— Думаю, ему так легче. Если я не помню — он и не говорит.

— Почему же ему легче?

— Потому что иначе я впадаю в отчаяние! Представляю, какой это был бы кошмар — каждый день рассказывать не только, что у меня был ребенок, но что я его потеряла. Да еще в такой дикой ситуации.

— Есть ли другие причины, по-вашему?

Я помолчала, и наконец до меня дошло:

— Для него это тоже тяжело. Он ведь отец Адама, и конечно… — я подумала про себя: ведь ему приходится справляться не только с моим, но и с собственным горем.

— Кристин, вам очень тяжело, — произнес доктор. — Но вы должны понять, что Бену тоже непросто. Во многих отношениях даже сложнее. Похоже, он вас очень любит…

— … а я даже не помню о его существовании.

— Вот именно.

Я вздохнула.

— Наверное, я когда-то любила его. Ведь я вышла за него замуж.

Доктор молчал. Я вспомнила, как проснулась сегодня утром рядом с незнакомцем, вспомнила фотографии, на которых мы с Беном вместе, вспомнила сон — или воспоминание? — от которого проснулась посреди ночи. Я подумала об Адаме, об Альфи, о том, что я сделала — или хотела сделать. Мне стало страшно, словно я осознала, что у меня нет выхода, мой мозг хаотично прыгает от предмета к предмету в поисках свободы и избавления.

«Мне надо держаться Бена, — подумала я. — Он сильный, надежный».

— В голове полный хаос, — сказала я. — Я просто раздавлена.

Он наконец повернулся ко мне.

— Я бы очень хотел как-то облегчить ваше состояние, Кристин.

По его виду казалось, что он говорит искренне, что он действительно готов на все ради меня. В его взгляде сквозила нежность, как и в его жесте, когда он накрыл мою руку своей, и здесь, в полумраке подземной парковки, я вдруг подумала: что будет, если я положу на его руку свою или придвинусь ближе, продолжая смотреть ему в глаза, чуть приоткрыв рот, прикоснусь к нему? Он потянется ко мне? Попытается поцеловать? И если да — как я отреагирую?

Или он сочтет меня идиоткой? В самом деле: этим утром, проснувшись, я полагала, что мне лет двадцать. Но это не так. На самом деле мне скоро пятьдесят! Да я почти гожусь ему в матери! Так что я просто взглянула на него. Он был абсолютно спокоен и прямо смотрел на меня. Он казался сильным. Он способен помочь мне. Вытащить меня.

Я уже хотела прервать молчание, хотя не знала, что сказать, но тут раздался приглушенный звонок телефона. Доктор Нэш не двинулся, только убрал свою руку, и я поняла, что звонит один из моих мобильников.

Я достала из сумки телефон. Это был не тот, что раскладывался, а тот, что дал мне мой муж. На экранчике появилось имя: Бен.

Увидев его имя, я вдруг осознала, как я несправедлива к нему. Он ведь тоже очень страдает. Ему приходится жить с этим каждый день, но он не может даже поговорить со мной, не может получить поддержку от своей собственной жены.

Он делает все это из любви.

А я что? Сижу тут на стоянке с мужчиной, которого Бен, возможно, и не помнит. Я стала вспоминать снимки в альбоме, которые рассматривала сегодня утром. На всех мы с Беном вдвоем. Оба улыбаемся, такие счастливые. Влюбленные. Но если бы я сейчас оказалась дома и снова стала их разглядывать, то увидела бы только того, кого там нет: Адама. Но это другое; а на фотографиях мы выглядели так, словно для нас не существовало никого на свете.

Мы любили друг друга.

— Я позвоню ему попозже, — сказала я и убрала телефон в сумку. «Сегодня я все ему расскажу, — подумала я. — Про дневник. Про доктора Нэша. Про все».

Доктор Нэш прокашлялся:

— Ну что, поднимемся в мой кабинет? Начнем?

— Да, конечно, — сказала я. На него я не смотрела.

* * *

Я начала записывать это прямо в машине доктора Нэша по дороге домой. Большая часть трудночитаемая, почти каракули. Пока я писала, доктор Нэш молчал, но посматривал на меня, когда я останавливалась в поисках верного слова или фразы. Интересно, о чем он думал? Когда мы уходили из кабинета, он попросил разрешения сделать доклад о моем случае на конференции, в которой он должен принять участие.

— В Женеве, — уточнил он, как мне показалось, с гордостью.

Я согласилась и тут же подумала: «Наверняка он захочет сделать копию моего дневника. В качестве материала для исследования».

Когда мы доехали до нашего дома, он попрощался и сказал:

— Меня удивило, что вы начали писать прямо в машине. Вы кажетесь очень… целеустремленной. Похоже, вы не хотите ничего упустить.

