— Но ты вернешься, Луци?

— Обязательно вернусь. Но ты уже взрослая, и, если случится что-нибудь непредвиденное, ты справишься. Этих денег хватит, чтобы прокормить всех несколько дней, если будешь экономить. А потом…

Мой голос сорвался. Я не могла даже представить себе, что Юлан будет делать «потом». Она с надеждой смотрела на меня, и я сказала:

— А потом ты будешь делать то, что нужно сделать в первую очередь.

Не дожидаясь ответа, я открыла дверь и пошла по широкой тропинке, ведущей к воротам.

Река, текущая у подножия нашего холма, делала широкую петлю, в которой и стояла деревня Цин Кайфенг. Она была слишком маленькой, чтобы иметь официального представителя власти. В Цин Кайфенг не было даже мирового судьи — низшей государственной должности. Деревня находилась под управлением мандарина Ченгфу, который вспоминал о ней только тогда, когда приходила пора посылать сборщиков налогов.

Дойдя до моста через реку, я оглянулась. Вон там, на вершине холма, стоит миссия, мой единственный дом. Это двухэтажное здание из серого кирпича с внутренним двориком, с двухъярусной крышей с загнутыми вверх краями и маленькой мраморной пагодой, оставшейся от храма. Пагода поднималась к небу в восточной части двора.

С одной стороны рос большой старый кедр, с другой — несколько олеандровых кустов и две сливы, на которые я смотрела из своего окна. Сливы были очень старые. Мисс Протеро говорила, что их было больше, но никто не помнил, когда деревья плодоносили в последний раз. Клочок земли, который я называла «нашей фермой», был в дальнем конце миссии, и мне не было его видно.

Торопливо шагая по дороге, я старалась унять волнение, но — напрасно. Мне нельзя попадаться на воровстве. Нельзя! Правителем Ченгфу был очень важный человек, мандарин третьего ранга, по имени Хуанг Кунг. Его имя наводило ужас на всех нарушителей закона. Всю жизнь я ходила через площадь перед «Дворцом правосудия», на которой наказания приводились в исполнение. Там, как на развлечение, собиралось множество людей, чтобы посмотреть на наказание плетьми или казнь. Однажды, случайно, я увидела палача — мрачную фигуру в черной кожаной куртке с большим кривым мечом. Мне было достаточно, смотреть я не осталась.

Я знала, что даже мандарин Хуанг Кунг не осудит меня на казнь за воровство, по крайней мере, в первый раз мне не отрубят голову. В наше время, на пороге двадцатого столетия, наказания были не такие суровые, как в прошлом. Тем не менее, если мне повезет, меня жестоко побьют. Но, скорее всего, мне отрубят руку, если мандарин, рассматривая мое дело, будет в плохом настроении, особенно, если увидит, что я — чужая, иностранка, дьявольское отродье. Хуанг Кунг был известен своей ненавистью к иноземцам, он всех их считал дикарями.

Чтобы не думать о том, что меня ждет, я принялась читать наизусть отрывки из сборника пьес, которые написал человек по имени Вильям Шекспир. Это была одна из самых любимых книг мисс Протеро, которые я читала ей по утрам. Пьесы были довольно глупые: люди в них вели себя странно. Мне казалось, что они были не в себе. В лучшем случае — недалекие. Но слова были прекрасны! Даже если я их не совсем понимала, они звучали, как самая торжественная музыка.

Постепенно сосать под ложечкой перестало, и я смогла пожевать немного просяных зерен, которые прихватила в дорогу. За долиной, в которой лежала деревня, дорога начала петлять между каменными холмами и затем — через равнину, где дул сильный ветер. Я радовалась, что в это время, в начале года, людей на дороге было мало, и колеса повозок не разбили ее, не превратили в грязное месиво. Весной дорога бы отняла в два раза больше времени из-за грязи.

Через час мне повезло. У одного из маленьких храмов, сложенных из красных камней, я повстречала знакомую. Молодая женщина была из Цин Кайфенг. Она ехала на маленькой повозке в Ченгфу и остановилась, чтобы покормить двух осликов, запряженных в повозку. Когда я с ней поздоровалась, она предложила меня подвезти. Она была второй женой башмачника, и было очень милосердно с ее стороны пригласить меня в повозку.

