Управляющий снова моргнул.

— До меня дошли кое-какие слухи о его светлости, но я отказывался им верить. Это, разумеется, неправда?

— Это недоразумение, — твердо сказала Амелия. И, закрыв дверь кабинета, пояснила: — Был выдан ордер на его арест, и я могу себе представить, почему его светлость покинул город так внезапно, без объяснений.

Подойдя к мистеру Гарольду, Амелия опять расплылась в улыбке.

— Не сомневаюсь, что обвинение в итоге будет снято и его светлость вернется. А тем временем я собираюсь позаботиться о том, чтобы его поместьями управляли столь же эффективно, как и перед его отъездом.

Управляющий занервничал.

— Мисс Грейстоун, я всегда вел дела непосредственно с его светлостью — или мне предоставляли возможность действовать по собственному усмотрению.

Амелия подошла к столу и жестом пригласила мистера Гарольда сесть в кресло напротив:

— Сядьте, мистер Гарольд. Или мне стоит пригласить сюда моего зятя, графа Бедфордского? Он-то наверняка сумеет убедить вас быть посговорчивее. В отсутствие его светлости все мы должны исполнять свой долг.

Мистер Гарольд тут же послушно опустился в кресло.

Амелия заняла место Саймона за столом. Она открыла бухгалтерскую книгу.

— Мы должны досконально проверить все наши счета. А начнем мы с ваших еженедельных расходов.

Мистер Гарольд кивнул.


Дублин, Ирландия, 29 июля 1794 года


Несколько последних солнечных лучей скользнули в маленький гостиничный номер. Саймон сидел за крошечным столом, сгорбившись над планшетом для письма и то и дело макая перо в чернила. Он что-то лихорадочно строчил, пытаясь успеть, пока дневной свет не сменили сумерки. В комнату заползли тени, и стало почти темно.


«Солнце вот-вот сядет, так что мне пора заканчивать свое письмо, Амелия. Не проходит и дня, чтобы я не предвкушал наше радостное воссоединение. Мое сердце остается с тобой и детьми. Искренне твой, Саймон».


Густые тени поглотили узкую комнатку, и Саймон на мгновение закрыл глаза. Сейчас он мог явственно слышать голоса детей, играющих на улице под его окном. Они смеялись и весело кричали. А потом до него донесся голос зовущей их женщины. И сердце сжалось от тоски.

Перед его мысленным взором предстала Амелия, торопливо шагавшая по дому и зовущая мальчиков. Они тут же в нетерпении выбегали из классной комнаты, и Амелия улыбалась им…

Он так скучал по своим детям и своей жене!

Саймон сделал глубокий вдох и открыл глаза. Он и подумать не мог, что им представится возможность вступить в брак, и все еще не верил, что Амелия теперь — его жена. Позволят ли ему когда-либо вернуться домой? Увидит ли он ее когда-нибудь снова? Сможет ли обнять? Заняться с ней любовью?..

Естественно, никакой весточки от нее не было. Интересно, что она сказала мальчикам? Все ли с ними в порядке? И как поживала Люсиль?

Грудь Саймона стеснила резкая боль. Он понял, что все еще сжимает перо, и, расслабив пальцы, аккуратно положил его на стол. Он не хотел ломать перо — в запасе осталось только одно.

Саймон находился в Ирландии почти два месяца, и его средства постепенно иссякали. Разумеется, он не мог пойти в банк, подтвердить подлинность своей личности и снять деньги со своих счетов в Англии. Однако перед тем, как расстаться с Саймоном в Карлайле, Лукас обсудил с ним все планы, включая потребности последнего в некотором капитале. Саймон открыл счет в дублинском банке на имя Тима О’Мэлли. Со временем Уорлок должен был перевести ему туда деньги. Оставалось только надеяться, что произойдет это довольно скоро.

Сидя на стуле. Саймон резко оттолкнулся от маленького столика размером с поднос. От резкого движения письмо упало на пол. Внезапно придя в ярость и ощутив собственное бессилие, Саймон встал.

Он поднял письмо. Оно еще не просохло, но ему было наплевать. Саймон повернулся, открыт ящик комода и заснул туда письмо. Внутри уже лежало множество других писем. Он мог писать Амелии столько, сколько пожелает, вот и сочинял ей письма каждый божий день. Но он не мог отправить ни одного послания. Это было чертовски опасно.

Сердце заныло, Саймон закрыт ящик и зажег стоявшую на комоде свечу. Потом налил вина из открытой бутылки в оловянную кружку и мельком взглянул на свое отражение в проржавевшем, местами расколотом зеркале, висевшем на стене над комодом.

