Я точно не знала, когда это было. Наверное, в университете или вскоре после окончания. По-моему, такой и должна быть студенческая тусовка. Ни малейшего чувства ответственности. Все беззаботно. Легко.

И хотя я не помнила имени девушки, я была уверена, что она важный для меня человек. Моя лучшая подруга. «Навсегда», — подумала я, и, хотя не помнила даже, кто она, я чувствовала себя с ней совершенно спокойно, в безопасности.

Тут я сообразила: может, мы до сих пор общаемся, и попыталась расспросить об этом Бена, пока мы ехали. Он отмалчивался и казался — нет, не огорченным, скорее, задумчивым. Я рассуждала: не рассказать ли ему о моем видении, но не решилась и лишь спросила, какие друзья меня окружали, когда мы познакомились.

— У тебя была куча друзей, — сказал Бен. — Ты была популярна.

— А у меня была подруга? Самая близкая?

Тут Бен взглянул на меня.

— Да нет, мне кажется. Любимой подружки у тебя не было.

Странно, что я не могу вспомнить ее имени — хотя помню и Кита, и Алана.

— Ты уверен? — спросила я.

— Да. Уверен. — Он уже смотрел прямо перед собой.

Начался дождь. Свет витрин и неоновых вывесок отражался на асфальте. У меня на языке вертелось множество вопросов, но я не решалась их задать, а вскоре момент был упущен. Мы приехали домой, Бен отправился готовить. Для откровений было слишком поздно.

* * *

Я как раз успела закончить писать, когда Бен крикнул снизу, что пора ужинать. Он накрыл на стол, разлил по бокалам белое вино, но я была неголодна, да и рыба получилась суховата. Я почти ничего не съела. Потом я сказала, что помою посуду, раз готовил Бен. Я унесла тарелки в кухню, пустила горячую воду, думая при этом только об одном: под каким бы предлогом подняться наверх, чтобы перечитать свой дневник и, возможно, записать что-то новое. Но не получилось; если бы я постоянно сидела одна наверху, Бен заподозрил бы неладное. Так что мы провели вечер у телевизора.

Я не могла успокоиться. Все думала про свой дневник и с тоской смотрела, как стрелки часов на камине ползут от девяти к десяти, к половине одиннадцатого. Наконец, когда было почти одиннадцать, я решила, что напрасно трачу время, и сказала:

— Я, пожалуй, пойду лягу. Сегодня был длинный день.

Он улыбнулся и наклонил голову.

— Хорошо, милая. Я поднимусь через минуту.

Я кивнула, сказала: «Конечно!» — но внутри у меня все похолодело. «Этот человек — мой муж, — напомнила я себе, — я с ним живу». И все-таки мне почему-то казалось, что я не должна с ним спать. Я не помнила, как это у нас бывало, и не знала, чего ожидать.

Я зашла в ванную и туалет, почистила зубы, не глядя ни в зеркало, ни на снимки, развешанные вокруг. Потом прошла в спальню, взяла из-под подушки аккуратно сложенную ночную рубашку и стала раздеваться. Я хотела переодеться и забраться под одеяло до того, как он войдет в комнату. На секунду мне пришла в голову совсем детская мысль: притвориться, что я сплю.

Я сняла свитер и взглянула на себя в зеркало. Вот кремовый бюстгальтер, который я надела утром, — тут я увидела нечеткую сценку из детства: я спрашиваю у мамы, почему она его носит, а я нет, и она отвечает, что всему свое время. Как забавно, вот этот день настал, но слишком уж неожиданно. Именно это, даже сильнее, чем морщины на лице и на руках, доказывало мне, что я уже далеко не девочка, но зрелая женщина. Да, эта мягкость и округлость моих грудей.

Я надела ночную рубашку, расправила ее по телу. Потом завела руки за спину и расстегнула бюстгальтер, ощутив тяжесть грудей, расстегнула брюки и спустила их на пол. Я не хотела смотреть на свое тело, во всяком случае, не сегодня, поэтому просто сняла колготки и трусы, забралась под одеяло и, закрыв глаза, легла на бок, отвернувшись от двери.

Я услышала, как пробили часы внизу, и скоро в комнату вошел Бен. Я не шевелилась, просто слушала, как он раздевается, потом почувствовала, как он сел на кровать со своей стороны. Он посидел так немного, потом положил руку мне на бедро.

— Кристин, — произнес он шепотом. — Ты спишь?

Я что-то пробормотала.

— Ты сегодня вспомнила какую-то подругу? — спросил он.