Мы вежливо разговаривали в пути. Каждая из нас старалась подчеркнуть, какой никчемной была она сама и какой любезной и достойной была ее спутница. Женщина поблагодарила меня за одолжение, которое я ей сделала, согласившись сесть к ней в повозку. А я ответила, как я польщена, что она соизволила взять себе в попутчицы такую ничтожную личность, как я. Это было моей второй натурой. Это — часть китайского этикета, соблюдавшегося веками. Для меня он был более естественным, чем мои вечерние разговоры с мисс Протеро, во время которых я постигала искусство беседы, придуманное чужаками.

Наконец, мы увидели стены Ченгфу. Я всегда считала его огромным городом, но мисс Протеро объяснила мне, что Ченгфу просто затерялся бы в Пекине или Тяньцзине. Мы въехали в город через северные ворота и медленно продолжили свой путь по узкой улочке, ведущей на площадь «Дворца правосудия». Улицы были запружены повозками, рикшами. Люди шли пешком или ехали на ослах. Иногда попадались носилки с важными персонами.

Никого не было с пустыми руками. Мужчины, женщины, повозки были загружены продуктами и товарами, которые несли и везли на базар или с базара. Перед нами ехала женщина с гусями. За нами шла другая, с огромной вязанкой дров на спине. Дрова были завернуты в одеяло, концы которого женщина обвязала вокруг лба. Она сгибалась под тяжестью своей ноши. Я тоже всегда так носила тяжести и удивлялась тому, как много могу унести.

Не все в этой толпе были крестьянами или батраками. Шли по улице или сидели на открытых верандах чайных и более важные господа: купцы, землевладельцы и люди ученые. На них были теплые, великолепно расшитые длинные халаты до пят с очень широкими рукавами. У них были длинные ногти, иногда в полпальца, что свидетельствовало об их богатстве, которое позволяет им ничего не делать своими руками. Один или два господина несли палки с маленькими плетеными клетками на концах. В каждой клетке сидело по цикаде — насекомому со стрекочущими крыльями. Цикады издавали бесконечные скрипящие звуки, которые китайцы считают очень мелодичными.

Когда мы добрались до площади, я распрощалась со своей спутницей, обменявшись с ней обязательными долгими комплиментами в самых витиеватых выражениях.

Я решила отправиться на улицу ювелиров. Красть еду без толку: мне негде было ее спрятать. Деньги или маленькая вещица, которую можно продать в другом месте, — вот, что мне нужно. Да и ювелиры богаты. Лучше украсть у богатых, чем у бедных. Но ювелиры очень осторожны, так что задача опасная. При этой мысли у меня в животе все перевернулось.

Думаю, это было малодушие, но я решила, что сначала схожу к доктору Ленгдону. Если он сегодня даст мне флакон обезболивающего для мисс Протеро, мне не придется еще раз на этой неделе идти в город. Во всем Ченгфу не было и более полудюжины иноземцев. Доктор Ленгдон был одним из них. Он был американец. Приехал в Китай до того, как я родилась. У него были седые волосы и усталые глаза. Я слышала, что в молодости он совершил что-то плохое в своей стране и ему запретили там работать врачом. Когда я спросила об этом у мисс Протеро, она велела мне не сплетничать и сказала, что Доктор Ленгдон помогает тем, кто, возможно, больше всех на свете нуждается в помощи, и, хотя он — не христианин и даже не верующий, он заслуживает уважения за все, что делает.

Я отправилась в жилище доктора Ленгдона. Просторная комната, поделенная на две половины, была раньше частью большого поместья, в котором сейчас было много отдельных маленьких жилищ. Решетчатые бумажные окна с блестящими лакированными рамами выходили во двор.

Когда я пришла, доктор Ленгдон только что закончил прием пациента — маленького китайского мальчика. Он удивился, увидев меня, затем улыбнулся и сказал:

— Здравствуй, юная Люси! Хочешь чаю?

Я встречалась с доктором Ленгдоном нечасто — три-четыре раза в год, когда он приходил в миссию лечить заболевшего ребенка или мисс Протеро. Как приятно, что он помнит мое имя! Мне пришлось сдержать себя, чтобы по китайскому обычаю не пуститься в рассуждения о том, что такой неприметной особе, как я, не приходилось даже мечтать о том, что такой глубокоуважаемый человек, к тому же старший, не сочтет за труд предложить мне чаю, и я просто сказала:

— Очень хочу.

— С пряниками, да?

— А что это, доктор Ленгдон?

— Пряники? Как это у вас англичан? Печенье. Точно! У меня есть где-то немного. Шаопинг. — Он критически оглядел меня с ног до головы и добавил: — Думаю, тебе не помешает. Снимай пальто и садись.

