Он улыбнулся.

– Как-то, помнится, ты говорила, что работала по-настоящему.

– Да, – ответила она со вздохом. – Существует множество мест: госпитали, музеи и десятки других, которые не смогли бы функционировать без добровольцев. Они выполняют там тяжелую работу, иногда по сорок, а то и больше часов в неделю. Им весьма признательны, а иногда даже благодарны.

– Я бы не превозносил их.

– Неужели? К чему тогда весь разговор, если это не настоящая работа?

– Потому что его завела ты. Сначала ты сказала, что не работала, когда была замужем, а потом заявила, что была волонтером.

Она рассмеялась.

– Ты прав, мне не следовало так говорить. Задумчиво взглянув на Ника, она продолжала:

– Вся разница в зарплате; вернее, в той власти, что кроется за ней. Один обладает силой платить, а рабочий имеет слабость нуждаться в деньгах. Там, где финансовая сторона не затрагивает отношений, нет различия ни в положении, ни в силе. Тогда ты не воспринимаешь свое занятие как работу.

– Имеешь в виду, что это есть совместное усилие. Или дружба.

– Или супружество.

Он улыбнулся.

– На которое всегда есть надежда, не так ли? Но зарплата, деньги еще не все; как насчет власти? Учителя обладают властью над учениками, генералы над капралами…

– Ты прав, но принцип остается неизменным; власть давать и отбирать у нуждающегося, и потому слабого. Работая волонтером, я равна со всеми, потому что у меня нельзя ничего забрать. И конечно же, я не боюсь потерять работу, если я кому-то не подойду.

– А можно лишиться такой работы из-за некомпетентности?

Она помолчала.

– Полагаю, да. Но скорее всего меня не уволят; меня переведут на другой участок.

– Потому что знают, кто ты?

– Потому что неприбыльным организациям всегда необходима помощь.

Они рассмеялись. Перед ними стояли закуски, и Ник попробовал окорок. На его лице отразилось удовольствие. Молча он отрезал еще кусочек.

– Замечательно. Ничего подобного нет в Америке.

– То, что в Америке называют окороком, вовсе не окорок. Я всегда ждала поездки в Италию, чтобы попробовать настоящего окорока.

– А если нет возможности часто посещать Италию…

– Тогда я употребляю другие блюда. Нет смысла ждать самого лучшего.

– Есть люди, которые никогда не попадут в Италию.

– В таком случае они никогда не отведают настоящего окорока. Они вполне могут есть американскую ветчину; мы, кстати, неплохо ее готовим. Так они достигнут компромисса.

– А ты шла на компромиссы после смерти мужа?

– Конечно же, шла, когда не было другого выхода.

– Например?

– Моя первая квартира и дом, в котором я живу сейчас. За ту сумму, которую я плачу за его аренду, я могу купить, пожалуй, только ветчину или, может быть, вот такой окорок, но, разумеется, не найти жилье, хотя бы отдаленно напоминающее мое поместье в Мидлбурге.

Он кивнул.

– В чем еще ты шла на компромисс, кроме жилья?

– Ни в чем. Я не покупала одежды, потому что не могла позволить себе той, к которой привыкла, а та, что имеется, послужит еще долгое время. Она вышла из моды, в этом, полагаю, мой компромисс, но все же такова, какой, на мой взгляд, должна быть одежда.

Он вновь кивнул, и его глаза потемнели.

– Этот разговор непонятен тому, кто всегда был беден.

Она взглянула на него, немного насупясь.

– Не считаешь ли ты меня бесчувственной?

– Мне кажется, ты не понимаешь, что значит не иметь денег. Такое впечатление, что ты считаешь все происшедшее с тобой не совсем реальным. Возможно, ты воспринимаешь прошлое как мечту, но мечта это или нет, ты все-таки надеешься возвратиться в него, даже если не представляешь себе, как все это произойдет. Если предложить назвать срок, когда это может случиться, то ты, мне кажется, ответишь: до того, как износится моя одежда.

Валери покраснела.

– Не помню, чтобы ты был жесток. Неужели дело в том, что в те дни я была настолько наивна, что даже ты казался мне восхитительным?

– Так мне и надо, – резко сказал Ник, страшно недовольный собой. – Прости.

Увидев блеск в ее глазах, гордо вскинутую голову, он внезапно почувствовал жгучее желание близости и признался себе, что мечтал об обладании ею с того самого мгновения, как они сели рядом. «Наверное это-то желание и усилило напряжение за столом, – подумал он. – Ощущает ли это Валери?»

