– Для меня это большая гордость и честь, поэтому сегодня я решила сыграть вместе с ними. Мы представим вам «Да здравствует жизнь!»[13] «Колдплей»[14]. Надеюсь, вам понравится.

Моя крутая девчонка.

Грейс подошла к самому дальнему справа стулу и села, поставив виолончель между ног. Опустив голову, она начала отсчет. Она всегда играла в первую очередь для себя, и, наблюдая за ней, я понял, что ничего не изменилось. Я мог, не глядя, сказать, что она играет с закрытыми глазами, как всегда делала, играя у окна в нашей старой общаге.

Я зачарованно смотрел, не отрываясь ни на миг, на лицо Грейс, в то время как музыка наполнила зал. В самом конце, перед последним взмахом смычка, она подняла глаза к потолку и улыбнулась. Толпа зашлась от восторга, стены сотрясались от безумных аплодисментов.

Я дождался конца представления, умирая от голода и жажды и надеясь, что все это было не напрасно. Толпа разошлась немногим позже половины одиннадцатого, а я все ждал, не отрывая глаз от Грейс. Наконец и она подошла к выходу, где я ждал все это время. Когда мы встретились взглядом, я понял, что все это время она знала, что я был тут. Она направилась прямо ко мне.

– Привет. – Слава богу, ее голос звучал весело и приветливо.

– Привет. Потрясающее выступление.

– Да, это такие девочки… Очень талантливые.

– Нет, это ты… Ты такая… Ты играешь так… – я проглотил слово «прекрасно», как придурочный мямля.

Она улыбнулась, но посмотрела оценивающе:

– Спасибо.

– Я знаю, что уже поздно, но… Не хочешь выпить по стаканчику? – Она начала отвечать, но я перебил: – Я знаю, это был дурацкий разговор. Я хочу поговорить с тобой вживую. Чтобы, – я помахал рукой в воздухе, – разрядить атмосферу.

– Разрядить атмосферу? – она будто проверяла мои слова.

– Ну, войти в курс. И да, думаю, все-таки разрядить атмосферу.

– Мэтт, прошло пятнадцать лет, – засмеялась она. – Я не уверена, что такую атмосферу можно «разрядить».

– Послушай, Грейс, я думаю, могло произойти что-то, чего я в свое время не понимал, и…

– Тут за углом есть одно местечко. Но я все равно не смогу остаться надолго. У меня с утра дела.

Я благодарно улыбнулся.

– Не проблема. Только по стаканчику.

Господи, я был готов на все.

– Тогда пошли. Нам туда.

Мы пошли рядом по темной улице.

– Грейс, ты действительно потрясающе выглядишь. Я сразу это понял, еще тогда, как только увидел тебя в метро.

– Правда? Как странно. Как будто мироздание дразнило нас – мы увидели друг друга через секунду после того, как стало слишком поздно.

Я даже не думал об этом в таком ключе. Мне нравился ход ее мыслей.

– В смысле, оказалось, что мы даже живем в нескольких кварталах друг от друга, но никогда не сталкивались. Все это так странно.

– Ну, вообще-то я переехал в эту квартиру только в прошлом году, когда вернулся в Нью-Йорк.

– А где ты жил до того?

– Я переехал в Верхний Вест-Сайд за пять лет до этого. Но потом на какое-то время уехал в Лос-Анджелес. А когда мы с Элизабет окончательно развелись, вернулся в Нью-Йорк. Это было примерно год назад. И теперь я снимаю лофт в Вустере.

Я внимательно следил за реакцией Грейс, но она только кивнула: «Ясно».

В темном баре Грейс выбрала маленький столик, повесила сумку на спинку стула и указала на музыкальный автомат в углу:

– Хочу выбрать песню. А то тут слишком тихо.

Казалось, ее настроение улучшилось. Я вспомнил, что она никогда не могла находиться в замкнутом помещении без музыки. На улице она спокойно прислушивалась к внешнему шуму, но в помещении ей всегда нужна была музыка.

– Можно я закажу тебе что-нибудь?

– Бокал красного вина, пожалуйста.

Мне постоянно приходилось одергивать себя, чтобы не зависать в воспоминаниях, а просто находиться здесь и сейчас. В конце концов, надо было о многом поговорить. Когда я вернулся с напитками, она сидела, поставив локти на стол и оперев голову на сложенные ладони.

– Ты тоже отлично выглядишь, Мэтт. Я еще раньше хотела тебе сказать. Ты вообще как будто не постарел.

– Спасибо.

– Мне нравятся длинные волосы, и вот, – она провела кончиками пальцев по моей бороде. Я закрыл глаза на секунду дольше, чем надо было бы. – Так ты был в Лос-Анджелесе?

Я пытался выровнять дыхание, чтобы не сорваться и не заплакать. В ее присутствии я полностью терял контроль над собой.