Я знала, что он имел в виду. Что это похоже на безумие. У меня идея фикс: записывать все, до конца.

Что ж, так и есть. Войдя в дом, я сразу села и дописала все за кухонным столом, закрыла дневник, убрала его в тайник и начала неторопливо раздеваться. Бен оставил сообщение на автоответчике: Давай сходим куда-нибудь вечером. Поужинаем. Сегодня же пятница!

Я сняла синие льняные брюки, которые утром обнаружила в шкафу. Потом бледно-голубую блузку, которая, как мне показалось, подходит к ним лучше всего. Меня кое-что смущало. Во время сеанса я давала дневник доктору Нэшу — он попросил меня об этом, как раз перед тем, как упомянуть о конференции. И теперь я подумала, может, поэтому он и попросил.

— Это же замечательно! — сказал он, закончив читать. — Просто отлично. Вы вспоминаете все больше и больше, Кристин. К вам возвращаются воспоминания. И будут возвращаться все чаще… Вам есть чему радоваться!

Но я не чувствовала радости. Я была в недоумении. Это я с ним флиртовала или он со мной? Он первый накрыл мою руку своей, но я не возразила и не попыталась освободиться.

— Вы непременно должны продолжать записывать! — сказал доктор Нэш, возвращая мне дневник. И я пообещала, что буду.

Теперь, у себя в спальне, я пытаюсь убедить себя, что ничего плохого не делаю. И все же мне стыдно. Потому что я испытала удовольствие. Его внимание, чувство близости. На миг, позабыв о том, что происходит вокруг, я испытала краткий всплеск радости. Я почувствовала себя привлекательной. Желанной.

Я подошла к ящику с бельем. Из глубины я извлекла комплект: черные шелковые трусики и лифчик. Надела их — я знала, что это мои вещи, знала, но не чувствовала — и непрестанно думала о своем дневнике, спрятанном в шкафу. Что подумает Бен, если найдет его? Если прочтет все, о чем я писала и что пережила? Поймет ли он?

Я подошла к зеркалу. «Поймет! — сказала я себе. — Должен понять». Я стояла и изучала свое тело, глазами и на ощупь. Я исследовала его, проводя пальцами по всем изгибам и впадинам, словно оно было для меня открытием. Даром. Который надо обрести заново.

Не знаю, сколько времени я так стояла. Время для меня тянется бесконечно, почти бессмысленно. Десятки лет миновали, не оставив и следа. Минуты вообще не в счет. Бой часов внизу был единственным признаком того, что время течет. Я смотрела на свое тело, на отяжелевшие бедра и ягодицы, на темные волосы на ногах, под мышками. В ванной я нашла бритву, намылила ноги и провела холодным лезвием по коже. Я наверняка делала это и раньше, причем сотни раз, и все же это был очень странный ритуал, даже смешной. Брея колено, я порезалась — укол боли, а затем алая струйка, которая проделала извилистую дорожку, а потом потекла вниз по ноге. Я тронула ее пальцем, размазав кровь, словно сладкую патоку, и поднесла к губам. Вкус мыла и нагретого железа. Я еще чуть-чуть посмотрела, как течет кровь по моей гладкой ноге, потом промокнула ее влажной салфеткой.

Вернувшись в спальню, натянула чулки. Надела черное облегающее платье. Вынула из шкатулки с украшениями золотую цепочку и серьги. Затем села перед туалетным столиком, накрасилась, завила волосы, брызнула лаком. Брызнула духами на запястья и за ушами. И все это время какое-то воспоминание силилось всплыть на поверхность. Словно со стороны я наблюдала, как натягиваю чулки, пристегиваю их к поясу, застегиваю лифчик, но не здесь, а когда-то давно, в другой комнате. В ней тихо. Лишь приятно играет музыка. Я слышу голоса, где-то хлопают двери, раздается приглушенный уличный шум. Я уверена в себе и довольна. Поворачиваюсь к зеркалу и вглядываюсь в свое отражение в мерцании свечей. «Неплохо, — думаю я. — Даже очень неплохо».

На этом воспоминание обрывалось. Оно притаилось где-то совсем близко, я даже могла разглядеть детали, выхватить какие-то образы, краткие моменты, но дальше дело не шло. Я увидела на прикроватном столике бутылку шампанского и два бокала. А на кровати букет цветов и открытку. Я поняла, что нахожусь в номере отеля, одна, и жду мужчину, которого люблю. Вот я услышала стук в дверь, поднялась, подошла к двери… Но тут все обрывается, словно я смотрела телевизор, и вдруг изображение исчезло. Я огляделась и снова увидела свою родную спальню. Хотя женщина, которая смотрела на меня из зеркала, казалась незнакомкой, а макияж и сбрызнутая лаком прическа усиливали это чувство отчуждения еще сильнее, чем обычно. Я чувствовала, что готова. К чему, я до конца не осознавала, но я была готова. Я спустилась вниз, в прихожую, и стала ждать мужа, мужчину, за которого вышла замуж. Которого любила.