Он посмотрел на нее, вспоминая ее тело в своих объятиях, вкус ее губ. Очертания комнаты расплылись и отошли на второй план. Единственное, что он видел – это губы Валери, единственное, что он чувствовал – это се тело, такое знакомое, будто все было вчера.

Усилием воли он отогнал эти видения прочь: слишком скоро. Он еще не готов сказать, что желает ее, – ни ради нее самой, ни ради себя.

– Прошу прощения, – еще раз извинился он, в его голосе звучало лишь легкое раздражение. – Мои манеры обычно лучше, даже если этого нельзя сказать о моих высказываниях. Мне кажется, я нервничаю потому, что не чувствую, что мы одни.

Валери вопросительно подняла брови.

Ник показал на стоящий рядом пустой столик.

– Там сидят Ник и Валери, но на тринадцать лет моложе, и также за обедом пытаются преодолеть разделяющие их различия.

– Но их нет за тем столом, – сказала Валери. – Они внутри нас; мы такие же, как раньше.

– Не думаю, я знаю, как сильно я изменился, и вижу…

– Ты совсем не изменился.

– …что и ты тоже. Я думаю, мы оба изменились. Как-нибудь мы поговорим об этом, если захочешь. Минуту назад меня беспокоило то, что, как мне казалось, ты действительно не изменилась. Но я ошибся; я видел тебя за работой и знаю, что теперь ты стала совершенно другой.

Она покачала головой.

– Не думаю, чтобы люди сильно менялись со временем. Мне кажется, что нам хотелось бы, чтобы люди менялись, тогда мир стал бы упорядоченным и предсказуемым. Но я не верю, будто каждый из нас со временем действительно становится другим.

На мгновение ее взгляд как бы обратился внутрь.

– Единственное, что может произойти, так это то, что при сильных потрясениях или в состоянии шока мы открываем в себе такие стороны, о существовании которых и не догадывались. То, что я есть сейчас, всегда жило во мне, но люди просто этого не замечали.

– Или ты не проявляла себя.

– Или я не проявляла себя, – спокойно согласилась она, – спасибо за напоминание.

В течение всего времени пока официант расставлял блюда и наполнял бокалы вином и до его тактичного исчезновения, их глаза бросали друг другу вызов. Ник безмолвно признался себе: он хотел ее, возможно, сильнее, чем когда-либо прежде.

– Не знаю, поверишь ли, – произнес он, – если скажу, что очень рад, что нахожусь сейчас с тобой здесь?

– Да, – сказала Валери, – я тоже приятно провожу время.

Они рассмеялись, в этот момент напряжение между ними ослабло, и без всякой натянутости, непринужденно они проговорили до конца обеда.

– Я пробуду во Флоренции два дня, – сказал Ник, когда они допивали кофе. Было поздно. Кроме них в ресторане никого не было, и Ник обратил внимание, что этот внешне шикарный и красивый зал был слишком ярко освещен. Он не был предназначен для продолжительных задушевных бесед.

– Мне хотелось бы обсудить с тобой, как провести эти дни, но не здесь. Можно отыскать место поспокойнее?

– Почему бы нам не прогуляться? Флоренция не отличается активной ночной жизнью, но для прогулок она просто замечательна.

Ник оставил идею найти укромный уголок с мягким светом, где можно было бы спокойно побеседовать и выпить.

– Неплохо, – согласился он.

Он не имел ни малейшего представления, в котором часу они возвратились в «Эксцельсиор», сколько миль они прошагали, но совершенно четко знал, что никогда в жизни не видел такого количества церквей, площадей, магазинов с закрытыми ставнями, и подумал, что никогда не увидит этого вновь. Улицы не были переполнены, как в дневное время, но все равно им то и дело приходилось отходить в сторону, чтобы освободить дорогу флорентийским пешеходам, которые не уступали дороги никому. Каким-то совершенно непостижимым образом они узнавали других флорентийцев, с которыми расходились в самый последний момент.

– Наверное, во мне не те гены, – рассмеялась Валери, когда в очередной раз, не заметив очередную пару флорентийцев, отскочила в сторону, чтобы не столкнуться с ними. – Если бы я жила здесь, то, вероятно, нашла какой-нибудь выход.

– Если бы я не знал тебя, то подумал, что ты местная, – сказал Ник, восхищенный уверенностью, с которой она чувствовала себя в городе.

