– Вот это, – сказал Мэтт, подбирая с полу какой-то предмет одежды. – Надень вот это.

Это было то платье, в маленький черный цветочек и с вырезом на спине.

– А вниз надень колготки и сапоги. В этом ты выглядишь потрясающе.

Я выхватила у него платье. Оно было мятое.

– Давай его сюда, – раздался голос из проема двери. Алетта протягивала мне руку.

Я чуть не расплакалась, увидев ее теплую улыбку. Дома я сама гладила одежду не только себе, но и своему отцу, и всем сестрам, и брату. Мама всегда говорила, что это моя работа. Даже когда я приезжала из колледжа на каникулы, я проводила часы за проклятой глажкой и другой работой по дому. Я ненавидела глажку. Один вид гладильной доски приводил меня в ярость.

И это предложение Алетты напомнило мне, как я хотела, чтобы у меня была вот такая заботливая мама – вместо той, что позволяла отцовскому пьянству портить нашу жизнь. Такая, которая радовалась бы моим звонкам, которой было бы интересно, как мои дела.

– Спасибо, Алетта.

– С радостью, детка. – И я видела, что это так и было. Погладить мне платье действительно было ей в радость.

Через двадцать минут я сидела, ерзая, на переднем сиденье Алеттиной машины. Мэтт включил «Секс пистолз» на полную громкость и пристукивал в такт по рулю, перестраиваясь туда и сюда в плотном потоке, совершенно безразличный к моей нервозности.

– Эй! – крикнула я, перекрикивая музыку.

Он сделал потише и посмотрел на меня:

– Да не дергайся, Грейс. Они просто куча надутых придурков. Сыграешь им песенку. Они будут впечатлены. Моника будет ревновать. Александр умоется. Отец с женой будут сердечны, но снисходительны. Все будут говорить о том, какой знаменитый шеф приготовил сегодняшний ланч, а потом отец напомнит всем, сколько стоило вино на столе.

– Мне неловко, что мы едем с пустыми руками.

– Мама дала мне бутылку просекко.

– Что это?

– Шипучее вино, типа шампанского.

Я с облегчением выдохнула:

– Отлично.

Когда мы подъехали к дому, который я скромно назвала бы дворцом, глаза у меня вылезли на лоб. Все здание было украшено белыми рождественскими лампочками, а в центре газона, вокруг которого тянулась подъездная дорожка к дому, стояла большая елка, покрытая огромными навороченными бантами и огромными же узорными стеклянными шарами.

– Моя мачеха любит всю эту херню, но ничего не делает сама. Она просто нанимает, кого нужно.

Я увидела за сиденьем бутылку вина и схватила ее. Мы вместе опасливо приблизились к входной двери. Мэтт нажал кнопку звонка. Мне показалось странным, что он не может просто открыть дверь и войти в дом, где вырос.

Нам открыла пухлая женщина за шестьдесят, в накрахмаленном переднике, которые, как я думала, носят только в кино.

– Маттиас, – сказала она. Она говорила с очевидным немецким акцентом.

Он наклонился и чмокнул ее в щеку.

– Наина, это Грейс.

– Очень приятно. – Она крепко пожала мне руку, повернулась и пошла через холл по длинному коридору. Мы последовали за ней.

– Кто это? – беззвучно спросила я.

– Домоправительница, – прошептал Мэтт, наклоняясь к моему уху. – Она злая.

Я широко раскрыла глаза.

Наина обернулась и замерла на полушаге.

– Я все слышу, мой мальчик.

Мэтт ухмыльнулся.

– Наина здесь с моих двенадцати. Она помогала мне с уроками, научила меня ругаться по-немецки и всегда была готова принести мне кучу конфет.

Наина топнула ногой и уперла руки в бока.

– Маттиас, – начала она грозно, но ее хватило лишь на секунду. Потом ее щеки покраснели, и она начала хохотать. – Иди-ка сюда. – Она практически оторвала Мэтта от пола, схватив его в свои медвежьи объятия. – Я по тебе соскучилась. Без тебя тут все как-то не так.

Они с трудом оторвались друг от друга.

Мэтт показал пальцем себе на грудь:

– Я всегда был ее любимчиком.

– Ладно, хватит уже, – ответила Наина, поворачиваясь и продолжая идти по коридору. Она сделала вид, что не заметила последней фразы, но я поняла, что так оно и было.

До Рождества осталось два дня. Я шла на встречу с отцом Мэтта, его братом, его мачехой и его мстительной-бывшей-подружкой/уже-почти-женой-брата. Я порадовалась, что у меня в руках есть хоть что-то – бутылка казалась мне щитом, прикрывающим меня от того, что ожидало нас в этой роскошной гостиной. Мэтт внезапно взял бутылку из моих рук – прощай, мой щит! – и вошел в гостиную на шаг впереди меня, раскрыв руки во всю ширину плеч, с бутылкой, зажатой в правой кисти.

