Рене Карлино - Прежде чем мы стали чужими

Я все равно ничего не понял.

– Спасибо, вы спасли мне жизнь.

– Нет проблем.

Я глянул через комнату на Грейс. Она казалась в апатии.

– Ты в порядке? – тихо спросила она.

Я кивнул.

После того как из меня вытащили иглу и накормили сладким печеньем, сестра помогла мне встать.

– Можешь оставаться здесь сколько захочешь, – заверила она меня.

– Я в порядке. Я просто посижу здесь с моей подружкой.

Я дотащился до Грейс, которая казалась бледной и измученной. Сидя в кресле около ее койки, я заметил, что ее руки и ноги покрыты мурашками. Она вытянула руки к изголовью, и ее платье задралось до уровня бедер. Она заметила мой взгляд и незаметно попыталась одернуть подол.

– Ау, – сказал я, разглядывая шестеренки и трубки машины над ее головой. Она выглядела, как творение какого-то безумного инженера.

– Сам ты ау, – ответила она тихим голосом.

– Ты как?

– Ничего, только устала и замерзла. – Она закрыла глаза. Я встал и начал растирать ей плечи.

Чуть-чуть приоткрыв глаза, она слабо улыбнулась и прошептала: «Спасибо, Мэтт».

Мимо проходила медсестра. Я быстро подозвал ее.

– Простите, вот ей холодно, и, кажется, она отключается.

– Это нормально. Я сейчас принесу одеяло, – ответила сестра, указывая на кресло неподалеку.

Я подскочил и схватил одеяло быстрее, чем сестра успела повернуться. Я укрыл Грейс снизу доверху, до самой шеи, и подоткнул одеяло по краям так, что она лежала как в коконе.

– Отлично, – сказал я. – Пирожок Грейс.

Она тихо рассмеялась и снова закрыла глаза.

Я сел в кресло и стал смотреть на своего нового друга. На ней было совсем немного косметики, а может, и вовсе не было. Ресницы были длинными и темными, кожа безупречной, и от нее пахло фиалками и детской присыпкой. За короткое время нашего знакомства я понял, что, несмотря на ловкость, с которой она управлялась с окружающим миром, в ней была трогательная щемящая хрупкость, младенческая невинность, которую я сразу же заметил. Она прорывалась в ее глазах и в ее детских жестах.

Осмотрев комнату, я заметил несколько человек, похожих на бездомных. В углу один грязный оборванец, казавшийся нетрезвым, возмущался тем, что на общем блюде закончилось шоколадное печенье.

Откинув голову, я тоже закрыл глаза и незаметно погрузился в легкую дрему, сквозь которую слышал гудение машины, высасывающей тромбоциты Грейс и возвращающей кровь обратно в ее тело. Интересно, как часто она это делает, чтобы заработать полтинник?

Не знаю, сколько времени прошло, когда я почувствовал, как меня осторожно теребят за плечо:

– Мэтти, очнись, пошли.

Я открыл глаза и увидел Грейс, с розовыми щеками и улыбкой до ушей. Наклонившись ко мне, она протянула мне двадцать пять долларов.

– Здорово, да?

Она снова казалась совершенно нормальной и полной жизни, со своей крошечной сумочкой через плечо.

– Тебе помочь?

– Не, ты что! – Я вскочил с кресла. – Я чувствую себя на миллион баксов!

– А выглядишь, как будто тебе до миллиона не хватает двадцати пяти!

Прядь волос выбилась из резинки, собирающей ее волосы в хвост. Я потянулся заправить эту прядь ей за ухо, но она резко отпрянула.

– Я только хотел…

– Извини, – она снова наклонилась, на этот раз позволив мне убрать прядь.

– Ты так сладко пахнешь, – заметил я. Ее лицо было в нескольких сантиметрах от моего, и она смотрела прямо на меня. Ее взгляд остановился на моих губах. Я провел по ним языком и немного придвинулся к ней. Она отвернулась.

– Ну, идем?

Но я не чувствовал себя отвергнутым. Напротив, ее настороженность только больше притягивала меня. Мне было интересно.

– Похоже, тут у них полно пьянчужек, – сказал я, когда мы вышли на улицу. – Как ты думаешь, у них тоже берут кровь?

– Не знаю. Я никогда об этом не думала.

В небе сияло солнце, в кустах чирикали птички. Грейс вдруг замерла на месте. Наклонив голову, она внимательно наблюдала за муравьиной дорожкой, огибающей урну.

– Чем мы теперь займемся? – спросил я.

Она подняла голову.

– Хочешь, достанем травки и пойдем в Вашингтонский парк?

Я засмеялся.

– Думал, ты уже никогда не предложишь.

– Пошли, укурок.

