И Моника все это видела. А лучше всего было то, что Мэтту было плевать, видит она или нет. Я даже не была уверена, существовала ли она для него вообще. Я подошла к Мэтту, и тут…

– Братишка, да она правда талант.

Мэтт широко раскрыл глаза. Он явно был потрясен. Может, потому, что это было проявление той братской любви, которая была у них раньше, а может, потому, что Александр рассматривал меня как приз.

– Да, она талант, – согласился он, не сводя с меня глаз. – Нам уже пора.

Мэтт взял меня за руку и потянул к двери, а потом обнял за плечи.

– Пап, Регина, спасибо. Обед был прекрасный. Нам пора, мы должны вернуть маме машину.

Нагнувшись, он поцеловал меня в ухо и прошептал: «Я хочу, чтоб ты была только моей».

Выходя из дома, мы еще раз обернулись. Мэтт прокричал: «Счастливого Рождества!», и мы ушли, оставив за собой полную комнату остолбенелых вытянутых лиц.

– Что это было такое? – спросила я, когда мы отъезжали от дома.

– Это я дал им понять, что ты моя.

Я не могла перестать улыбаться.

Снова играли «Секс пистолз». Мэтт включил полную громкость и начал подпевать, подражая солисту, голося что-то про валяние на солнце. Я улыбалась и наблюдала через открытое окно, как огни машин, проезжающих по шоссе нам навстречу, сливались в сплошной световой поток.


Следующие три дня мы провели у Алетты, разъезжая по улицам на мотоцикле. В лавке старьевщика я нашла забавную пряжку для ремня Мэтта – большую, квадратную, из черного олова с большой серой совой посередине. Я попросила Мэтта подождать на улице, когда покупала ее.

Когда я вышла, он сидел верхом на мотоцикле, сексуальный дальше некуда. Руки скрещены на груди, глаза прищурены от солнца, а на губах всегдашняя ухмылка. Когда я шла к нему, порыв ветра сдул мои волосы назад. Мэтт сделал кадр своей невидимой камерой.

– Я надеюсь, Грейси, ты купила мне ту пряжку с совой?

Я ущипнула его за руку:

– Зараза. Почему тебе надо все испортить?

– Поцелуй меня.

– Ты испортил мой сюрприиииз, – захныкала я.

– ПОЦЕЛУЙ. МЕНЯ.


Рождественским утром мы обменялись подарками возле Алеттиной елки. Все наши подарки были самодельными. Алетта слепила четыре прекрасные кружки на своем новом гончарном круге и подарила их нам.

– Я покрыла их глазурью. На двух – твои инициалы, а на двух – Грейс, на донышках, – объяснила Алетта, когда Мэтт вытащил кружки из коробки.

– Ух ты, – сказал Мэтт. – Здорово, мам. Спасибо.

Он вручил ей большую рамку в обертке. «Это от нас обоих». Я благодарно стиснула ему руку. Он знал, что у меня нет денег на подарки.

Алетта развернула рамку и замерла, глядя на нее. Я не знала, что там, подошла и заглянула ей через плечо. Когда я разглядела, что это было, я почувствовала, как слезы застилают мои глаза. Это был коллаж про нас с Мэттом. Ни на одной фотографии не было лиц, но на всех были я и Мэтт, наши ноги, руки, волосы, мы держались за руки, или обнимали друг друга, или просто лежали рядом. На некоторых фотографиях резкость была размыта, так, что видны были только наши силуэты. От этой подборки захватывало дух – Мэтт так явно продемонстрировал тут весь свой талант.

– Маттиас, – начала Алетта, прерывисто дыша. – Сын, это совершенно потрясающе. И ты, Грейс, такой прекрасный сюжет. Я буду хранить это всегда.

Алетта обняла меня, и моя слеза капнула ей на плечо. Она посмотрела на меня с удивлением. Я затрясла в смущении головой и отвернулась.

– Грейс, ты не видела этого раньше? – догадалась она.

– Нет, – сказала я сдавленным голосом. – Мэтт, это восхитительно.

– Рад, что тебе понравилось, потому что я сделал тебе такую же, – засмеялся он. – Она ждет тебя в твоей комнате. Я незаметно протащил ее туда прямо перед отъездом.

Я прижалась к нему и быстро поцеловала. Он обнял меня.

– Обожаю тебя. Спасибо.

Когда я отдала ему ремень, он рассмотрел его.

– Это глаза Грейс?

Я кивнула.

– Говорила тебе, он догадается, – улыбнулась Алетта.


Вернувшись в начале января в Нью-Йорк, мы быстро вошли в прежний режим. Мы учились, исследовали город и занимались каждый в своей комнате, или, по крайней мере, пытались это делать. Мы не могли оторваться друг от друга. По ночам Мэтт работал в фотостудии, а я репетировала с Тати.

