Полицейский подошел к медикам.

– Как пострадавшая? – буднично поинтересовался этот немолодой уже блюститель порядка, глядя на красивую блондинку с кровавыми прядями в роскошных волосах.

Пока жива, – ответил один из медиков, – но выживет ли, не знаю. Очень серьезная черепно-мозговая травма… ну и еще – так, по мелочи.

Ник заехал к отцу поделиться последними перипетиями своего бракоразводного процесса. Несмотря на резко отрицательное отношение отца к разводам, Ник не сомневался в его поддержке, поскольку он уважительно относился ко всем решениям сына, даже если сам придерживался других взглядов.

– И что ты чувствуешь, бросив жену с ребенком? – спросил отец.

– Мне, конечно, немного стыдно, что я так поступил с Анной, – ответил Ник. – Когда я сказал ей о разводе, ощущал себя подлецом. Слава богу, это уже в прошлом, и все же стыдно. Впрочем, стыд – целебное чувство, оно излечивает от тщеславия. Да, я подлец и обманщик! Хотя о том, что такое ложь, можно говорить много и самое разное. Ложь бывает гибкой, действенной и неброской… В мире все делится на полуложь и полуправду. И потом, поверь мне, гораздо легче лгать другим, чем самому себе. Я бы дорого дал за то, чтобы на моем месте оказался кто-то другой и чтобы совесть его при этом оставалась безмятежной.

– А Анна?

– Думаю, она была готова к такому повороту событий, хотя сама, возможно, и не осознавала этого.

– Конечно, – согласился отец. – Нет ни одной женщины в целом мире, которая бы не заметила, что к ней стали иначе относиться. Даже самая ограниченная, самая тупая, самая толстокожая и та всегда почувствует малейшую перемену. А если некоторые и закрывают на что-то глаза, то только из малодушия, из страха, из каких-то соображений или из-за бесхарактерности. Может быть тысяча разных причин.

– Анна закрывала глаза, потому что любила меня или убедила себя, что любит. В любом случае наша семейная жизнь и для нее была мучением.

– Ты будешь бороться за опекунство?

– Нет, опекунство получит Анна, как и все совместно нажитое имущество, и, естественно, максимальные алименты. Зато я получу возможность участвовать в воспитании Дженнифер, смогу стать частью ее жизни. А это – главное.

Пока отец заваривал чай, Ник включил телевизор, решив послушать новости Би-би-си, чтобы узнать, что творится в мире, а то в последнее время, занятый сначала любовью, а потом своими проблемами, совсем одичал.

Гэвин Хьюитт [16] рассказывал о событиях в Греции.

«Оппозиция абсолютно уверена в том, что меры экономии не сработали раньше, не помогут и на сей раз, – говорил он. – Все это приведет лишь к росту греческих долгов. Даже в правительстве уверены, что дефолт неизбежен».

– Да, над Грецией нависла реальная угроза остаться совсем без средств, – заметил отец. Он уже вернулся и наливал чай в чашки.

Когда сообщили о произошедшей в Нью-Йорке автокатастрофе, в которой пострадала «популярная актриса британского телевидения, снимавшаяся в…», Ник даже не сразу понял, что речь идет о Лизе, пока не увидел на экране ее фотографию. В его глазах застыло ошеломленное отчаяние.

А диктор меж тем рассказывал, что «состояние актрисы критическое, врачи сражаются за ее жизнь», и все это на фоне видеорепортажа, снятого в больнице.

Взирая стеклянным взглядом на эти кадры, Ник стал белым как мел. Его лицо вытянулось, глаза налились кровью, дыхание до странности истончилось и сделалось поверхностным. Казалось, за какой-то миг он резко постарел и осунулся, не желая верить тому, что видел и слышал. Его душила гнетущая беспомощная ярость человека, борющегося с чем-то, что было ему не под силу. Обычно такой мужественный и уравновешенный, он, поддавшись своему горю, не мог говорить, сидел в кресле, сгорбившись, а по щекам у него текли слезы. Все его существо под неистовым натиском сжалось в одну пульсирующую точку, мир на секунду замер – вселенная погрузилась во тьму.

Отец догадался, что эта актриса и есть любовь всей жизни его сына. Он подошел, присел на подлокотник кресла и так крепко обнял Ника за плечи, словно хотел передать ему часть своих сил, чтобы сын сумел справиться с навалившейся на него бедой.

Уже через несколько часов Ник сидел в кресле самолета, направлявшегося в Нью-Йорк.

Он попросил приятеля адвоката из своей фирмы завершить без него все оставшиеся формальности, связанные с разводом, а сам помчался в аэропорт. Багажа у него не было, за исключением «дипломата» с ноутбуком.