Монотонный мужской голос запел печальную песню.

– Кто это? – спросил я, отхлебывая пиво.

– Это «Нешнл»[15]. Мэтт, ты сказал, что хочешь поговорить, так давай поговорим. Ты уехал после развода в Лос-Анджелес – ты жил там с мамой? Как она? Я иногда вспоминаю о ней.

– Вообще-то я уехал еще до развода. Чтобы заботиться о маме. Она умерла, когда я был там.

Глаза Грейс наполнились слезами.

– О, Мэтт. Как мне жаль. Она была такой прекрасной женщиной.

Мне перехватило горло.

– Рак яичников. Элизабет считала, что Александр должен что-то сделать, но он был слишком занят делами фирмы. Моя мать умирала, а ее сыновья ссорились о том, кто должен заботиться о ней. Такая глупость. – Я отвернулся. – Мой брак все равно трещал по швам. Элизабет изо всех сил хотела забеременеть, а я был за тысячу миль, на другом конце страны. Думаю, подсознательно она считала, что я нарочно ее избегаю. А я думал, что она – эгоистка. Мы оба были хороши.

Она кивнула:

– А что потом?

– Пока я был в Лос-Анджелесе, ухаживая за умирающей мамой, Элизабет завела роман с моим приятелем и нашим коллегой Брэдом, он продюсер в Нэшнл Джиогрэфик. Восемь лет брака – пуффф! – я сделал жест руками, показывая, как наш брак взлетел на воздух.

– Восемь лет? Я думала…

– Что?

– Не важно. Мне правда очень жаль, Мэтт. Я не знаю, что тут сказать.

– Скажи мне одну вещь: почему ты ушла?

– Когда?

– Почему ты не оставила даже записки, когда уехала в Европу? Просто взяла и ушла.

Казалось, она не понимала.

– Что ты имеешь в виду? Я ждала. Ты мне не звонил.

– Нет, я и не мог. Я больше не мог никому звонить. Единственная, кому я мог звонить, была мама, потому что ей я звонил за ее счет. У меня кончились деньги. У нас сломалась машина, и мы застряли в деревне, а вокруг нас на тысячи миль были только тропические леса. Я думал, ты это понимала.

Она казалась потрясенной.

– А та статья в фотожурнале? В ней прямо говорилось, что тебя взяли в Нэшнл Джиогрэфик и после Южной Америки ты сразу собираешься ехать в Австралию.

– Когда? В девяносто седьмом?

– Ну да. – Она залпом опрокинула свой бокал вина. – Там было фото, как ты делаешь, ее фото, и говорилось, что вы с ней собираетесь на полгода в Австралию.

– Я даже никогда не видел статьи, о которой ты говоришь, так что не уверен, что ты имеешь в виду. Элизабет звала меня поехать в Австралию, но я отказался. Когда стажировка кончилась, я вернулся сюда, к тебе, но тебя уже не было.

– Нет, – затрясла она головой. – Я думала, ты едешь в Австралию. Поэтому я в конце концов вошла в оркестр Дэна.

Теперь я тоже качал головой:

– Нет, я не поехал ни в какую Австралию. Я вернулся сюда в конце августа. Я пытался дозвониться тебе перед выездом, но не мог пробиться. Я сразу пошел в Стариковский приют, думая найти тебя там. Когда тебя там не оказалось, я думал, ты переехала в общежитие аспирантов, и проверил там в регистратуре. Но мне сказали, что ты ушла из аспирантуры. На обратном пути я встретил в Стариковском приюте Дарью, и она сказала, что ты уехала с оркестром Порнсайка.

Грейс заплакала, тихо всхлипывая в ладони.

– Грейс, мне так жаль, – я вытащил салфетки из салфетницы на столе и дал ей. – Я был уверен, что это ты меня бросила. Я не знал, как тебя найти. Я даже отказался начинать работу в Нэшнл Джиогрэфик до тех пор, пока не найду тебя.

Она рассмеялась сквозь слезы:

– Черт побери. И все это время…

– Я знаю. Я несколько раз пытался тебя отыскать, но тебя просто нету в Сети. До сегодняшнего дня я не знал, что твоя фамилия теперь Портер.

Грейс была практически в истерике.

– Мэтт, я же вышла замуж за Порнсайка. А он сменил фамилию на Портер.

– О. – Мое сердце практически разорвалось.

– Не сразу. Я ждала почти пять лет. Теперь он умер. Ты знаешь об этом, да?

– Нет. Откуда я мог узнать?

– Я тебе писала.

– Что?

Элизабет. Оказывается, она так и не сказала мне всей правды. Казалось, я провалился в какую-то другую вселенную, где Грейс продолжала любить меня, и это я ее бросил. Все эти годы, которые я провел в тоске по ней, – она пыталась меня разыскать.

Я потянулся через стол и взял ее руку. Она позволила.