Примерно через месяц Мэтт назначил мне встречу внизу в холле, намекнув, что хочет отвести меня в какое-то особенное место.

– Это часть твоего подарка на Рождество, и я хочу вручить его тебе, – сказал он с горящими глазами, схватил меня за руку и потащил на улицу.

Укутанные в пальто и шарфы, мы пришли в кафе «Арлен», небольшое заведение, где часто играли местные ансамбли и джаз-банды.

– Не читай плакаты, – предупредил меня Мэтт.

Мы начали пробираться к сцене. Мэтт пробирался вперед, расталкивая людей, и мне ничего не было видно за их спинами. А когда я наконец увидала сцену… Прямо передо мной стоял Джефф Бакли, настраивая свою гитару.

Боже. Мой.

Мы посмотрели все выступление, стоя перед самой сценой, впереди всех, раскачиваясь в такт туда и сюда, в пяти метрах от моего самого любимого на свете музыканта. В какой-то момент мне показалось, что он улыбается именно мне, но потом он отвернулся и стал теребить антиникотиновый пластырь у себя на плече. Я обернулась к Мэтту. «О БОЖЕ. МОЙ». Я знала, что являюсь свидетелем великого события.

После концерта Джефф сразу исчез, но я не побежала его искать. Годом раньше я бы, наверно, тоже стояла в толпе поклонниц, чтобы пожать ему руку и сказать, что я его фанат, но сегодня мне хотелось просто вернуться с Мэттом домой. Я чувствовала вдохновение. Мне хотелось играть.

По пути назад я рассеянно заметила:

– Жаль, что он так и не сыграл «Аллилуйя».

– Да его небось уже тошнит от нее, – ответил Мэтт, раскачивая наши руки вперед-назад.

– Да, наверно, ты прав. И кстати, спасибо тебе. Это было замечательно.

– Для тебя – что угодно.

– Ох, Мэтт, не слишком ли ты влюблен в меня?

Он засмеялся:

– Ну и с кем из нас невозможно разговаривать всерьез?

15. Грейси…

МЭТТ

После каникул мы с Грейс проводили вместе все свободное время – и в основном без одежды. Казалось, мы пытаемся вместить полноценные отношения в те несколько коротких месяцев, что оставались нам до моего отъезда в Южную Америку. Мы, должно быть, миллион раз повторили друг другу, что то, что происходит между нами, – это просто так, но никому из нас так не казалось. Грейс усиленно избегала любых обсуждений того, что она собирается делать летом, когда я уеду. Она все время повторяла, что мы еще очень молоды, что иногда как бы обесценивало наши отношения. Думаю, таким способом она пыталась защитить свое сердце. Может быть, и я тоже.

Мы много времени проводили с Тати и Брендоном. По пятницам мы все ходили слушать музыку в видавших видах залах Нижнего Ист-Сайда и Бруклина. По воскресеньям слонялись по округе, играли в разные игры или занимались все вместе в Стариковском приюте. Но когда зима подошла к концу и началась весна, все мы стали усиленно готовиться к окончанию колледжа и новой ступени в нашей жизни. Если бы мы с Грейс не жили в соседних комнатах, то не знаю, как бы мы умудрялись видеться.

Наконец в один из первых теплых дней в начале апреля Грейс твердо решила собрать нас вместе и строго велела нам прийти к десяти утра к «Старой шляпе». Это был небольшой мрачный бар. Мы ходили туда, когда более симпатичные бары закрывались на ночь, так что для начала дня это был странный выбор.

Я потер руки и хлопнул в ладоши:

– Итак, леди, что все это значит?

– Виски, – отрезала она.

Брендон хихикнул.

– Грейс, сейчас десять утра, – возразила Тати, уперев руку в бок, и явно не в восторге.

Грейс схватила меня за руку и втащила в дверь.

– Слушайте, ну разве это не здорово? У нас весь день впереди. Мы молоды – давайте этим пользоваться. Пошли!

Бармен в «Старой шляпе» поздоровался с нами. Грейс показала ему четыре пальца:

– Четыре виски, пожалуйста.

– О боже, – пробурчала Тати.

– Правда, Грейс, что мы собираемся делать? – я тоже ничего не понимал.

Мы, все четверо, уселись в ряд за стойкой.

– В последнее время все страшно заняты, а Мэтт скоро уезжает. И я просто хотела провести с вами время, выпить, повеселиться и не думать об уроках. Я распланировала для нас целый день.

Тати приподняла свой стаканчик.

– Ты меня убедила. Я в игре.

– До дна! – сказал Брендон.