С того момента, как он узнал о случившемся, его не оставляла постоянная тупая боль в душе, схожая с той, когда после ампутации конечности продолжает дергать и пульсировать пустота.

А Джордж в это время уже был в Нью-Йорке.

В мобильном телефоне Элизабет нашли номер, значившийся под именем «муж», и ему позвонили почти сразу после аварии.

Джордж не стал объяснять, что он больше не муж, записал адрес больницы, попросил подготовить его самолет к вылету и испортил выходной своему пилоту и остальной команде, срочно вызвав их в аэропорт.

Звонок из Нью-Йорка поверг его в шок. В мыслях царил хаос и все полыхало внутри.

После того, как Элизабет ушла, Джордж думал о своей теперь уже бывшей жене беспрестанно. С волнением вспоминал каждую черточку ее лица. Его руки тосковали по ней. Он хотел только одного – снова увидеть ее. Но не так!

Однако Джордж летел в Нью-Йорк со смешанными чувствами: болезненные переживания за жизнь Лизы тесно переплелись с какой-то еще не до конца осознанной надеждой на то, что он сможет вернуть ее.

Жизнь – как зеркало, в которое смотришь, полагая, что оно отражает реальность мира. А потом понимаешь: в нем одна только видимость – реальность где-то за ним. И тогда вспоминаешь, что за зеркалом ничего нет. Именно такой была жизнь Джорджа в последние дни. Словно его засосало в черную дыру, из которой уже не выбраться.

Врачи сказали, что состояние Элизабет критическое.

Но какой-то внутренний голос нашептывал ему: все будет хорошо, не все еще потеряно и, возможно, это как раз та самая ситуация, про которую говорят «не было бы счастья, да несчастье помогло». Впрочем, во взгляде Джорджа сквозила легкая неуверенность, намек на душевную напряженность, как будто внутри некий рычаг ждал, чтобы на него надавили.

Разумеется, уход Элизабет стал для Джорджа страшным ударом. Ему дали отставку, его возражения зарубили на корню, прежде чем он успел их изложить. Но теперь судьба предоставила ему второй шанс.

Лиза так и не сказала, есть ли у нее кто-то. Он предполагал, что нет, что она ушла именно от него, а не к кому-то. Он должен воспользоваться этим шансом, чтобы снова завоевать ее.

– Ставка была очень высока, так высока, что стоило попытаться даже при небольших шансах на выигрыш.

Операция прошла успешно, – сказал ему врач, – но ваша жена находится в коматозном состоянии, вызванном угнетением функций коры, подкорковых образований и ствола мозга. Сознание, реакция на боль, корнеальные рефлексы отсутствуют; глоточные рефлексы угнетены. Но она может самостоятельно дышать, что уже хорошо. Мы будем медикаментозно восстанавливать ее мозговую активность и надеяться на лучшее.

Из слов врача Джордж понял только одно: все совсем плохо.

– И как долго она может пробыть в коме? – спросил он.

– Неизвестно, – ответил врач. – Несколько дней, несколько недель… некоторые находятся в вегетативном состоянии годами и вообще не приходят в себя. И потом… у нее очень тяжелая черепно-мозговая травма, мы не знаем, насколько полностью восстановится мозг.

Дальше он обрисовал Джорджу возможные перспективы, столь ужасные, что ничего подобного не могло ему привидеться даже в страшном сне.

– Я не пугаю вас, – добавил он, – но вы должны быть готовы и к такому развитию событий.

Возможно, доктор и не пугал, однако Джордж тем не менее испугался.

Дело было даже не в словах, а в тоне, каким он их сказал, словно бы подытожил всю его суть – вывернул наизнанку его страхи, сомнения, малодушие, эгоизм, все худшее, что в нем было, и ушел, оставив его копаться в этой навозной куче.

Джордж наивно полагал, что судьба предоставила ему второй шанс, а, оказывается, она сыграла с ним злую шутку.

«Жизнь – прогрессирующая патология, ведущая к неизбежному концу», – как-то заметил он в компании друзей. Его раздражали разговоры о смерти и о смертельно больных людях. Смерть, как все конечные процессы, в которых невозможно продолжать движение вперед, пугала его. А состояние Элизабет было сродни смерти. Нет, хуже – потому что смерть происходит раз и навсегда, тогда как Лиза могла умирать не один месяц и даже не один год.

Он не готов был пожертвовать собой и своими интересами ради того, чтобы так долго нянчиться с Элизабет и смотреть, как она умирает.

Самое ужасное, что может случиться с человеком, подумал он, это стать посмешищем в собственных глазах в том, что для тебя важнее всего на свете, обнаружив, что суть твоих чувств – просто ненужный хлам.