Теперь Саймон брился лишь раз в неделю. В его щетине появилась седина, у висков замелькали белые прядки. Его распущенные волосы спускались к лопаткам. Ему отчаянно требовалась стрижка.

Саймон носил простую, без украшений хлопковую рубашку, какую носили бедняки. Колец на пальцах не было. Отсутствовал и пояс. А на одной из коленок бриджей красовалась дыра.

Никто не смог бы и предположить, что он — некто иной, чем разоренный, опустившийся ирландец.

Взяв кружку, Саймон подошел к окну и толкнул его, открывая как можно шире. Он надеялся хотя бы мельком увидеть двух мальчиков, которые часто играли в мяч на улице. Один был рыжий, ровесник Уильяма, другой — чуть младше и белокурый. Но сейчас уже сгустились сумерки, и мальчики ушли.

Саймон решил, что проведет еще один вечер в маленьком пабе под гостиницей. Хотя Саймон ни с кем не разговаривал — не осмеливался, — он жаждал побыть в обществе других людей.

Кто-то постучал в его дверь.

Насторожившись, Саймон поставил кружку на стол и вытащил кинжал из-под единственной подушки на своей узкой кровати. Бесшумно ступая босыми ногами, он сделал два шага к двери. И прислонился к деревянной поверхности, прислушиваясь.

Кто-то постучал снова:

— О’Мэлли. О’Мэлли! Это я, Питер.

Саймон немного успокоился, осторожно опустив кинжал в рукав рубашки. Сняв засов с двери, он открыл ее буквально на дюйм и, увидев Питера, веснушчатого парня лет восемнадцати, сосредоточил свое внимание на узком коридоре позади него. Там было пусто.

Саймон наконец-то окончательно расслабился и открыт дверь пошире.

— Вы говорили, что хотите узнать новости о войне, — нетерпеливо ухмыльнулся Питер. — И я достал новости, сэр!

Саймон вручил парню монету. Питер приносил ему «Таймс» пару раз в неделю, и Саймон дал ему указания доставлять также чрезвычайные важные военные новости — разумеется, за отдельную плату. В конце июня французы одержали крупную победу во Фландрии, выиграв битву при Флерюсе и посрамив австрийскую армию. За прошедшее с тех пор время неприятели закрепили свои армии вдоль рек Самбра и Маас, а генерал Пишегрю двинулся на Антверпен, бросив вызов армиям принца Оранского и герцога Йоркского. Генерал Шерер с успехом осаждал Ландресье и наступал на Валансьен. Война складывалась для британцев не лучшим образом.

— Судя по твоей улыбке, новости должны быть действительно грандиозными, — серьезно заметил Саймон.

— Эти вести заслуживают как минимум еще одного шиллинга, сэр!

Не ожидая ничего по-настоящему сногсшибательного, Саймон прислонился плечом к дверному косяку и ждал.

Похоже, такая реакция разочаровала Питера. И тогда парень выпалил:

— Они арестовали Робеспьера!

Саймон выпрямился, не сомневаясь, что ослышался:

— Что-о-о?

— Его арестовали, сэр, вместе с ближайшими сторонниками примерно два дня назад!

Сердце Саймона яростно заколотилось. Само лицо террора было теперь под стражей.

Четко осознавая, что в этот самый момент он мог быть в Париже, а город наверняка находился теперь во власти хаоса, Саймон вынул из кармана еще один шиллинг и вручил парню, все еще отказываясь верить в произошедшее.

— Что же они теперь планируют делать? Как поступят? Что происходит в Париже?

— Конвент пришел к власти, сэр, а все правительство отправили на гильотину. Их казнили всех, без исключения, даже Робеспьера!

От шока потеряв дар речи, Саймон просто стоял и во все глаза смотрел на Питера.

Господству террора был положен конец.

* * *

Амелия не могла поверить новостям. Робеспьер был мертв.

Он принял смерть в результате террора — созданная им устрашающая политическая машина была использована против него же.

Амелия закрыла газету дрожащими руками.

— Слава богу, Саймон не вернулся в Париж, — прошептала она Джулианне и Надин. Они все вместе сидели в гостиной дома Джулианны.