«Люблю, — напомнила я себе. — Я его люблю».


Я услышала, как в двери повернулся ключ, шарканье подошв по коврику. Что это, свист? Или звук моего дыхания, тяжелый, прерывистый?

Раздался голос:

— Кристин! Кристин, все в порядке?

Он прокашлялся, повесил куртку на вешалку, поставил на пол свой портфель. Потом громко сказал:

— Все в порядке, дорогая? Я звонил тебе днем, оставил сообщение.

Заскрипели ступеньки. На миг мне показалось, что он пройдет сразу в ванную, или в свою комнату или к себе в кабинет, даже не заглянув ко мне, и я подумала: вот дурочка, разоделась тут в пух и прах в ожидании собственного мужа, которого знаю сто лет. Мне захотелось снять это платье, смыть макияж и снова стать самой собой. Но тут я услышала, как он закряхтел, снимая ботинок, потом второй, и поняла, что он надевает тапочки. Ступенька снова скрипнула, и он вошел в комнату.

— Дорогая… — начал он и остановился.

Он пробежал глазами по моему лицу, потом по фигуре и посмотрел мне в глаза. Я не понимала, что он думает.

— О! — произнес он, — ты выглядишь… — он покачал головой.

— Вот нашла это платье, — сказала я, — решила принарядиться. Сегодня же пятница, значит, есть повод.

— Да, — сказал он, стоя в дверях. — Да, но…

— Так ты хочешь куда-нибудь пойти?

Я встала и подошла к нему.

— Поцелуй меня, — сказала я.

Хотя я ничего такого не планировала, мне показалось, что сейчас это будет уместно, и я обвила его шею руками. От него пахло мылом, потом, работой. И чем-то сладким, вроде мела. В мозгу возникла картинка: я сижу на полу на коленях, мы с Адамом рисуем… Но все исчезло.

— Поцелуй меня, — повторила я.

Обеими руками он обнял меня за талию. Наши губы встретились. Сначала еле коснувшись. Так целуют на ночь или на прощание, на публике; дружеский поцелуй. Я не разжала рук, и он поцеловал меня еще раз. Точно так же.

— Поцелуй меня, Бен, — сказала я. — По-настоящему.


— Бен, — спросила я позже. — Скажи, мы счастливы?

Мы сидели в ресторане, в котором уже бывали — так сказал Бен, я, разумеется, этого не помнила. Стены увешаны фотографиями незнакомых мне людей, видимо, местных знаменитостей, а в глубине зала печь в ожидании пиццы. Я взяла с тарелки, что стояла передо мной, ломтик дыни. Не помню, чтобы я ее заказывала.

— Скажи, — начала я. — Сколько лет мы с тобой женаты?

— Сейчас… Двадцать два года.

Звучит неправдоподобно. Так долго! Я вспомнила про свое мимолетное воспоминание сегодня днем, пока я собиралась. Цветы в гостиничном номере… Я могла ждать там только его.

— И мы счастливы?

Он положил вилку и сделал глоток сухого белого вина. За соседним столиком уселась семья. Пожилые родители и дочь лет двадцати. Бен заговорил:

— Мы любим друг друга, если ты об этом. Я очень люблю тебя.

Вот он, момент. Самое время сказать в ответ «и я тебя». Мужчины ведь всегда ждут ответа на свое признание.

Но что мне было делать? Передо мной сидел чужой человек. Любовь не может вспыхнуть за одни сутки, как бы сильно тебе этого ни хотелось.

— Я знаю, что ты меня не любишь, — продолжал он.

Я этого не ожидала и быстро взглянула на него.

— Не переживай. Я ведь понимаю, каково тебе. Каково нам с тобой. Ты этого не помнишь, но у нас с тобой была большая любовь. Как в романах, понимаешь? Как у Ромео и Джульетты. — Он рассмеялся, но это вышло неловко. — Я любил тебя, а ты меня. Мы были счастливы, Кристин. Очень счастливы.

— До несчастного случая.

Он вздрогнул. Может, я сказала лишнее? Я прочитала про аварию и про то, что водитель скрылся, в своем дневнике, но не помнила, когда он мне об этом рассказал. Но это неважно, я ведь сказала «несчастный случай» — самое туманное выражение. Я решила зря не беспокоиться.