При упоминании о соленом кунжутном печенье — шаопинге — у меня потекли слюнки. Я села на один из скрипучих стульев и, пока доктор заваривал чай, спросила, сможет ли он дать мне еще флакон лекарства для мисс Протеро. Он устало кивнул.

— Да, я сделаю еще, Люси. Мне жаль, но больше я ничего не могу. Честно говоря, сделать уже ничего нельзя, разве что облегчить ей боль, пока… — он посмотрел на меня, — пока она не умрет. Ты знаешь, что ей немного осталось?

— Да, я знаю, доктор Ленгдон. Мне от этого очень горько, но я уже смирилась с мыслью.

— Господи! Ребенок, воспитанный в духе истинно китайского фатализма! — пробормотал он, печально покачав седой головой.

Я не совсем поняла, но мне казалось, что он говорит больше с самим собой, чем со мной, поэтому из вежливости не переспрашивала.

Странно наблюдать, как мужчина заваривает чай, хоть я и знаю, что у доктора Ленгдона нет женщин, которые бы могли это делать. Мисс Протеро рассказывала мне, что в Англии мужья разрешают своим женам сидеть с ними за одним столом и что у мужчин только одна жена и нет наложниц. Я ей верила, но все это было так далеко от меня и так неправдоподобно, как в сказке. Доктор Ленгдон разлил чай в чашки с ручками. Я привыкла к таким: мы пользовались ими в нашей миссии, пока последняя не разбилась, так что мне было нетрудно пить чай у доктора. Он поставил блюдце с тремя кусочками шаопинга и велел мне все съесть, затем сел в плетеное кресло, вытянув ноги.

— Как дела в миссии? — спросил он.

— Все девочки здоровы, спасибо, доктор.

— Это уже кое-что. Но их не так уж мало для тебя одной.

— Ну, иногда бывает трудно, но я пока справляюсь.

Он сердито нахмурился.

— Не твое это дело, детка. Какого черта никто из английской миссии не взял на себя эту обязанность?

— У нас уже давно нет никаких связей ни с одним из миссионерских обществ, доктор. Мисс Протеро несколько раз писала в Сучоу пару месяцев назад, просила помощи, но никто не ответил.

Он долгое время сидел молча, потягивая чай и уставившись в одну точку. В его облике была какая-то глубокая печаль. Когда он, наконец, заговорил, мне показалось, что он просто думает вслух:

— Китай…. кишащий жизнью и смертью. Он дает жизнь миллионам, и миллионы его детей умирают и принимают это как должное, потому что так было всегда. Некоторые наивные души приезжают сюда, чтобы помочь. — Он посмотрел на меня и устало улыбнулся. — Думаю, я спас несколько сотен жизней. Капля в море. Думаю, мисс Протеро спасла несколько сотен девочек. Возможно, у больших миссионерских обществ результат позначительнее, но они, в основном, заняты обращением в веру. Подавляющее большинство таких новообращенных просто «рисовые» христиане, готовые перейти в любую веру, лишь бы не умереть с голоду. Я их не виню. Но все, что мы делаем, вместе взятое, это тоже лишь капля в море. Есть ли в этом смысл, Люси?

Почти как уроки по искусству беседы с мисс Протеро, но гораздо интереснее. Я поняла, что думаю о том, о чем прежде не задумывалась никогда. Как увлекательно понять для себя, что ты чувствуешь, а затем выразить это своими словами!

И я сказала:

— Я не знаю, есть ли в этом смысл, доктор Ленгдон. Я ничего не могу понять про миллионы. Я хочу сказать, что никогда не видела тех миллионов людей, о которых вы говорите. Но я каждый день вижу детей в миссии. Им нужна забота, сейчас только я могу заботиться о них, больше некому. Уверена, они не чувствуют себя каплей в море. Думаю, что люди, которых вы лечите, тоже так себя не чувствуют.

Доктор Ленгдон с любопытством смотрел на меня, затем встал и принялся ходить по комнате.

— Все это не очень правильно, — сказал он, нахмурившись. — Я в Китае по своей воле, мисс Протеро — по своей, — он повернулся ко мне. — А как же ты, Люси? У тебя выбора не было, ты осталась здесь, будто это само собой разумеется. Боюсь, в основном, по вине мисс Протеро, несмотря на все мое к ней уважение. Но я должен был все это предвидеть. Какой же я дурак! — Он нетерпеливо покачал головой. — Ты — английская девушка и должна быть дома, в Англии. Ты должна жить достойной жизнью и получить достойное образование, а не работать, как проклятая, чтобы прокормить нескольких китайских детей.