Когда мы выпили виски, Грейс повернулась к нам:

– Ладно, тогда начинаем.

– И куда теперь? – спросил я.

У нее загорелись глаза.

– В темную комнату, – она протянула мне кассету с пленкой. – Нам надо проявить это.

– Пожалуйста, скажи, что там не ваши фотки в голом виде, – заметил Брендон.

– Да нет, этим они уже, наверно, сыты, – добавила Тати.

– Нет, – ответила Грейс. – Там подсказка.

– А нам что делать, пока вы будете проявлять? – спросила Тати.

– Вы тоже идете с нами, – сказала Грейс. – Мэтт покажет вам, как печатать снимки.

– Да, это страшно весело, – фыркнул я.

Наслаждаясь по пути теплым солнечным днем, мы отправились в университетскую фотолабораторию. Там было несколько маленьких темных комнат, где проявляли негативы, и одна побольше, с красным светом, увеличителями и проявителями, чтобы печатать снимки. Я засунул в увеличитель несколько негативов из пленки, которую проявил раньше и оставил там, чтобы Брендон и Тати могли напечатать фотки. Там были наши с Грейс снимки, где мы строили рожи в камеру. Работа была ерундовая, но по крайней мере Брендону с Тати будет чем заняться, пока мы с Грейс проявим пленку.

Мы прошли в коридор, где я втолкнул Грейс в одну из маленьких комнаток и закрыл дверь.

– Спасибо тебе за сегодняшний день. Это здорово.

Я поцеловал ее, прижав к двери, и закинул ее ногу себе за спину, гладя рукой ее бедро и задирая подол платья.

– Мне казалось, ты говорил, что вы тут этим не занимаетесь.

– Не знаю, чем занимаются другие, и вообще мне плевать.

С легким хныканьем она выбралась из моих объятий.

– Нам надо проявить пленку, Ромео.

– Зануда, – пробурчал я. – Ладно, я поставлю ее проявляться, но я еще вернусь.

– Я буду в твоем распоряжении, но сначала пленка.

– Хорошо. Я должен буду выключить красный свет, чтобы она проявилась, так что тут будет совершенно темно примерно двенадцать минут.

Она сморщила нос:

– Чем это пахнет?

– Проявителем.

В крошечной, три на три метра, комнатке, где было тепло и влажно, химические запахи казались страшно интенсивными. Вдоль одной стенки были металлическая раковина, стойка и высокий узкий бак с раствором проявителя, куда опускались негативы. На стойке был большой таймер со стрелками, светящимися в темноте. У другой стены стояла деревянная лавка.

Я нагнулся и включил радио под раковиной. Из динамика над головой зазвучала музыка – на университетской станции играли какой-то джаз.

– Я не могу сменить программу, но хоть что-то, – обернулся я к Грейс, сидевшей на лавке. – Ты готова? Я сейчас выключу красный свет.

– Готова.

Я нажал выключатель. В фотолабораториях так темно и тепло, что тебе немедленно начинает хотеться спать. Я услышал, как Грейс зевает на своей лавке. Все мои чувства были обострены. Я вытащил пленку из кассеты и прицепил к ней прищепку. Двигаясь на ощупь, я умудрился опустить пленку в проявитель совершенно беззвучно.

– Ты там в порядке, детка? – спросил я.

– Ага, – сонно ответила она.

– Еще минута, – я установил таймер, и тут мой мозг пронзил образ Грейс, скачущей на мне верхом.

– Раздевайся, – велел я ей.

Она засмеялась:

– Ты что, серьезно?

– За двенадцать минут можно столько всего сделать, – сказал я, нащупывая дорогу к ней.

Я нащупал ее руку, и мы начали целоваться. Остальные чувства были уже не нужны – только прикосновения. Я целовал ее ухо, а потом по шее вниз до плеча, а потом снял с нее платье через голову. Она расстегнула мой ремень и нырнула рукой в джинсы. Развернув ее спиной к себе, я целовал ее плечи, гладил спину, спускаясь все ниже, пока мои пальцы не оказались внутри. Она не издавала ни звука.

– Ты в порядке? – спросил я.

– Не останавливайся, – выдохнула она.

Тогда я скользнул в нее. Наше дыхание сбилось, мы еле успевали дышать. Сперва я двигался медленно, затем все быстрее и быстрее. Она отвечала мне, повторяя мои движения. В темноте не раздавалось никаких звуков, кроме тяжелого дыхания и слабых мяукающих стонов. Она сжалась вокруг меня, и я забыл обо всем. Разрывая нервы, по мне пробежала ледяная волна. Прижав ее к себе, я зарылся лицом в ее шею. Одним движением я вырвался, упал на лавку и притянул ее к себе на колени.