– С Рождеством, семейство. Это я!

Я увидела отца и мачеху Мэтта. Они стояли у окна, занимающего пространство от пола до потолка и выходящего в огромный сад со сверкающим бассейном. Отец был одет в темный костюм с галстуком. На мачехе была бежевая узкая юбка до колен, белая блузка и сверкающий жемчуг на шее. Она была полной противоположностью Алетте – светлые волосы, постриженные в безупречное каре, и тугая кожа, исправленная косметической медициной.

Его отец определенно выглядел человеком, много времени проводящим возле зеркала, но его улыбка была искренней, как у Мэтта. С дивана поднялся человек, в котором я безошибочно узнала Александра. На нем был снежно-белый костюм и розовая рубашка без галстука. Верхние три пуговицы были расстегнуты, виднелась гладкая грудь без волос. Волосы были светлее, чем у Мэтта, и казались пластмассовыми от геля.

Он в три скачка оказался рядом с Мэттом.

– Это Мэтт, и как всегда, он опоздал! – бодро воскликнул он. Взяв у Мэтта бутылку, он внимательно ее изучил. – Смотрите, он принес нам шампанское для бедных! Что скажете? Может, зажарим в нем кусок свинины?

Он это что, всерьез? О господи…

У меня сжалось сердце при мысли, что Алетта дала Мэтту эту бутылку, и Мэтт, зная, что о ней подумают в этом доме, но не имея мужества сказать Алетте… Или мне. Так вот почему он взял ее у меня в последнюю секунду.

Не обращая внимания на брата, Мэтт шагнул ко мне и взял меня за руку.

– А это Грейс.

Я неловко помахала рукой. Ко мне подошла мачеха Мэтта.

– Здравствуй, дорогая. Я Регина.

Пока я пожимала ей руку, отец Мэтта подошел к нему и молча обнял, а потом повернулся ко мне:

– Привет, Грейс, рад тебя видеть. Я слышал о тебе и твоей музыке.

Я сглотнула, думая, что же именно он слышал.

– Спасибо, сэр. Очень приятно.

– Зови меня просто Чарльз.

Меня охватило желание сказать: «Как насчет Чарли?», и я нервно хихикнула.

– Хорошо, Чарльз.

Александр отступил назад, и я увидела, как в гостиную с другой стороны вошла темноволосая молодая женщина. Она была прелестна, в стиле девушки-по-соседству. Длинные гладкие волосы с закрученными вверх концами. Большие карие, на удивление теплые глаза. Я улыбнулась ей, и тут увидела ее шутовскую ухмылку, широкую и фальшивую, с недобрым намеком. Она скользнула к нам по-кошачьи плавным движением.

– Маттиас, – высокомерно произнесла она.

– Привет, Моника. Это Грейс.

Она снова неприятно улыбнулась, не разжимая губ, и не спеша оглядела меня с головы до кончиков сапог, а потом снова взглянула в лицо. Я протянула ей руку, но она повисла в воздухе. Наконец она ответила на приветствие:

– Очень приятно. Ты выглядишь в его вкусе.

– Эээммм…

Моника обернулась к Мэтту:

– А разговаривать она умеет?

– Дети, давайте продолжим в столовой, – прервал нас Чарльз. И я была ему признательна.


Мы, шестеро, расселись вокруг большого, сияющего стола из черного дерева, с серебряными приборами и хрустальными бокалами. Мы с Мэттом сидели напротив Александра с Моникой, а Чарльз и Регина расположились в торцах стола. Наина быстро и ловко сновала туда и сюда, подавая на стол блюда с едой.

Чарльз объявил, что еду приготовил шеф Майкл Мэзон. Я наклонилась и прошептала Мэтту:

– Кто он такой?

– Кого это волнует? – громко ответил мне Мэтт, но никто не обратил на него внимания.

Регина с Моникой обсуждали какого-то дизайнера, который шил свадебное платье Моники, а Чарльз добивался от Александра подробностей переговоров о контракте по какому-то фильму. Большую часть обеда они нас игнорировали, и я, в общем, была этому рада. Но когда подали десерт и Моника с Александром выпили по нескольку бокалов шампанского, они обратили внимание и на нас.

– Так ты играешь на виолончели? – спросил Александр.

– Да.

– О-о, – протянула Моника понимающе. – Так это ты виолончелистка?

– Да, – снова сказала я. Я заметила легкое напряжение в выражении лица Мэтта. Он смотрел на Монику, пытаясь разгадать ее тон.

