Возможно, если бы Ник разделял ее веру, если бы они обвенчались, а не жили «во грехе», как считала она, их брак, благословленный свыше, сложился бы иначе. Жизнь – это некое удивительное духовное раскрытие, которое присуще каждому и глубоко индивидуально. Недостаток любви в сердце существует только от чувства разделенности с Богом, который есть любовь. Именно это и делает нас несчастными, думала Анна. Но Ник не способен это понять.

Анна настолько ушла в себя, что раздавшийся телефонный звонок заставил ее вздрогнуть и броситься к аппарату с такой же поспешностью, с какой она бросалась к ночному столику, чтобы приглушить настойчивый звон будильника. С неловкостью только что разбуженного человека она сняла трубку и, не узнав голоса отца, спросила, кто говорит. Он пошутил по поводу ее «девичьей памяти» и сам засмеялся своей шутке.

– Да я тут готовлю, – соврала она. – У меня столько работы! – Анна сделала ударение на слове «столько».

– Если ты занята, увидимся завтра в театре. Я просто хотел сообщить, что вернулся. – Он уезжал в Вену, ставил там какой-то спектакль. – Поговорим при встрече.

Хорошо, – согласилась Анна и, с видимым усилием придав голосу душевность, добавила, что, хоть у нее сейчас совсем нет времени, она все равно рада его слышать.

После паузы, продолжавшейся несколько минут, не придавая значения пощечине, как будто ничего и не было, Ник возобновил разговор.

– Понимаешь, я не могу объяснить это яснее, – дав Анне отдышаться, сказал он серьезным голосом. – Эта глубокая, головокружительная любовь, как некая тайная сила, которая исходит свыше, питая меня энергией, делая счастливым и – живым. Если ты не способна понять, что я чувствую, то, по крайней мере, сумей простить. – Интонация его голоса приобрела ласковый, нежный, мягкий оттенок. – Знаю, мой эгоизм покажется непростительным. Но я ничего не могу с этим поделать. Да и тебе самой, если подумать, будет лучше. Может, еще встретишь кого-то – ведь ты молода и красива. Я знаю, что ты по-своему любишь меня, но тебе со мной плохо. И для Дженнифер, когда между родителями ладу нет, – не лучшие условия в семье. Как это ни парадоксально, но, разъехавшись, мы оба будем уделять ей больше внимания. Ты ведь не просто так проводишь столько времени на работе, где можешь самореализовываться, где есть надежда на перемены. Про себя я уже не говорю. Что это за семья, когда мы оба стараемся пореже бывать дома?

– Тебе пора ехать за Дженнифер, – проглотив свои возражения и упреки, напомнила Анна. – И у меня будет время осознать все это.

– Я не тороплю тебя, – ответил Ник. – Это серьезное решение, его нельзя принимать сгоряча.

Он не осмелился обнять ее, взял ключи от машины и ушел.

После первого шока от всего произошедшего Анна погрузилась в размышления, насколько позволял ее характер: молилась, плакала тайком и в душе смирилась.

Благополучие Дженни было для нее превыше всего. Она до сих пор помнила щемящее, но невообразимо сладостное томление под сердцем, сначала смутное, а потом более ощутимое, которое росло, становилось все теплее, поглощая и обостряя остальные чувства, пока не достигло своего пика. С того момента, как она впервые почувствовала в своем животе биение сердечка Дженнифер, а потом мягкие повороты ее тельца, пуповина любви связала мать и дочь навсегда.

Для Дженни действительно будет лучше, если они с Ником расстанутся, в этом он прав.

Утонченная, последовательная христианка она приняла трудное решение без какого-либо мученического вздоха, хотя проявленная ею храбрость была того же порядка, что у мученика. Муж не должен знать, чего ей это стоит. Во всем, кроме плотской страсти, его бескорыстие столь же огромно, как и у нее.

Чувства, которые она, несмотря ни на что, испытывала к нему, были глубокими и настоящими. Она любила страдать за них обоих. С самого начала в их союзе было нечто более высокое, нежели просто две личности, занятые поиском компромисса. То, что когда-то соединило их, по-прежнему казалось ей чем-то особенным, и это воплотилось в Дженнифер. Ради дочери она готова была усмирить свое уязвленное самолюбие, готова была забыть свои обиды, лишь бы для Дженни развод родителей прошел безболезненно.

