Сегодня утром, очень рано, я проснулась рядом с ним. С незнакомцем. В комнате было темно, тихо. Я лежала, леденея от страха, не зная, ни кто я, ни где я. И думала только об одном: надо спасаться, бежать. Но я не двигалась. Казалось, мое сознание подобно пустому дуплу, но потом на поверхность всплыли слова. Бен. Муж. Память. Авария. Смерть. Сын.

Адам.

Эти слова будто повисли в пространстве, то приближаясь, то отдаляясь. Но я не понимала связи между ними. Не понимала, что они означают. Слова вертелись по кругу, как мантра, отдаваясь эхом, и вдруг я вспомнила сон, от которого, видимо, и проснулась.

Я была в комнате, в постели, не одна. Я обнимала мужчину. Он лежал на мне, тяжелый, с широкой спиной. Я чувствовала себя так необычно, странно, голова в облаках, тело, наоборот, отяжелевшее, пространство вокруг словно покачивалось, а когда я открыла глаза и посмотрела наверх, потолок неясно колебался.

Я не знала, кто он — наши лица были слишком близко, чтобы я могла разглядеть его, зато поразительно остро все чувствовала, даже волоски на его груди, которые щекотали мои обнаженные груди. И вкус во рту: густой, сладкий. Он целовал меня. Грубо, настойчиво. Я хотела, чтобы он прекратил, но не говорила. «Я люблю тебя», — прошептал он, зарывшись лицом в мои волосы. Я точно знала, что хочу что-то сказать — хотя еще не знала, что именно — но не могла понять, как это делается. Связи между мозгом и речью как будто не было; и вот я лежала, а он целовал меня и что-то шептал мне в волосы. Я вспомнила, что одновременно хотела и не хотела, чтобы он остановился, что когда он начал целовать меня, я сказала себе, что не буду с ним спать, но его рука уверенно прошлась по изгибу моей спины к ягодицам, и я не отвела ее. И потом, когда он залез мне под блузку и стал ласкать меня, я думала: «Да, да, пусть все идет, как идет — пока я этого хочу. Я не отталкиваю тебя, потому что мне нравится. Потому что твоя рука на моей груди так горяча, потому что все мое тело вздрагивает от удовольствия. Потому что первый раз в жизни я чувствую себя женщиной. Но спать я с тобой не буду. Не сегодня. Хорошо, мы дошли до этого, но черты я не переступлю». Потом он снял с меня блузку, расстегнул лифчик и стал ласкать мою грудь уже не рукой, а ртом, а я все еще думала, что остановлю его прямо сейчас. Я почти произнесла «нет», слово уже созрело во мне, но в этот момент он подтолкнул меня к кровати, стал снимать трусики, и «нет» прозвучало измененным до неузнаваемости, почти забытым звуком подлинного наслаждения.

Я что-то почувствовала между коленей. Твердое.

«Я люблю тебя», — снова прошептал он. Я поняла, что своим коленом он пытается раздвинуть мне ноги.

Я не хотела этого, но в то же время знала, что это неизбежно, что все зашло слишком далеко, и чувствовала, что шансы сказать «нет», прекратить это, стремительно тают. Теперь у меня не было выбора. Если я хотела его, когда он расстегивал и снимал брюки, неловко стягивал с себя трусы, то и сейчас, лежа под ним, я, видимо, должна безумно желать продолжения.

Я попыталась успокоиться. Он выгнулся вверх и застонал — низкий, рокочущий звук, который зародился словно в самом нутре, — и я наконец увидела его лицо. Я не узнала его, во сне, но другой частью мозга я знала, что это Бен. «Я люблю тебя», — сказал он, и я понимала, что должна что-то ответить, ведь это мой муж, хотя мне и казалось, что мы познакомились только сегодня утром. Я могла остановить его. И была уверена, что он остановится.

— Бен, я…

Он закрыл мне рот влажным поцелуем и резко вошел в меня. Больно. И так хорошо. Между болью и наслаждением уже не было грани. Я крепко обнимала его за спину, мокрую от пота, и старалась открыться ему навстречу, получить удовольствие от этого, а когда поняла, что не могу, то просто отрешилась от ощущений. «Я сама напросилась», — подумала я, и тут же: «Я его не просила». Возможно ли одновременно страстно желать и бояться чего-то? Бывает ли вожделение неотделимо от страха?

Я закрыла глаза. И увидела лицо мужчины. Темные волосы, борода. Вниз через щеку шрам. Лицо казалось знакомым, хотя я не понимала, кто это. Но когда его улыбка стала медленно превращаться в гримасу, я закричала во сне. Я проснулась и поняла, что лежу в своей постели, что рядом Бен и что я понятия не имею, где нахожусь.