От ее сахариновой улыбки и фальшивого смеха у меня по спине пробежал холодок. Она смотрела на Александра, но указывала на меня.

– Так это та самая? – она стрельнула глазами в Чарльза. – Та, которую тебе пришлось выкупать, да, Чарльз?

– Простите? То есть… выкупать? Я не понимаю, – переспросила я, с трудом возвышая голос чуть громче шепота. Откуда взялась слабохарактерная идиотка, в которую я превратилась в компании этих людей?

– Не важно. Моника, это не тема для застольной беседы, – резко ответил Мэтт.

Оттолкнув свой стул, я поднялась.

– Туалет? – спросила я, не обращаясь ни к кому конкретно, но надеясь на спасение.

– Дальше по коридору, вторая дверь направо, – ответила Регина.

Резко поднявшись, я слегка покачнулась от выпитого шампанского. Мэтт встал, но я быстро прошла мимо него в коридор. За спиной я слышала его шаги. Зайдя в ванную, я попыталась запереть дверь, но Мэтт успел просунуть ногу в створ.

– Подожди. Пусти меня.

– Нет! – рявкнула я.

– Грейс, я серьезно. Пусти меня… пожалуйста.

У меня набежали слезы на глаза, и я уставилась в пол, но наконец отпустила дверь и дала ему войти. Он приподнял мое лицо за подбородок. Его глаза горели.

– Послушай. Я одолжил денег у отца, чтобы выкупить твою виолончель из заклада. Но я не объяснял ему всех подробностей, потому что знал, что он все равно ни черта не поймет в наших обстоятельствах. Они вообще не заслуживают никаких объяснений. Ты хорошая, добрая и чистая, и ты не нуждаешься в подтверждении этого от них. Пусть думают, что хотят. Пусть Моника упражняется в своем дерьмовом осуждении. Пусть Александр думает, что деньги пошли на твой пятый аборт. Они никогда в жизни не будут ничем довольны, потому что, сколько бы у них ни было, им всегда надо больше. А теперь им надо унизить нас, потому что у нас есть то, чего нет у них.

– Что это? – всхлипнула я.

– Вот это, – он наклонился и поцеловал меня нежно и медленно.

Оторвавшись от меня, он подошел, открыл шкафчик под раковиной, просунул туда руку и начал шарить где-то внутри.

– Вот она! Наина никогда не подведет.

Он вытащил бутылку текилы. Отвернул крышку и сделал небольшой глоток.

– Я веду машину, но ты можешь себе не отказывать. Это здорово приглушает неприятные ощущения от общения с моими родственниками, можешь мне поверить.

После трех больших глотков я почувствовала, как разгорелось мое лицо. Я всегда покрывалась румянцем, когда пила текилу.

– Я готова.

Мэтт взъерошил мои волосы.

– Тогда пошли. Ты выглядишь, будто только что потрахалась. Пусть подергаются.


Когда мы вернулись, все стояли группой в гостиной возле огромного сияющего рояля. Увидев нас, Моника остолбенела. Александр смотрел с завистью, а Чарльз с Региной – с любопытством. Я начала обмахиваться рукой.

– Вы не торопились, – заметил Александр.

Обходя его сзади, я промурлыкала себе под нос: «Да. Мэтт не любит спешить». Сев на скамеечку перед роялем, я последний раз театрально обмахнула лицо и опустила руки на клавиши.

– Сыграть вам что-нибудь?

– Это было бы замечательно, Грейс, – ответил Чарльз.

Текила растекалась по моим венам, расслабляя все мускулы в теле. Я начала играть, сначала не спеша, позволяя мелодии самой выстроить свой ход. Постепенно музыка начала закручиваться в спираль, выше и выше, выплескивая наружу все эмоции. Это был своего рода духовный опыт. Мне хотелось заорать в голос: «Пошли мне знамение!» Я закрыла глаза и целых пять минут играла вслепую, не пропустив ни единой ноты.

Когда я закончила, в комнате стояла тишина. Я ждала, не открывая глаз, пока не услышала аплодисменты. Первым я увидела сияющего Чарльза.

– Это потрясающе, Грейс. Что ты играла? Баха?

– «Пинк Флойд»[10]. «Удобно онемелый», – улыбнулась я.

– В любом случае это было прекрасно, – заметила Регина.

– Спасибо.

Я поднялась и увидела, что Моника стоит возле Мэтта, неотрывно глядя на него. Но он не видел этого, потому что, преисполненный гордости, не сводил с меня глаз и улыбался мне широченной улыбкой на миллион мегаватт.

Когда я пошла к нему, он поднял пальцы к лицу, сделал вид, будто щелкает затвором невидимой камеры, и беззвучно произнес: «Ты офигенно прекрасна».