– Да, – твердо ответил он.

– И ты не знаешь, кто этот человек? – поинтересовалась она.

– Нет, и никогда не узнаю.

– Ты расспросил свою сестру? – продолжала допытываться Анна.

– Я поговорил с отцом, – со вздохом сказал Ник.

– И что? Он ничего не подозревал?

– Вот именно, ничего. Ничего! Разве это не ужас?

– И ужас, и счастье, – философски заметила Анна.

– Да чего стоит счастье, купленное такой ценой? – возразил Ник.

– Но разве твой отец не был счастлив? Платить за все пришлось не ему, а твоей матери – и платить дорого, очень дорого.

– Ты права, – на этот раз согласился с ней Ник. – Как бы то ни было, я люблю своего отца, и он был, есть и всегда будет моим отцом. Вот и все, и давай сменим тему.

– Когда Анна нарезала мясо ломтиками, приправила пряностями и положила на решетку электрогриля, подаренного ей мужем в прошлом году на день рождения, Счастливчик уже потерял веру в то, что ему что-то перепадет, и, свернувшись клубочком, спал в корзине для мусора под письменным столом Ника.

Я поела на работе, – сказала Анна, закончив возиться с ужином. – Ты ешь, а я пойду спать, очень устала сегодня.

– Конечно, – ответил Ник. – Спасибо за ужин и… спокойной ночи.

Еще когда Анна только пришла, он сразу понял по ее настроению, что поговорить не удастся, да и не готов был пока к серьезному разговору, поэтому желание Анны лечь спать его только обрадовало. Они уже давно спали в разных комнатах, а значит, до завтра будет время все хорошенько обдумать.

Он немного поел, принял душ и, надев наушники, прилег на кровать в своей комнате. Глоток красного вина перед сном да немножко музыки, напоминающей о Венеции, диск уже крутится, и нарастает парящая мелодия солирующей скрипки, сочиненная Вивальди в другую ночь, несколько веков назад. Все это наркотики, которые готовят его ко сну, и тишина в доме – тоже, можно ненадолго забыть о треволнениях и полностью отключиться от семейных проблем.

Анна слышала, как он пошел к себе. В другое время она бы задышала ровнее, успокоилась и постаралась уснуть. Но сегодня лампа у ее изголовья горела, и, закрывая дверь, она убедилась, что свет просачивается в щелки. Чтобы муж заглянул к ней. Ну и ничего подобного. Он увидел, что в гостиной темно, и даже не подумал посмотреть, нет ли света под дверью ее комнаты. Тогда Анна вышла в туалет, нарочно спустила воду, чтобы зашумело, но и это не возымело действия.

Ну и ладно, подумала она. С желанием все равно дело плохо, совсем не хочется заниматься любовью, быть в объятиях человека, которому ты, по большому счету, совсем не нужна. Это выматывает, никаких сил не остается, это убивает желание, разъедает все как ржавчина. Иногда она срывается на него. В выплесках ярости утихает боль, но и желание тоже. А он редко выходит из себя, только всегда мрачный и тоже недоволен жизнью. Он никогда не бывает счастлив, и поди пойми, что его не устраивает. Она слишком устала от всего этого и не желала больше предпринимать серьезных усилий ради любви, они ее убивали.

Она встала, теперь уже стараясь не шуметь, вынула из тумбочки плейер, надела наушники и включила свою любимую песню, после чего снова легла и погасила свет. Песня была о нежности, о доверии друг к другу, о том, как важно иметь рядом человека, которому ты небезразлична.

Анна слушала эту песню только в отсутствие мужа: не то чтобы она боялась открытого неодобрения, просто ей была неприятна его неизменная усмешка – полная менторского превосходства и безграничного снисхождения к ее слабостям. А слова песни предназначались лишь ей одной, и никому больше.

Когда у Ника появился кто-то на стороне, она стала замечать за ужином, как блуждают его глаза, слышала, как он поет наедине с собой, видела, как он улыбается своим мыслям, думая не о ней.

Он по-прежнему был предупредительным, однако начал реже бывать дома, поскольку в его воображаемом доме не она сидела напротив него, не она смеялась его шуткам. Лучше бы он ненавидел ее или оскорблял. Но его, похоже, все устраивало, он продолжал обнимать ее и делился планами на будущее. Единственным, полагала Анна, что он хотел бы поменять, была она.