Я открыла глаза и перевернулась на спину. Я видела его широкую обнаженную спину, тонкие волосы на плечах.

— Да, — сказала я. Тогда он повернулся ко мне.

— Что же ты вспомнила?

Я пересказала ему свое видение, в общих чертах.

— Это была вечеринка, — сказала я. — Кажется, мы были студентки.

Он поднялся и повернулся, чтобы лечь в кровать. Я увидела, что он голый. Его пенис смешно болтался в гнезде темных волос, и я усилием воли заставила себя не рассмеяться. Я не могла припомнить, чтобы видела мужской член раньше, даже в учебниках, но его вид меня не шокировал. Я подумала, интересно, сколько членов я повидала в жизни, какой у меня опыт в этом плане. Как-то машинально я отвернулась.

— Ты и раньше вспоминала эту вечеринку, — заметил Бен, откидывая одеяло. — Кажется, это одно из твоих повторяющихся воспоминаний. Некоторые видения посещают тебя регулярно.

Я вздохнула. Так что ничего нового, вот что он хотел сказать. Не стоит так радоваться. Он лег рядом, под одно одеяло со мной. Но свет не выключил.

— Я часто вспоминаю те или иные вещи? — спросила я.

— Да, некоторые — почти ежедневно.

— Одно и то же?

Он повернулся ко мне, привстав на локте.

— Как правило, да. Редко что-то новое.

Я перевела взгляд наверх, к потолку.

— А тебя я вспоминаю?

Он придвинулся ко мне.

— Нет. — Он взял меня за руку, сжал ее. — Но это ерунда. Я люблю тебя. Не думай об этом.

— Как же тебе со мной непросто, — сказала я.

Он протянул руку и стал поглаживать меня по руке. Разряд статического электричества. Я поморщилась.

— Нет, — сказал он. — Ну что ты. Я люблю тебя.

И он вдруг крепко обнял меня и поцеловал в губы. Я закрыла глаза. Я была в смятении. Похоже, он хотел заняться любовью. В сущности, для меня он незнакомец, хотя я прекрасно знаю, что мы ложимся в одну кровать каждый вечер много лет, с тех пор как поженились, но мое тело «знакомо» с ним меньше суток.

— Я очень устала, Бен, — сказала я.

Его голос стал тише, он почти шептал:

— Я знаю, дорогая моя. — Он стал целовать меня, мягко, в щеку, в губы, в веки. — Я знаю. — Его рука двигалась ниже, под одеяло, и я почувствовала, как во мне волной поднимается тревога, чуть ли не паника.

— Бен, прости меня, — сказала я. — Я схватила его за руку, пытаясь остановить. Еле сдержалась, чтоб не отбросить ее с отвращением, но вместо этого погладила. — Я устала, — повторила я. — Не сегодня. Хорошо?

Он промолчал, но убрал руку и откинулся на спину. Чувствовалось, что он был по-настоящему расстроен. Я не знала, что сказать. С одной стороны, мне надо было извиниться, но если честно, я была уверена, что не сделала ничего зазорного. Так мы и лежали в тишине рядом, но не касаясь друг друга. Я думала: часто ли между нами так бывает? Часто ли он приходит в постель, желая заняться сексом, хочу ли я этого хоть иногда, получается ли у меня, всегда ли, в случае моего отказа, мы лежим вот так, в неловком молчании?

— Спокойной ночи, милая, — сказал он через некоторое время, и напряжение спало.

Я подождала, пока раздастся его негромкий храп, выскользнула из постели и здесь, в комнате для гостей, записала все впечатления.

Как бы я хотела его вспомнить! Хоть на минутку.


12 ноября, понедельник.


Часы только что пробили четыре, начинает темнеть. Пока Бен не вернулся, я пишу и перечитываю написанное, прислушиваясь, не зашумит ли его машина. Обувная коробка стоит на полу, у моей ноги, из нее торчит бумага, в которую был завернут дневник. Когда Бен придет, я спрячу дневник в шкаф и скажу ему, что отдыхала. Это ложь, но вполне невинная, ведь нет ничего ужасного в том, что я хочу сохранить в тайне свои записи. Я должна записывать то, что вспоминаю. То, что узнаю. Но это не значит, что я хочу, чтобы кто-то — кто бы то ни был — это прочитал.

Сегодня я встречалась с доктором Нэшем. Мы сидели друг напротив друга, по обе стороны его рабочего стола. За его спиной стояла картотека, на которой покоилась модель черепа, разрезанная пополам, словно апельсин. Доктор спросил меня, как мои успехи.