Три женщины молча смотрели друг на друга, их глаза были удивленно распахнуты. Самые ярые пособники Робеспьера были казнены вместе с ним, точно так же, как в последующие дни — семьдесят один член городского правительства. Если бы Саймон занял свой старый пост в коммуне, он мог оказаться среди мертвых…

— Какие замечательные новости! — воскликнула Надин. — Не исключено, что теперь наконец-то здравый смысл возьмет верх в правительстве, а в Париж вернется нормальная жизнь. И кровавые расправы прекратятся.

Амелия едва ли слышала слова подруги. Закрыв глаза всего на мгновение, она представила себя с Саймоном. Она явственно видела его, стоявшего в маленькой комнате, погруженной в полумрак и освещаемой лишь одной тонкой свечой. Потом эта картина исчезла.

Саймон покинул Лондон пятьдесят восемь дней назад. С тех пор от него не было слышно ни единого слова — отправлять письма представлялось слишком опасным. Лукас сказал ей, что Саймон, с большой долей вероятности, находится вне страны, но не уточнил, где именно. Означало ли это, что Саймон отправился на север, в Шотландию? Или он мог скрываться в Ирландии? Определенно, он не поехал бы в Европу — только не сейчас, когда там царил хаос затянувшейся войны.

— С тобой все в порядке, Амелия? — забеспокоилась Джулианна.

Амелия повернулась к ней, пытаясь улыбнуться:

— Интересно, слышал ли он об этом?

Если Саймон когда-нибудь вернется домой, ему больше не нужно будет бояться этой смертоносной змеи террора. Если он когда-нибудь вернется домой, он будет свободен от страха жестокого возмездия. Он может сказать «нет» Уорлоку, может отказаться ото всех этих военных игр, осознавая, что его дети — в безопасности…

— Подобные новости распространяются как лесной пожар, — сказала Надин. — Я уверена, что он слышал о них. У нас есть повод отпраздновать.

Амелия молча наблюдала, как Надин подошла к встроенному в стену бару и налила три бокала хереса. Острая боль пронзила душу Амелии. Если бы только можно было послать Саймону письмо!

— Возможно, эта война скоро закончится, — обнадежила Джулианна.

Амелия взглянула на нее:

— Джулианна, он все равно останется вне закона. Пока над ним висит это обвинение, для нас ничего не изменится.

Дверь гостиной резко распахнулась, и на пороге предстал граф Бедфордский. Джулианна вскочила, удивленная его шумным появлением:

— Доминик?

Граф улыбнулся им:

— Вы уже слышали новости?

— Да, — оживленно ответила Джулианна. — Робеспьер мертв, чтоб ему в аду сгореть! Террору пришел конец.

Улыбка Доминика изменилась, и он направился к Амелии:

— Нет, я имел в виду другие новости.

Амелия насторожилась, и в ее душе вдруг зародилась робкая надежда. Почему Доминик смотрел на нее вот так, почему в его глазах сияла улыбка? Почему он казался таким довольным?

Доминик протянул ей свиток:

— Это, моя дорогая свояченица, королевское помилование для Гренвилла.

Амелия сорвалась с места, а Доминик добавил:

— Полагаю, сейчас, в этот самый момент, Саймон уже на пути домой.


Стояло раннее утро. Уильям застыл рядом с парадной дверью, у окна, держась за подоконник, в то время как Джон скакал по холлу на палке с головой игрушечной лошади.

Миссис Грейстоун сидела на одном из кресел у стены, со счастливым видом погрузившись в свое вышивание. У Амелии кружилась голова, а от надежды, ожидания и радости можно было вот-вот лишиться чувств.

Она боялась, что все это — лишь сон. Но Уорлок подтвердил новости, и Лукас уже уехал за Саймоном, хотя не прошло и часа после того, как Бедфорд добился королевского помилования.

— Это папа! — закричал Джон.

Амелия подбежала к окну, рядом в восторге заскакал Джон:

— Папа! Папа!

И в самом деле, по дороге к дому легким галопом мчались два всадника, в которых Амелия тут же узнала своего брата и Саймона.

Она побежала к уже распахнутой парадной двери, миссис Грейстоун бросилась следом. Уильям и Джон сумели опередить Амелию, мальчики уже сломя голову летели вниз по ступеням крыльца. Саймон потянул за узды, останавливая коня у дома, и еще на ходу спрыгнул вниз. Волосы Саймона были небрежно зачесаны назад, его одежда и сапоги испачканы в дорожной грязи. Он бежал к ним.

Амелия остановилась, позволив мальчикам первым броситься в объятия отца. Саймон выглядел худым и бледным, а его волосы — слишком длинными. Но он был дома. Ее нежно любимый муж был дома.