Она схватила меня за руку, и мы пошли. Спустя квартал она попыталась освободить свою руку, но я не пустил.

– У тебя такие крошечные ручки.

На углу, пока мы ждали зеленого светофора, она все же вытянула свою руку из моей и подняла ее кверху.

– Крошечные, но страшные и костлявые.

– А мне нравятся.

Зеленый наконец загорелся, и я снова поймал ее ладонь.

– Пошли, скелет.

– Смешно.

Но всю остальную дорогу она больше не отнимала своей руки.

Мы зашли в Стариковский приют, и я захватил свою камеру. Грейс взяла одеяло и самый тощий косяк, какой я видел в своей жизни. Уже на выходе, когда мы проходили мимо стойки, Дарья, комендант общежития, спросила:

– Куда это вы направляетесь?

– В парк, – ответила Грейс. – А ты что тут делаешь?

Закинув в рот остаток рыбной палочки, Дарья сказала:

– Сегодня заселяется куча народу. Меня совсем задергали. Лучше уж просто сидеть тут. Между прочим, Грейс, я хотела с тобой поговорить. Играть на виолончели по ночам – это слишком. В первые дни, когда почти никого не было, еще куда ни шло, но теперь…

– Я живу прямо за стенкой и не имею ничего против, – встрял я.

Грейс обернулась и сделала мне предупреждающий знак:

– Не надо. Все нормально. Дарья, я больше не буду.

Мы вышли на улицу.

– Эта Дарья выглядит, как мужик, правда? Как Дэвид Боуи или кто-то в этом роде?

Грейс скорчила рожицу.

– Да, но Дэвид Боуи сам похож на женщину.

– Верно. Может, тебе стоит разучить несколько его песен, Дарье на радость.

– Может, я и разучу.

В парке она расстелила одеяло возле большого платана и села на него, прислонившись спиной к стволу. Я улегся рядом на живот, лицом к ней. Под моим взглядом она подпалила косяк, затянулась и передала его мне.

– Думаешь, нас тут не заловят, когда мы курим вот так, в открытую?

– Нет, я все время сюда хожу.

– Одна?

– Тут тусуется куча народу с музыкального факультета. – Она сделала глубокую затяжку, и вдруг, взглянув вверх, подавилась и закашлялась, выпустив изо рта клуб дыма. – О, черт!

– Что такое?

Обернувшись, я увидал мужчину тридцати с лишним лет, идущего в нашу сторону. У него были штаны цвета хаки и заметно поредевшие волосы.

– Кто это? – спросил я, хватая и быстро туша косяк.

– Это Дэн – в смысле, профессор Порнсайк. Один из наших преподов.

– Ты зовешь его Дэн?

– Он сам так велел. Наверно, ему не нравится его фамилия.

– Его можно понять.

Она нервно стряхнула траву с колен и выпрямилась. Я повернулся на бок, подпер голову рукой и посмотрел Грейс в лицо. С той малости, что мы успели выкурить, она была под кайфом, как птица в небе. Глаза ее сузились в щелку, и она улыбалась во весь рот.

Я засмеялся.

– Господи, да ты уже заторчала.

Она попыталась сделать строгое лицо.

– Заткнись!

Но тут мы оба не удержались и закатились тихим, истерическим смехом.

– Грейс, – окликнул ее Дэн, пока мы старались взять себя в руки. – Как приятно встретить тебя тут.

У него были кустистые усы, которыми он смешно шевелил при разговоре. Я уставился на них и не заметил, как Грейс представила меня профессору.

– Маттиас! – ткнула она меня в бок.

– Простите, профессор, очень приятно познакомиться. – Я привстал и пожал ему руку.

Он как-то странно мне улыбнулся.

– И как же вы познакомились?

– Он живет в соседней со мной комнате в Стариковском приюте, – пояснила Грейс.

– Ясно. – В его выражении мелькнуло нечто, наводящее на мысль, что он слегка разочарован. – Ну что ж, я оставлю вас заниматься тем, что вы делали. – Он посмотрел прямо на Грейс: – Но, пожалуйста, никаких неприятностей.

Грейс смотрела ему вслед и, казалось, так глубоко задумалась, что была где-то далеко.

– А он к тебе неравнодушен, а? – я немного подвинулся на одеяле.

– Не знаю, но мне точно нельзя ни во что вляпаться. Я и так хожу по тонкому льду. – Я выдернул нитку, торчащую из подола ее платья. Она рассеянно сказала: «Спасибо».

– Всегда пожалуйста, – я несколько раз моргнул и начал зевать.

Она похлопала себя по ноге:

– Хочешь положить голову? – Я перекатился на спину и положил голову ей на колени. Она снова оперлась спиной на ствол и, расслабившись, рассеянно гладила рукой мои волосы.