Ник следовал за ней, когда она без колебаний поворачивала на углах и пересекала площади, чтобы найти нужную ей улицу, среди огромного множества улочек, разбегавшихся в разных направлениях. Ему было приятно идти с ней рядом нога в ногу; их руки иногда соприкасались. Никогда прежде его не влекло к ней, как теперь, когда он, в действительности, не был уверен смогут ли они найти что-либо общее. Ник отдавался тому теплу, которое звучало в ее голосе, наслаждению, которое он испытывал от ее ума, радостному ощущению страсти, протекавшему по ним подобно электрическому току, соразмерному ритму шагов, негромким словам, взаимному наклону головы и мгновенному осознанию близости при каждом касании рук. Он знал, что и Валери испытывала то же самое.

Они вынырнули на Палаццо Сеньория, четвертая часть которой была раскопана, чтобы показать обнаруженные фундаменты, заложенные еще во времена Римской империи. Над раскопками был установлен навес. Их освещал свет прожекторов. Сквозь ограждающую сетку Ник и Валери смотрели на каменные лестницы, которые соединяли комнаты, образующие апартаменты, одни еще заваленные хламом, другие уже расчищенные.

– Интересно, что оставим после себя мы, – пробормотал Ник. – Не телевидение, надеюсь. По крайней мере не то телевидение, которое окружает нас сейчас.

Он взглянул на Валери и улыбнулся.

– Это мечта и цель: сделать телевидение таким, чтобы мы могли им гордиться, случись будущим поколениям раскопать его.

Она кивнула.

– Ты сделаешь. Ты уже начал.

– Мы сделаем, – поправил он. – Мы уже начали.

Она улыбнулась про себя. «Мы уже начали». Они повернулись от раскопок и посмотрели на другой конец площади, где располагался дворец Уффици.

– Мы возвратимся сюда завтра, – сказала Валери. – Этот дворец слишком красив, чтобы оставить его без внимания. Санта Кроче тоже, и Площадь Республики, и Академия… Два дня очень мало, нужна минимум неделя, но даже тогда остается такое ощущение, словно обкрадываешь себя.

– Два дня, – твердо произнес Ник. – Будем считать предварительным знакомством. Как только появится возможность, вернусь и воздам должное.

Они прошли вдоль берега Арно, перешли на другую сторону по Понте Веччио, крытому мосту, по всей длине которого располагались ряды магазинов, давно закрывшихся на ночь и походивших на запертые шкатулки для драгоценностей. Ник подумал, что город напоминает волшебную сцену, на которой разыгрывается старинная сказка. После безжалостной новизны пастельных тонов калифорнийских зданий, разрастающихся торговых центров, двусмысленного сочетания мрамора и трущоб в Вашингтоне, бурного роста городов в восточной Вирджинии – Флоренция казалась театральной декорацией, обращенной в прошлое величие; ее здания подпорчены временем, ее улицы потемнели от сотен карет, марширующих войск, людских толп и автомобилей. Трудно было поверить, что в таком городе люди живут обыкновенной жизнью.

– Пора возвращаться, – тихо проговорил Ник. – Мне потребуется больше, чем неделя.

Они пересекли Арно по мосту Веспуччи и дошли до «Эксцельсиора». У обоих возникла мысль о том, чтобы подняться в номер Ника, но ни один не решился сказать об этом.

– Я провожу тебя… как называется твой отель?

– «Монна Лиза».

Перед закрытыми железными воротами Валери позвонила, и портье впустил ее.

– Спокойной ночи, – проговорила она, освобождая свою руку из руки Ника.

– Спасибо, это был замечательный вечер.

Ник вновь взял ее руку, потом обнял; их тела прикоснулись, прижались крепко, призывно. Они молча стояли в огромном фойе с камином. Слева диваны, справа конторка портье, который делал вид, что записывал что-то важное, опустив голову. «Наверное, ему ужасно хочется узнать, почему мы не поднимаемся в номер, – подумала Валери, и смех задрожал на ее губах.

– Спокойной ночи, – повторила она.

Ее била дрожь от вспыхнувшего страстного желания, она быстро прошла мимо портье к каменной лестнице и взбежала вверх.

Ник избегал глядеть на портье. «Он считает меня круглым дураком. Американцем, ничего не смыслящим в любви». Но оказавшись на улице, по дороге в свой отель, проходя по узкой Борджо Пинто, в этот час свободной от людей и автомашин, он чувствовал, что поступил правильно. У них еще достаточно времени впереди. Им предстоит во многом разобраться, и к какому бы выводу они ни пришли, они будут знать, чего хотят.