С тех пор ее жизнь протекала на грани помешательства: одиночество, изнурительная работа, обида обманутой женщины с примесью тревоги перед возможным уходом мужа, бессонные ночи у кроватки простуженного ребенка, срочные вызовы «скорой помощи» в четыре утра, когда ей казалось, что у дочки жар и она задыхается, минуты напряженного ожидания няни перед уходом на работу…

День за днем она чувствовала, что исчезает. Для мужа она уже была не реальностью, а так, чем-то вроде привычной вещи. Анна смотрела на себя в зеркало и видела, что нет в ней больше ничего живого и возбуждающего. Она стала изношенной и серой, словно старый свитер, который и выбросить жалко, и надеть – не наденешь.

Но Анна действительно устала и накануне мало спала, поэтому она вскоре заснула под звуки своей любимой песни, которую даже не дослушала до конца.

Ник встал рано и, по обыкновению, отправился на пробежку.

Его квартира располагалась в современном доме на Абботсбери-роуд неподалеку от Холланд-парка – одного из красивейших и самых романтичных парков в Лондоне. Ему нравилось по утрам бегать по тенистым аллеям, окруженным самым настоящим лесом, где терялось ощущение того, что ты находишься в центре огромного мегаполиса. Это стало для него своего рода ритуалом и позволяло настроиться на предстоящий день.

Довольно быстро он заметил, что его ежедневный ритуал совпадает по времени с ежедневными ритуалами других людей. Дела разводили их по разным местам в течение дня, но они регулярно пересекались в одно и то же время суток, занимаясь одним и тем же делом.

Солнце только взошло, украшенные лепниной фасады величественных домов Кенсингтона, соседствующих с особняками из традиционного красного кирпича, были подернуты зыбким туманом, а лес Холланд-парка представлял собой слегка затемненную сцену, декорацией для которой служили вековые дубы, оттенявшие густую, почти черную в этот час зелень мха.

Ник не сомневался, что мужчина и женщина, которые обычно одновременно с ним бегали по Холланд-парку, составят ему компанию и сегодня.

Высокого, чуть больше шести футов, худощавого мужчину лет сорока, бежавшего впереди, он заметил почти сразу. Делая вслед за ним поворот, Ник оглянулся через плечо и ярдах в тридцати позади себя увидел светловолосую женщину с неизменным терьером. Эти двое, бегая порознь, всегда посматривали друг на друга. Иногда впереди бежал он, иногда – она, и их, как правило, разделяло не меньше пятидесяти ярдов. Они явно были неравнодушны друг к другу, но никто из них не предпринимал шагов к какому-то сближению – только обмен взглядами на расстоянии.

Пока Ник размышлял об их отношениях, женщина уже обогнала его и бежала впереди, едва поспевая за своей собакой. Пес свернул в лес, потом выскочил оттуда и вернулся к хозяйке. Ник сократил расстояние, отделявшее его от женщины, и в этот момент она обернулась. Он проследил за ее взглядом, она смотрела в направлении леса, где, привалившись к дереву, стоял отставший от них худощавый мужчина, который не столько отдыхал, сколько пожирал глазами светловолосую хозяйку терьера. Поняв, что его маневр раскрыли, он вновь затрусил по аллее, делая вид, будто женщина его совсем не интересует.

Нику наскучили их игры, и он, резко ускорившись, оставил робкую парочку позади.

Вернувшись домой, Ник принял душ, а потом, как и обещал, разбудил Дженнифер поцелуем.

– Просыпайся, моя Спящая красавица, – сказал он. – Принц уже ждет тебя, чтобы отвезти в королевской карете на бал.

– Если королевская карета – это твоя машина, тогда я лучше еще посплю, – немного ворчливо спросонья ответила Дженни.

Но когда он начал щекотать ее, она залилась радостным смехом, обхватила его руками и весело скомандовала:

– Неси меня в ванную, не хочу пропустить бал.

Сегодня его сестра устраивала детский праздник по случаю дня рождения ее младшего сына, и Дженни, конечно, была в числе приглашенных. Она пробудет там до самого вечера, что даст ему возможность поговорить с Анной наедине, не в присутствии дочери – дабы оградить ее хотя бы от этого.

Весь день Ник собирался с духом, чтобы объявить Анне, что все кончено, – и во время пробежки, и на работе, и по дороге домой. Он понимал, что больно ранит ее, что все случилось слишком внезапно, однако предпочитал быть честным. Иного пути он просто не видел.

Анна была потрясена, она не могла поверить:

– Почему? Что я сделала?

– Ничего. Ты тут ни при чем.

– Тогда почему? У нас ведь давно не все ладится, но развод? Можно попробовать походить к психоаналитику…

– Я долго старался ради Дженнифер сохранить семью, но больше не могу… Я люблю другую женщину.

– И давно это продолжается? – спросила Анна.

– Нет, недели две. Я встретил ее в Венеции.

– Ты надо мной издеваешься? – сорвалась она на крик. – Я что, дура, по-твоему?