– Джордж оплатил содержание Элизабет в больнице за три месяца вперед, объяснил, что они в разводе и у него есть своя жизнь, которая требует его возвращения в Лондон, после чего откланялся.

Какая же он сволочь! – сказала одна из медсестер, когда Джордж покинул отделение интенсивной терапии. Ну почему сволочь? – возразила вторая. – Они в разводе. Может, вообще она его бросила – так чего удивляться? Даже у любящих супругов от такого зачастую крышу сносит. А этот все-таки приехал с другого континента и лечение оплатил.

В холле у лифтов Джордж столкнулся с высоким интересным мужчиной, который был явно не в своей тарелке.

– Где отделение интенсивной терапии? – спросил мужчина, схватив Джорджа за локоть. – Моя девушка… моя жена… Элизабет… попала в аварию, она в коме… – не владея собой, добавил он.

«Так вот ради кого она ушла от меня…» – подумал Джордж.

Впервые он увидел своего соперника – не образ, который иногда возникал у него в мыслях, а самого настоящего, во плоти, почему-то живо знакомого (наверное, потому, что он отражал чаяния Лизы) и тем не менее ускользающего от понимания. Не многим дано увидеть другого с такой потрясающей ясностью: стоит мозаике сложиться – и она тут же распадается, миг откровения длится секунду, но опыт познания остается навсегда.

Джордж прочел в глазах мужчины такую гамму чувств и столь сильных, что это потрясло его. Сам он никогда не испытывал ничего подобного. Видимо, был неспособен.

– По коридору и направо, – ответил он, не представившись и ничего не сказав о своих отношениях с Лизой.

Короткий разговор с человеком, которого уже и след простыл, очень взбудоражил его, взволновал и в то же время оставил неудовлетворенным.

«Поразительно, сколь многого я ожидал, примчавшись сюда к Элизабет, и все равно она по-прежнему мучительно недосягаема, – подумал он. – Однако Лиза бросила меня вовсе не потому, что я настолько плох и она предпочла мне одиночество, а потому, что нашла кого-то лучше».

И это, на удивление, утешило Джорджа. Восстановило его самоуважение.

Ник представился мужем Элизабет, чтобы его пропустили к ней.

– Был тут уже один муж, – сказала пожилая медсестра, окинув его оценивающим взглядом. – Приехал, помахал кредиткой и сделал женушке ручкой, узнав, что она может и не прийти в себя.

– Это, наверное, Джордж, бывший муж, – пояснил Ник, удивившись, что тот опередил его. – Я бы хотел увидеть жену и пообщаться с врачом, – твердо добавил он.

Что ж, может, ты и не такой, как этот Джордж, – рассудила медсестра. – Ладно, сейчас позову врача, а ты стой тут, сам никуда не ходи, – велела она.

После беседы с врачом Ник позвонил отцу.

– Ты уже видел ее, как она? – спросил отец.

– Пока не видел, обещают, что пустят меня к ней завтра, – ответил Ник.

– А что сказал врач?

– Говорит, неизвестно, выйдет она из комы или нет, и если выйдет, то когда, и будет ли дееспособна… Но надежда есть, – повторил Ник слова доктора. – Врач всегда должен надеяться – такая уж у него профессия. Да только он надеется отстраненно, а я здесь, чтобы сделать надежду явью, потому что для меня лишь это имеет значение.

– Ты там держись, Ники, и помни, что я с тобой и сердцем, и душой, – заверил его отец.

– Я знаю. Спасибо, пап. Завтра позвоню, – пообещал Ник.

Медсестра, подслушавшая его телефонный разговор, сразу прониклась к нему симпатией.

– Ты мне номер-то свой оставь, вдруг она очнется, так я тебе позвоню, я до утра дежурить буду, – с сочувствием в голосе сказала эта немолодая женщина, повидавшая на своем веку уже немало жизненных трагедий.

Ник поблагодарил ее и записал на листочке, который она дала, номер своего телефона.

– Вы муж Элизабет? – спросила его странного вида девушка, оказавшаяся, как потом выяснилось, помощницей режиссера той самой «мыльной оперы», что привела Лизу в Нью-Йорк.

Она была в мини-юбочке, плотно обтягивающей невероятно худые бедра, и в топике из хлопка, едва прикрывавшем ее плечи и ту часть тела, которая, вот уж действительно, сразу бросалась в глаза. Голые руки, усыпанные родинками и веснушками, как две дирижерские палочки, то и дело мелькали в воздухе, пока она говорила. Однако больше всего становилось не по себе при взгляде на ее лицо. Она наложила грим таким образом, что он заострил черты лица, придав им враждебное выражение. Когда ее чересчур красный рот открывался, он напоминал отверстую рану.