– Быстро мы подружились, – лениво протянула она.

– Ага. Ты мне нравишься. Такая прикольная.

– Я хотела сказать про тебя то же самое.

– Тебя кто-то обидел? Ты поэтому ни с кем не встречаешься? У тебя ведь нет ничего с этим Порнсайком?

Она засмеялась и начала шарить вокруг в поисках косяка.

– А что? Ты бы стал ревновать?

– Да нет, с чего бы? Это твоя жизнь. Пожалуйста, если тебе хочется целоваться с этим типом, в процессе глотая остатки еды, застрявшей в его дурацких усах.

– Ха-ха. Да нет, нет у меня ничего с Порнсайком… фу, это мерзко! И нет, никто меня не обижал. Просто надо много заниматься, чтоб у меня были приличные отметки.

Я знал, что было что-то еще, кроме необходимости много учиться, но не стал на нее давить. Мы только что познакомились, а она уже провела со мной целый день и часть предыдущего, до того как начала заниматься, так что тут явно была какая-то другая причина. Можно было бы подумать, что я не очень ей нравлюсь и она не хочет морочить мне голову, но я видел, как она на меня смотрела и на каких местах останавливала взгляд.

Я взял камеру, повернул так, чтобы в нее попали наши лица, и три раза нажал на спуск.

МЭТТ

Спустя несколько дней я пересматривал негативы в темной комнате. Я не мог толком разглядеть выражение лица Грейс на одной из фотографий и напечатал ее в увеличенном изображении. Когда снимок начал проявляться, я сразу понял, что она смотрела не в камеру, а на меня, с нежностью. Поняв это, я уже не мог сдержать улыбки все то время, что провел в лаборатории. Высушив напечатанную фотографию, я пошел ждать Грейс на лестнице у входа в Стариковский приют. Я уселся на ступеньки и, вытащив из-за уха сигарету, закурил в ожидании.

Через минуту появилась Грейс с огромной виолончелью в чехле.

– Хочешь, помогу донести? – спросил я, поднимаясь на ноги.

– Не, сиди. У тебя есть еще одна? – Она указала на сигарету и опустилась рядом на ступеньки. Было уже поздно, но еще тепло. Я был в футболке, джинсах и босиком. На ней были белая майка и высоко обрезанные «Ливайс». Кожа ног была ровной и загорелой. Она прижала два пальца к губам, напоминая мне о сигарете.

– У меня только эта, но я с тобой поделюсь. – Я передал ей сигарету и показал фотографию, которую напечатал. – Наше первое совместное фото.

На нижней стороне фотографии я жирным фломастером написал по эмульсии еще до проявки: «Лучшие друзья», и когда снимок проявился, надпись осталась белой.

Она рассмеялась.

– Лучшие друзья? Вот прям так?

– Хорошо бы, – улыбнулся я ей во весь рот.

– Она классная. Я буду ее хранить. Спасибо, Мэтт.

– Много упражнялась сегодня? – спросил я.

– Ага. Я вымотанная и голодная.

– Дарья, наверно, может поделиться с тобой своими рыбными палочками, если попросишь.

Грейс сморщила нос.

– И почему она всегда ест эту дрянь?

– Может, потому что это дешево?

– Кстати… По средам тут в одном месте бесплатно дают оладьи, но только если ты в пижаме. Хочешь пойти позавтракать на ужин?

– Классно звучит, – засмеялся я.

Она поднялась и загасила окурок.

– Вот и отлично, пошли надевать пижамы.

Я надел клетчатые пижамные штаны, но остался в своей белой футболке. Потом сунул ноги в здоровенные пушистые тапки и зашел за Грейс в ее комнату. Приоткрыв незапертую дверь, я резко выдохнул. Она стояла спиной ко мне в лифчике и трусиках. Я нервно сглотнул и попытался заставить себя отвернуться и выйти из комнаты, пока она меня не заметила, но не мог оторвать глаз от безупречной округлости ее попки. На ней были белые трусики в мелкий цветочек с бантиком сзади наверху. С одного боку они слегка задрались. Мне дико захотелось упасть на колени и укусить ее. Сердце заколотилось, в промежности стало горячо, дыхание захватило. Вот черт!

Не замечая меня, она сунула голову в розовую ночнушку, натянула ее и обернулась – на ночнушке спереди были горошки и лого «Хелло, Китти»[5]. Я не сумел убрать улыбку с лица.

Заметив меня, она застыла.

– И давно ты тут стоишь?

– Только секунду, – соврал я.

Она покосилась на перед моих штанов. Я не следил за ее взглядом; я пытался, не вызывая подозрений, как-то привести себя в порядок, чтобы она не заметила, что происходит там, внизу.