Ник покачал головой, хотел ласково утешить ее. Анна влепила ему пощечину и в слезах упала на диван. Тягостная сцена. Отчаяние любящей жены. Глядя на нее, Ник подумал: «Я скотина». Но в глубине души он ни о чем не жалел. Не мог сочувствовать горю, которое сам причинил. Он держался холодно и отстраненно. А еще был убежден в том, что поступил правильно, признавшись ей во всем, не желая долго ее обманывать.

Анна восприняла слова Ника с гневом, возмущением и горечью, неосознанно надеясь, что это неправда.

«Как вынести такую боль? – думала она. – Все это лишь наваждение, дурной сон, – этого не может быть! Когда мы поженились, я считала, что останусь в его жизни навсегда. Я так сильно его любила, хотела быть для него нужной. И он ведь позволял мне любить себя – должно быть, это доставляло ему радость. Не может он взять и уйти от меня сейчас, это невозможно, это какая-то дикая ошибка…»

Но, похоже, он был настроен серьезно.

Анна почувствовала, как под ней разверзается земля.

И как только она поверила, что он не шутит, возмущение превратилось в ненависть к подлой змее из Венеции, которая разрушила их семью и украла ее мужа. Анне стало казаться, что теперь она даже больше любит его, чем прежде. Но стоило вспомнить о разлучнице, как мысли ее становились черными.

Она плотно сжала губы. Эти губы, которые Ник когда-то целовал, мягкие и нежные, заставлявшие его сердце биться чаще, сейчас были сомкнуты и готовы к войне.

Все ее мучительные труды и старания из года в год оказались напрасными, он уже совсем не интересуется ею и занят лишь тем, чтобы наладить новую жизнь с другой. А как же «священные узы брака»? Впрочем, разве что-то хорошее назовут словом «брак» ? Или еще лучше: «заключение брака» . Вот уж действительно точно подмечено: замужество – все равно что заключение в тюрьму. Она оттрубила уже десять лет и теперь – в ожидании казни.

Она любила его, была верна ему. Но за эти годы ее сердце превратилось в поле битвы.

– Ты такая добрая и простая, – не раз говорил он ей, смахивая волосы с ее лица.

А имел в виду: «Твои чувства не так сложны, как мои. Моя проблема гораздо серьезнее», – она не сомневалась в этом. Только не было никакой проблемы.

Он больше не хотел ее, вот и все.

Да, наверное, можно найти оправдания тому, почему не сложилась их совместная жизнь. Но все доводы – лишь видоизмененные вариации давно известных доводов, все споры черпаются из одного и того же болота.

Когда он в первый раз изменил ей, она окончательно отдалилась от него. Причем это далось ей довольно легко. Она почти не тосковала по физической близости – правда, в душе продолжал тлеть слабый огонек влечения, но она предпочитала его не раздувать, – напротив, мысль о том, чтобы снова лечь с мужем в постель или мимолетно вообразить себе сексуальную сцену первых лет их совместной жизни вызывала у нее стойкое отвращение.

И тогда она неосознанно решила, что ее муж – единственный человек в мире, на котором можно с достаточной степенью безопасности выместить свою боль и разочарование. Нельзя выместить это на друзьях, потому что получишь отпор. Нельзя вывалить это на ребенка, потому что он твое дитя. А муж, особенно чувствуя свою вину из-за измены, все стерпит. И она стала использовать его в качестве боксерской груши. Не в прямом смысле, конечно, до рукоприкладства не доходило, однако словесные баталии были не менее чувствительными. В результате жизнь стала невыносимой.

Но он сам во всем виноват, думала Анна. Когда они поженились, она была еще совсем девчонкой. Если бы он взялся за нее твердой рукой, учил бы ее всему, воспитывал… тем более что она только и мечтала, чтобы муж ею руководил. Она, понятно, не знала, какого именно жаждет руководства – просто, по природе своей любви, склонна была считать, что он умен и содержателен, а она – неопытная глупышка.

Ник угадывал в ней эту жажду, но инстинктивно опасался ее и не желал видеть себя в роли наставника, тщательно избегая «оказывать влияние» на юную и столь послушную жену. Едва лишь ощутив, как велика его власть над нею, он тотчас закрыл на это глаза, куда серьезнее греша неискренностью, чем полагала Анна. Это его отрицание своей власти было ошибкой. Ему следовало найти в себе мужество руководить ею. Тогда между ними образовалась бы почва для более полноценного общения, в котором Нику неизбежно пришлось бы раскрыться перед ней. А так он отстранился, дабы не теснить ее, предоставив ей пространство для роста; но Анна оказалась неспособна расти и, не понимая его, лишь боготворила с разделяющего их расстояния. Меж тем как сама была почти полностью скрыта от него.