– Мне жаль, что Дэн умер. Он был хороший. Как это случилось?

– Увеличение сердца. Но, черт побери, он умер улыбаясь, – сказала она с гордостью.

– Ты любила его? – Я знал, что не имею права на этот вопрос, но до смерти хотел узнать ответ.

– Мне было с ним хорошо, – она подняла глаза к потолку. – По-своему любила, да.

– Да? – я снова начал задыхаться.

Она посмотрела мне в глаза.

– Да. Но не так, как любила тебя.

– Грейс…

– Мэтт, какого черта с нами произошло?

– Я уже не знаю. Я думал, что знаю. Элизабет только что сообщила, что написала тебе какое-то письмо…

– Я получила от тебя одно письмо, где-то в девяносто девятом или двухтысячном. Остальные мои письма и звонки остались без ответа.

– Это письмо написала Элизабет, не я. Клянусь всем святым, Грейс, я никогда в жизни не оставил бы твой звонок без ответа.

– Ну, – сказала она очень тихо, словно съежившись. – Теперь все равно слишком поздно, правда?

– Почему? Почему слишком поздно?

– Ну, я бы сказала, пятнадцать лет – довольно заметное опоздание. С нами столько всего произошло, и…

Я стиснул ее пальцы.

– Пошли купим где-нибудь по куску пирога, или оладьи, или еще что-нибудь, как раньше.

– Ты спятил?

– Да, – отрезал я. – Нам надо уйти отсюда.

– Ну, не знаю… – она вытащила свою руку из моей.

Я взглянул на часы:

– Завтрак на ужин?

Она провела рукой по лицу и выпрямилась, будто устанавливая некую дистанцию между нами. Я не мог понять, хочет ли она согласиться или ищет вежливый способ сказать мне «нет». Я поймал ее взгляд, и она улыбнулась.

– Ладно. Я пойду с тобой, но при одном условии.

– Каком же, Грейси? – Она улыбнулась, услышав свое имя, а затем ее глаза снова начали наполняться слезами. – Не плачь, пожалуйста, – попросил я.

– Мы должны на какое-то время забыть, кем были друг для друга. Никаких разговоров о прошлом. Вот мое условие.

– Уговор. – Я положил на стол несколько купюр, схватил ее за руку и потащил к дверям. Но прямо перед выходом я обернулся: – Постой. Давай сперва еще по глоточку. Мы молоды, весь город – наш, тебе не надо завтра с утра никого учить, а я не женат на этой мерзкой корове.

– Почему бы и нет. – Ее щеки порозовели. Она внезапно показалась моложе и счастливее. И, хоть я и пообещал не возвращаться в прошлое, мне показалось, что нам все же удалось вернуться в лучшее время нашей жизни.

Мы опрокинули по рюмке текилы, вышли из бара и нашли маленькую круглосуточную закусочную.

– Так, я, наверно, хочу кусок торта, – сказал я, вглядываясь в содержимое холодильника.

– И я. Давай разделим кусок?

– Давай разделим два, – сказал я, предлагая ей своего рода вызов.

– Что за намеки? Но мне нравится… Давай возьмем тот, с шоколадным кремом, и еще…

– С арахисовым маслом?

– Отлично. Чур я съем начинку.

Господи, как я любил ее.

– И я, – сказал я.

Мы сделали заказ и сели за столик в углу, покрытый зеленым винилом. Она провела пальцем по трещинкам в старом покрытии.

– Ну а как Александр, Регина и твой отец?

– Прекрасно. Отец никогда не уйдет на пенсию. Они с братом теперь партнеры в собственной фирме. У Александра с Моникой двое детей и большой дом в Беверли-Хиллз. Регина не изменилась, только лицо стало более натянутым.

Грейс рассмеялась, но ее улыбка скоро померкла.

– Мне так жаль, что твоя мама умерла. Она мне ужасно нравилась. Мне казалось, у нас родственные души.

Я вспомнил дни перед маминой смертью. Она спрашивала меня, что стало с Грейс, и я ответил, что мы просто расстались. Тогда я не понял, почему мама вспомнила про Грейс спустя столько лет. Она даже не знала, что у нас с Элизабет семейные проблемы, но, казалось, хотела, чтобы я знал, что она помнит Грейс. Я подумал, может, ей тоже казалось, что у них родственные души. Элизабет никогда не была близка с мамой, даже после десяти лет знакомства. А Грейс после одной встречи навсегда осталась в ее сердце.

– Да. Она умерла спокойно. Отец пришел навестить ее перед смертью. Это было душераздирающе, потому что после всего, что было… Она еще любила его. И поэтому больше не выходила замуж. Думаю, когда больше ничего не осталось и она оказалась на пороге смерти, он тоже ее любил. По крайней мере, он сказал ей об этом. Даже если это неправда, мама хотя бы умерла с этой мыслью. После этого я стал больше его уважать.