То, что прежде утаивалось, нынче оглашалось без какой-либо маскировки. И, содрогаясь от энергии мужа, она в то же время восхищалась зрелостью его страсти. Ее ревность давно уступила место страху, переместившись на второй план. Теперь единственное ее желание состояло в том, чтобы защитить. Жена полностью превратилась в мать.

Спустя несколько дней Ник написал письмо Элизабет:

...

«Любовь моя!

Мы близки к окончанию битвы. Если повезет, скоро подпишем договор о финансовом согласовании и опекунстве. Чего бы мне это ни стоило, я подпишу его с радостью – хуже нет для душевного равновесия, чем подвешенная ситуация. К тому же, с самого начала этих переговоров, я решил, что приму любые условия, откажусь от всего ради сохранения нормальных отношений с Анной после развода, чтобы иметь возможность видеться с Дженнифер и участвовать в ее воспитании.

Анну мне по-человечески жаль. Думаю, она больше не выйдет замуж. Никогда никого не любив, она вообразила, что любит меня. Это ей почти необходимо, стало для нее потребностью, раз она связала со мной свою жизнь. Но нет худа без добра, поскольку благодаря этому я не потеряю Дженни.

Жду не дождусь, когда мы будем вместе. Все мои мысли только о тебе.

Навсегда твой,

Ник».

Каково же было его удивление, когда он прочитал ответное письмо от Элизабет:

...

«Любовь моя!

Да, любовь моя! – и это не слова, это то, что я ощущаю постоянно, в каждое мгновение своего существования.

Я тоже жду не дождусь, когда мы будем вместе.

Не знаю, поймешь ли ты, простишь ли мне мою глупость, но надеюсь, поймешь и простишь… Дело в том, что я в Нью-Йорке.

Я ушла от Джорджа, но не хотела подталкивать тебя к тому, о чем бы ты потом мог пожалеть. Поэтому я ничего не рассказала тебе и согласилась на небольшую роль в американской «мыльной опере», чтобы уехать подальше, чтобы не оказывать на тебя давления, не помешать тебе принять то решение, о котором ты не будешь жалеть.

Знаю, я дура, что не дождалась твоего письма, но в тот момент мне казалось, что я поступаю правильно.

Поверь, в наших отношениях это ничего не меняет. Я постараюсь разорвать контракт как можно быстрее и сразу вернусь в Лондон.

Еще раз прости,

Лиза».

...

«Сообщи, где найти тебя в Нью-Йорке,  – тут же написал Ник. – Как только закончу бумажную волокиту с разводом, сразу приеду и помогу тебе уладить все с контрактом – я ведь все-таки юрист и, без ложной скромности, неплохой».

Однако ответа от Элизабет он так и не дождался и только на следующий день из выпуска новостей узнал, что случилось.

Глава 10 Туманное будущее

Положи меня, как печать, на сердце твое,

как перстень, на руку твою:

ибо крепка, как смерть, любовь…

Песнь Песней [15]

Съемки по большей части были сущим кошмаром – именно о таких рассказывают документальные фильмы «Как снимали…».

В первый же день Элизабет ощутила весь этот кошмар в полной мере.

Большинство сцен снимали в помещении, но ее героиня, выезжавшая с бригадой «скорой помощи», должна была по сюжету спасти мальчика, упавшего в канализационный колодец.

Дождь лил как из ведра. Дома таяли в струях воды. Мир буквально исходил влагой. Что очень устраивало режиссера. Вокруг канализационного люка земля была раскопана и под дождем превратилась в непролазную грязь. Когда Лиза ползла на четвереньках по этой скользкой вонючей жиже к люку, чего требовал режиссер, который хотел, чтобы она, для усиления эффекта, как можно больше испачкалась в грязи, у нее в голове крутилась только одна мысль: «И почему все ругают лондонскую погоду?»

С режиссером проблем не было. Единственное, о чем он просил, – играть вполсилы. Не работать на камеру, не декламировать. «Меньше, меньше, меньше играть», – говорил он. Элизабет это нравилось.

Но иногда он становился чересчур жестким. И никого не щадил. Если что-то шло не так, он непременно сообщал об этом и не всегда в корректной форме. А если ему что-то нравилось, то кричал, аплодировал и рассыпался в полуприличных похвалах: «… твою мать, как же здорово!» Или отпускал грубоватые шуточки, в основном подтверждавшие его теорию, что «женщина, которую трахают, – счастливая женщина».