— Хорошо, — ответила я. — Кажется.

Это был непростой вопрос, ведь я четко помнила только события нескольких часов с момента своего пробуждения. Я «познакомилась» с мужем словно в первый раз, хотя знала, что это не так: мне позвонил доктор Нэш и рассказал про дневник. А после обеда он заехал за мной и привез в свой офис.

— Я записывала все в дневник, как вы сказали. С прошлой субботы.

Он явно обрадовался.

— И как вам кажется, это идет вам на пользу?

— Думаю, да, — ответила я.

И я рассказала ему о своих воспоминаниях. О женщине на вечеринке; о том, как я узнала о болезни отца. Пока я рассказывала, он делал какие-то пометки.

— А сейчас вы помните все эти события? — спросил он. — А сегодня утром помнили?

Я не отвечала. Честно говоря, я не помнила. Разве что очень смутно. Утром я прочитала свои субботние записи — как мы с мужем позавтракали, как отправились на Парламент-Хилл. Все это казалось чистым вымыслом, не имеющим ко мне никакого отношения, и я стала читать и перечитывать один и тот же отрывок, стараясь как бы «закачать» его в память. Это заняло у меня больше часа.

Я читала то, что рассказал мне Бен — как мы встретились, как поженились, как жили… И ничего не чувствовала. Однако другие вещи задевали меня гораздо сильнее. Моя подруга. Я не помнила подробностей — вечеринки, фейерверка, нашего пребывания на крыше, встречи с парнем по имени Кит, — но воспоминание о ней еще теплилось во мне и сегодня утром стали всплывать какие-то новые детали. Ее дерзкая рыжая шевелюра, одежда — всегда только черная, ремень с железной пряжкой, алая помада, ее манера курить так, как будто это самое офигительное занятие на свете. Я не помнила ее имени, зато вспомнила, как мы познакомились.

Комната была затянута сигаретным дымом, сквозь который раздавались звон и треск игровых одноруких бандитов и мурлыканье музыкального автомата. Я попросила у нее прикурить, она дала зажигалку, потом представилась и пригласила присоединиться к ее компании. Мы пили водку, пиво, а потом в туалете она держала мои волосы, пока я блевала и блевала в унитаз.

— Ну, подруга, похоже, мы с тобой закорешились! — воскликнула она со смехом. — Не с каждой я готова на такое!

Я поблагодарила ее, неизвестно за что, и вдруг выпалила: а у меня отец умер, как будто это что-то объясняло.

— Черт… — сказала она, и мгновенно перейдя, как она прекрасно умела, от пьяной бесшабашности к деятельному участию, увела меня в свою комнату. Мы ели тосты, пили крепкий кофе, слушая музыку и ведя разговоры про жизнь, пока не начало светать.

Картины были развешаны у нее по стенам, стояли за спинкой кровати, по всей комнате валялись альбомы для рисования.

— Ты художница? — спросила я.

Она кивнула:

— Поэтому я и очутилась в универе.

Я вспомнила, что она говорила о факультете изящных искусств.

— Наверное, стану училкой, как все, но пока можно позволить себе помечтать, верно?

Я рассмеялась.

— А ты, чем ты занимаешься?

— Английским.

— Ага! — сказала она. — Значит, будешь писать романчики или учить детишек? — Она рассмеялась, беззлобно, но все-таки я не стала откровенничать про рассказ, над которым сегодня работала.

— Не знаю. Думаю, в этом мы похожи.

Она снова рассмеялась и произнесла:

— Ну тогда за нас! — Мы чокнулись кружками с кофе, и я почувствовала, впервые за многие месяцы, что все непременно будет хорошо.

Я все это вспомнила. Я чувствовала изнеможение после огромного усилия воли, направленного на то, чтобы вытащить из недр памяти все до единой подробности и запустить механизм. Но где же воспоминания о моей жизни с мужем? Никаких следов. Перечитывание его рассказа не вызвало во мне никакого отклика. Только ощущение, что не было не только прогулки на Парламент-Хилл, но и ничего того, о чем он мне там рассказал.

— Я помню какие-то вещи, — сказала я доктору. — Из юности, из того, что вспомнила вчера. Они во мне живы. Я вспоминаю все новые подробности. Но я совершенно не помню, что делала вчера. Или в прошлую субботу. Я могу попытаться визуально воссоздать то, что прочитала в дневнике. Но я знаю, что это не воспоминание. Что я просто это представляю.

Доктор Нэш кивнул.

— Вы помните, что происходило, например, позавчера? Может быть, какой-то эпизод? Как вы провели вечер?