Я вскочила с кровати. Пойти в ванную? Сбежать отсюда? Я не знала, куда мне идти, что делать. Если бы я вспомнила, то, конечно, сразу бросилась бы к шкафу, как можно тише открыла дверцу и достала коробку с моим дневником. Но я еще про него не знала. Поэтому я спустилась вниз. Входная дверь была заперта. Через матовое стекло пробивался свет луны. Я поняла, что я совершенно голая.

Я села на нижнюю ступеньку лестницы. Начало светать, и прихожая постепенно окрасилась из темно-синего в оранжевый. Я ничего не понимала. И меньше всего — свой сон. Он был слишком реальным, и проснулась я в той же самой спальне, с мужчиной, которого не ожидала увидеть.

Сейчас, после того как я прочла свой дневник, о котором мне сообщил, позвонив, доктор Нэш, у меня возникла мысль. Может, это было воспоминание? Воспоминание, от которого я бежала прошлой ночью?

Не знаю. Если оно подлинное, то это признак какого-то прогресса. Но оно означает также, что Бен практически принудил меня, хуже того, когда мы занимались любовью, я увидела образ незнакомого бородатого мужчины со шрамом на щеке. Из всех возможных вариантов толкования этот кажется самым пугающим.

Но, возможно, это полная ерунда. Просто сон. Пусть кошмарный. Бен действительно любит меня, а мужчины с бородой никогда не было.

Но как же мне узнать, где правда?


Позже в этот день мы встретились с доктором Нэшем. Пока стояли на светофоре, он барабанил пальцами по рулю, немного не попадая в такт песни, раздававшейся из колонок, — какая-то попса, мне незнакомая, и слава богу, — а я смотрела вперед. Я позвонила ему утром, сразу же как дочитала свой дневник и записала в него свой сон, который, возможно, является воспоминанием. Мне нужно было с кем-то поговорить — знание того, что я — мать, я воспринимала как маленький надрез в ткани моей жизни, который грозил разрастись в гигантскую прореху и разодрать все к чертовой матери, — и он предложил, чтобы мы перенесли нашу еженедельную встречу на сегодня. И попросил принести с собой дневник. Я не сказала ему, что меня тревожит, хотела, чтобы мы сначала попали к нему в офис. Но теперь не была уверена, что признаюсь.

Загорелся зеленый. Доктор перестал барабанить и нажал на газ.

— Почему Бен не рассказал мне про Адама? — я сама не ожидала, что заговорю. — Не могу понять. Ну почему?

Он взглянул на меня, но промолчал. Мы проехали еще немного. На задней панели машины, которая ехала перед нами, игрушечная собачка смешно кивала при движении, а за ней виднелась светловолосая детская головка. Мне вспомнился Альфи.

Доктор Нэш прокашлялся.

— Расскажите мне, что произошло.

Значит, это действительно правда! В глубине души я надеялась, что он скажет: не понял, о чем это вы? Но как только я сама произнесла: Адам, то поняла, насколько зыбкой и наивной была эта надежда. Я чувствовала, что Адам реален. Он существует, пусть только во мне, в моем сознании, занимая его почти целиком, в отличие от других людей. Бена, доктора Нэша. Даже меня самой.

Я разозлилась. Значит, все это время он знал!

— И вы тоже. Вы ведь принесли мне мой роман. Почему же не рассказали мне про Адама?

— Кристин, — повторил он. — Расскажите мне, что произошло.

Я продолжала смотреть вперед.

— Я кое-что вспомнила.

Он быстро посмотрел на меня.

— Вот как?

Я молчала.

— Кристин. Я хочу вам помочь.

И я рассказала ему свой сон.

— Это было позавчера. После того, как вы отдали мне мою книгу. Я рассматривала фотографию, которую вы вложили, и внезапно вспомнила день, когда ее снимали. Не знаю почему. Воспоминания нахлынули, как цунами. Я вспомнила, что была тогда беременна. — Он молчал. — Так вы знали? Знали про Адама?

Он заговорил. Медленно.

— Да. Конечно, знал. Из вашей истории болезни. Он был совсем маленький, когда вы потеряли память. — Пауза. — Кроме того, мы с вами о нем уже говорили.

От этих слов я похолодела. Я вся дрожала, хотя в машине было душно. Я понимала, что, возможно, и раньше вспоминала про Адама, но подтверждение моей догадки — что я проходила через все это раньше, а значит, буду проходить еще не раз — потрясло меня.

