была завершена в сентябре. Финансовые операции между Фейрфаксом и Кальпепером теперь совершались в Грейсвилле.

Сибилла застала двух других членов правления в кабинете Бассингтона. Монт Джеймс, казначей Фонда «Час Милосердия», президент компании «Джеймс Траст и Сейвингс» был высокого роста, сутулый, с мешками под глазами, огромным носом, нависшим над полными губами, и с большим, выступающим вперед животом, будто перерезанным пополам ковбойским ремнем. На нем были украшенные орнаментом ковбойские ботинки на высоком каблуке, которые он носил всегда – был ли он в смокинге или в джинсовом костюме. Он был выше Арча Бормана, вице-президента и секретаря Фонда «Час Милосердия», президента строительной компании «Борман Девелоперс и Контракторс», однако Арч был шире и походил на яйцо из-за покатых плеч и обширных бедер. У него были маленькие ступни и ладони, моргающие глазки, расположенные за квадратными стеклами очков в черной оправе. Он красил волосы в черный цвет, оставляя нетронутыми посеребренные сединой виски, поскольку полагал, что так выглядит благороднее. Оба сидели на софе, отделанной замшей. Рядом, на кофейном столике из черного дерева, стояли бутылка шотландского виски, кувшин с водой, тарелка с жареными пирожками и термос с кофе.

– А, завтракаете, – с нескрываемым удовольствием произнес Бассингтон.

– Сибилла! Кофе?

Она положила портфель на стол около тарелки с пирожками, но не открыла его.

– Начинай, – сказала она Бассингтону.

Он передал ей чашку кофе и заговорил:

– Джим и Тамми Беккеры засветились. Парни из новостей провели у них целый день. Какого черта не позабудут про эту историю? О многих уже позабыли; а этот скандал, судя по всему, разрастается.

– Алчность, секс, деньги, – сказал Арч Борман. – С какой стати забывать? Об этом мечтает послушать практически каждый.

– Да, но они едва ли захотят услышать о нас, – проговорил Монт Джеймс.

– Я размышлял над этим; мы не слишком интересны для прессы. Нет алчности, нет секса; только честный бизнес.

– Честный, – со смехом сказал Борман.

Бассингтон разглядывал ногти.

– Должна признать, вы были весьма осторожны, – заметила Сибилла. – Я не обнаружила ни одного следа, ведущего к вам, даже если информационные компании и натравят своих ищеек.

– Может, стоит отказаться от некоторых из наших привилегий, – задумчиво проговорил Борман. – Хочу сказать, что одна из тележурналисток интересовалась нами и разузнала, что мы летаем на самолете, принадлежащем Фонду, разъезжаем на престижных автомобилях: Монт на «порше», я – на «БМВ», а Флойд – на «мерседесе». Черт ее подери, она может заинтересоваться, во сколько правлению религиозной организации обходится красивая жизнь и откуда мы черпаем для этого средства.

– Вам ни от чего не следует отказываться, – сказала Сибилла. – Это законные расходы. Разве они интересуются всеми религиозными организациями?

– Полагаю, что рано или поздно они доберутся до всех, – сказал Ворман. – Большинство из нас для них то же самое, что кровавый кусок мяса для голодного льва. Однако у нас все в ажуре, вы же знаете. Ты права, Сиб: мы сработали неплохо. Очень осторожно, очень умно, практически незаметно. Мы не наследили подобно Беккерам.

– Не будь самодовольным, – проговорила она. – Лили не выносит зазнайства.

Повисла гнетущая тишина. Она наступала всякий раз, как Сибилла упоминала Лили, как бы ненароком напоминая, что без Лили не было бы ничего, а без Сибиллы не было бы и Лили.

– Монт, – сказала Сибилла и вновь пережила краткий миг удовлетворения. Она испытывала его всякий раз, когда, резко обратившись по имени, видела, как они вскакивали с места, чтобы дать ей ответ.

– В этом году пожертвования достигнут семидесяти пяти миллионов долларов, – быстро проговорил Монт. Он сел на место, продолжая рассказывать, не заглядывая в бумаги, о состоянии финансов в этом, подходившем к концу, году. Из семидесяти пяти миллионов долларов Монт, Ворман и Бассингтон оплатят счета за самолет, числящийся за Фондом, за свои автомобили и все расходы на поездки. Они изымут около десяти процентов наличных денег, присылаемых верующими по почте, и поделят между собой и Сибиллой, выделив ей большую часть. Оплатят завышенные счета, предъявленные Фонду компанией «Сибилла Морган Продакшнз» за съемку воскресных утренних проповедей с участием Лили Грейс, а также вечерних программ, выходящих по четвергам, под названием «Дома с преподобной Лили Грейс». Оплатят законные расходы Фонда «Час Милосердия» на почтовые отправления, за оборудование, поставки, содержание офиса, зарплату секретарям, клеркам и бухгалтерам.

– Грейсвилль, – с удовольствием произнес Монт и напомнил собравшимся цифры. На начальную стадию строительства города потребуется около ста пятидесяти миллионов долларов. Заняв деньги, они смогут завершить строительство за два года. Это было реально, поскольку компания «Джеймс Траст и Сейвингс» предоставляла Фонду необходимые для строительства кредиты по мере необходимости. Кредиты предоставлялись под тринадцать процентов годовых, в то время как большинство других банков давало, строительные кредиты под одиннадцать процентов. Разница в два процента распределялась между Ворманом, Монтом, Бессингтоном и Сибиллой, которая получала большую долю.