Элизабет раньше не приходилось работать с американскими режиссерами, и такая манера поведения на съемочной площадке ее немного шокировала.

Но, выжимая все соки из актеров, он и себе не делал никаких послаблений – вкалывал чуть ли не круглосуточно, что не могло не вызывать уважения.

Около семи утра он появлялся на съемочной площадке, проверял списки актеров и технического персонала, который требовался для данного съемочного дня, а в последующие два часа давал отдельным актерам указания, что им надо делать. После восьми– или девятичасовых съемок он встречался с производственной группой – работал над раскадровками для следующего дня и за полночь засиживался в проекторной.

Роль у Лизы была небольшая, и при таком графике съемок сцены с ее участием могли отснять довольно быстро – недели за две-три, поскольку по сценарию ее героиня, соблазненная и брошенная одним из главных героев, должна была вскоре уехать обратно в Англию «зализывать свои раны», как написал в ремарке сценарист.

Но еще до всех мучений на съемочной площадке Элизабет горько пожалела о том, что так скоропалительно согласилась на эту роль, в результате чего ее теперь разделяли с Ником тысячи миль.

Его письмо, в котором он сообщал о своем разводе, заставило ее почувствовать себя полной дурой. Они могли бы уже быть вместе, а она зачем-то сбежала на край земли, боясь поверить в собственное счастье.

Перелет прошел без приключений и гораздо легче, чем можно было ожидать, поскольку Элизабет предусмотрительно выпила перед полетом таблетку снотворного, чтобы не думать о своих страхах и заодно выспаться, ибо в предотъездной суете она почти не спала.

Ее поселили в отеле класса делюкс «Хелмсли-парклейн», оформленном в европейском стиле. Из окон номера открывался прекрасный вид на Центральный парк и потрясающий пейзаж Нью-Йорка – города, в котором ей давно хотелось побывать.

Но насладиться Нью-Йорком не удалось – ее сразу закружило в водовороте съемочной жизни.

Буквально через час после приезда она подписала контракт, пообщалась с режиссером, получила сценарий, который должна была изучить, а с утра уже начинались съемки тех сцен, где впервые появляется ее героиня.

Такой ритм жизни бодрил, вынуждал собраться и не оставлял времени на самоанализ и мучительные размышления.

А потом пришло письмо от Ника.

В конце съемочного дня Элизабет села за руль арендованного «форда» и, ведомая указаниями навигатора, помчалась в сторону отеля.

Весь этот день пронесся, как сон, в котором, не переставая, лил дождь.

Конечно, не стоило так гнать по мокрой дороге, еще не привыкнув к левостороннему движению, но ей не терпелось узнать, что ответил Ник на ее покаянное письмо, которое она отправила перед тем, как уехала на съемки.

Вцепившись в руль, она, как под гипнозом, следовала всем поворотам дороги с невнятным чувством безудержного падения во времена первобытной дикости, подобные моменту появления на свет. Прошлого не было. Только ощущение безмерного счастья, которое ждало ее в будущем.

Когда подъехала машина дорожной полиции, из радиоприемника разбитого «форда» с нелепым хрипом вылетали заключительные аккорды заглавного трека к мультфильму «Красавица и Чудовище» в исполнении Селин Дион в дуэте с Пибо Брайсоном.

Полицейский поспешил к автомобилю, лежащему на боку у бетонного столба на обочине шоссе. Пыль и дым от страшного удара еще клубились над местом катастрофы. Бригада «скорой помощи» уже колдовала над пострадавшей женщиной.

– Как это случилось? – спросил полицейский у водителей микроавтобуса и «тойоты», ставших свидетелями аварии.

– Машина внезапно выскочила на большой скорости из-за поворота прямо перед нами, – сказал водитель микроавтобуса, грузный мужчина с лысым черепом и густыми усами. – Она вильнула в сторону, вылетела на обочину и врезалась в столб. Наверное, дамочка не следила за дорогой, а когда увидела нас, растерялась.

– Но, как бы там ни было, – добавил водитель «тойоты», внешне чем-то похожий на Хью Гранта, – я ей благодарен, у меня на заднем сиденье трое детей, если бы она не вильнула…