Видимо, он почувствовал мое ошеломление.

— Да, пару недель назад вы рассказали мне, что встретили на улице ребенка. Мальчика. Поначалу у вас возникло впечатление, что вы его знаете, что он потерялся, но теперь вернется домой. И что вы его мать. А потом вы вспомнили. Рассказали все Бену, и он рассказал вам про Адама. А позже в тот же день вы пересказали все мне.

Я ничего этого не помнила. Мне пришлось сказать себе: эй, он говорит не о ком-то постороннем — речь о тебе самой!

— Но с тех пор вы мне о нем не напоминали?

Он вздохнул.

— Нет.

И тут я вспомнила кое-что из дневника — фотографии, которые мне показывали на сканировании.

— Но я видела его снимки! — воскликнула я. — Когда лежала под сканером! Там был он!

— Да, — сказал доктор. — Это были снимки из вашей истории болезни.

— Но вы тогда ничего мне не сказали! Почему, объясните же?

— Кристин, вы должны понять, что я не могу начинать каждую нашу встречу с рассказа о фактах, которые известны мне, но неизвестны вам. К тому же в данном случае я решил, что это знание не пойдет вам на пользу.

— Не пойдет на пользу?

— Вот именно. Я знал, что вы страшно расстроитесь, узнав, что у вас был ребенок, но вы забыли об этом.

Мы въехали на подземную парковку. Приятный дневной свет постепенно сменился ярким электрическим, запахло бензином и бетоном. Я подумала: «Интересно, о чем еще он решил не сообщать мне из соображений этики, сколько таких „бомб замедленного действия“ еще сидит в моем подсознании?»

— Скажите, у меня были…

— Нет, — перебил он. — Адам был вашим единственным ребенком.

Он употребил прошедшее время. Значит, знал и о том, что Адам мертв. Я не хотела задавать этот вопрос, но чувствовала, что должна:

— Вы знаете, что его убили?

Доктор поставил машину на место, выключил двигатель. На парковке царил полумрак, перемежающийся островками слепящего света ламп. Слышно было лишь хлопанье дверей, мерное рокотание лифта. На секунду я поверила, что не все потеряно. Что Адам все-таки жив. Эта идея пришла как озарение. Ведь существование Адама стало для меня реальным сразу, как только я прочла о нем в своем дневнике. А его смерть я «не чувствовала». Я пыталась представить его или вспомнить, что я ощутила, когда узнала о его смерти, но не могла. Было в этом что-то неверное. Горе должно было поглотить меня. Каждый день после этого должен был наполниться постоянной болью, тоской, ощущением, что часть меня умерла и я никогда не буду той, что прежде. Я не сомневалась, что моя любовь к сыну была столь сильной, что я не смогла бы остаться равнодушной к потере. Если бы он действительно был мертв, я уверена, что горе победило бы амнезию.

Я осознала, что совсем не доверяю мужу. Я не верю, что мой сын мертв. Пару секунд я смутно ощущала чуть ли не счастье, но наконец доктор Нэш заговорил:

— Да. Я знаю об этом.

Радость лопнула во мне, словно мыльный пузырь, превратившись в отчаяние. Хуже, чем отчаяние. Нечто разрушительное, отдававшееся болью во всем теле.

— Как?! — только и вымолвила я.

Доктор рассказал мне ту же историю, что и Бен. Адам пошел в армию. Взорвалась бомба. Я слушала, думая об одном: только бы не зареветь. Он закончил, мы оба молчали, подавленные, а потом он накрыл мою руку своей.

— Кристин, — сказал он нежно. — Мне так жаль.

Я не знала, что сказать. Взглянула на него. Он весь подался ко мне. Я посмотрела на его руку, лежавшую на моей, покрытую мелкими морщинками. Представила, как он придет домой. Станет играть с котенком или щенком. Вернется в нормальную жизнь.

— Муж никогда не говорит мне об Адаме, — сказала я. — И держит все его фотографии в металлической коробке. «В моих же интересах».

Доктор Нэш молчал.

— Почему он так поступает?

Доктор посмотрел в окно. Я тоже посмотрела и увидела слово «сука», написанное на стене напротив.

— Позвольте встречный вопрос. А что вы сами думаете?

Я задумалась. Пыталась вообразить самые разные причины поведения Бена. Чтобы контролировать меня? Иметь надо мной власть? Ему нравится лишать меня того, что дало бы мне ощущение цельности? Но это были сомнительные версии. И я осталась один на один с простейшим объяснением.