— Я отнесу это на кухню, — говорю я Гектору, хватая тарелку, — и сразу вернусь.

— Да, конечно, — кивает Гектор, выпрямляясь и нависая надо мной.

Не оглядываясь, я иду к двери. Только когда я оказываюсь за пределами гостиной, мне удается сделать вдох.

Я вхожу в кухню, ставлю тарелку в мойку и приказываю себе дышать. В конце концов, мне Гектор не сделал ничего дурного. Меня он в бордель не тащил. Но мысль о том, что он мог тащить туда даже кого-нибудь, не говоря уже о своем пятнадцатилетнем сыне, кажется мне чудовищной. Мне трудно примирить эту мысль с образом человека, который одной рукой обнял меня за талию, а второй взял за руку и закружил в танце под… Я не помню мелодию. Откуда мне было знать, что через два года я буду пытаться припомнить песню, под которую мы танцевали, чтобы мне стало еще хуже.

Я закрываю глаза, пытаясь остановить бешено вращающийся вокруг меня мир и дать своему желудку возможность успокоиться.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — неожиданно спрашивает Хэрриет.

Я, вздрогнув, распахиваю глаза и отворачиваюсь. Я начинаю поспешно сдвигать и составлять в стопки пустые тарелки. Посуда звенит, и этот звук заполняет все пространство и тишину кухни, заглушая доносящиеся из соседней комнаты голоса и музыку.

— Да, да, все хорошо, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее.

Я не хочу на нее смотреть. Я боюсь, что она увидит на моем лице брезгливость или жалость, которую я испытываю к ней.

— Точно? Мне кажется, что ты нервничаешь.

— А… просто… просто к нам впервые пришло столько людей… Я имею в виду после… э-э… аварии. Это несколько утомительно. Я думаю, вы меня понимаете.

— Позволь, я тебе помогу, — говорит она и тоже принимается за тарелки.

— Спасибо, — отзываюсь я и перехожу от мойки к столу.

— Тебе необходимо отдохнуть, — замечает Хэрриет.

— Наверное, вы правы, но это непросто, когда дом полон гостей.

— Если хочешь, я попрошу их уйти.

Хэрриет — замечательный человек. Именно поэтому мне невыносимо думать о том, как поступает с ней Гектор. Судя по всему, эпизод, о котором я слышала, был не первым. Я внутренне содрогаюсь от этой мысли. Она вообще об этом знает? Она знает хоть что-то или пребывает в полном неведении?

Я натянуто улыбаюсь.

— Честно? Мне ужасно этого хочется. Но это было бы некрасиво. Они проделали долгий путь, чтобы отпраздновать то, что мы с Джеком все еще здесь. Поэтому на самом деле мне не стоит пока подумывать о тишине и покое.

Свекровь заговорщически мне улыбается.

— Либби, если бы ты знала, сколько раз я мечтала о том же самом на своих собственных вечеринках! Но жена бизнесмена всегда должна быть на высоте. Иногда я немного завидую тому, что ты не позволила себе превратиться просто в миссис Джек Бритчем.

— Джек совершенно не похож на своего отца. Он другой.

— Да, он другой. Но он мог стать таким же, потому что в той области, где он работает, фамилия Бритчем кое-что значит.

— Бог ты мой! Так вы считаете, что Джек чувствовал себя ущемленным оттого, что я продолжала работать, а значит, у меня была своя собственная жизнь?

Неужели Ева вписалась в его мир гораздо лучше, чем я?

Лицо Хэрриет озаряет улыбка. Меня убивает то, что Гектор к ней так несправедлив, независимо от того, знает она об этом или нет.

— Я считаю, что то, что Джеку удалось найти не одну, а двух жен, имеющих собственную жизнь, говорит в его пользу.

— О боже, Хэрриет, простите! Я только что поняла, как это прозвучало. Я не хотела сказать, будто у вас нет своей жизни. Я имела в виду…

— Я поняла, что ты имела в виду, — перебивает меня Хэрриет. — И я нисколько не обиделась. У меня на самом деле есть своя жизнь. Просто эта жизнь вращается вокруг детей и мужа. Это мой выбор, и меня это устраивает. Больше всего в современном мире мне нравится возможность выбора. Мы все можем выбирать и выбираем то, с чем нам приходится жить.

Моя рука автоматически взлетает к моей лишенной волос голове. Получается, мне пришлось сделать этот выбор из-за того, что другой человек сделал свой выбор. Я понесла потерю вследствие того, что кто-то сделал выбор в пользу эгоизма и глупости. Вот почему мне не нравится сегодняшняя вечеринка. Я не организовала бы такую вечеринку. Это не мой выбор. Да это вообще не вечеринка. Это поминки, которые состоялись бы здесь, если бы мы погибли в аварии.

— А если серьезно, Хэрриет, это действительно было бы ужасно, если бы я попросила вас от всех избавиться? — спрашиваю я.

Я не люблю чувствовать себя слабой и беспомощной. Я предпочитаю самостоятельно контролировать свою жизнь и вершить свою судьбу. Я не люблю, когда меня лишают возможности выбора.

— Вовсе нет, Либерти, — отвечает Хэрриет, озабоченно глядя ни меня. Мне не нравится этот взгляд, потому что за озабоченностью скрывается жалость. — Вовсе нет.

Похлопав меня по руке, она скрывается за дверью.


— Ты в порядке, красавица? — спрашивает меня Джек после того, как все, включая Хэрриет и Гектора, задержавшихся для того, чтобы убрать со столов, перемыть посуду и побеседовать с Джеком, ушли.

Я слышала, как мама подняла шум из-за того, что ей не позволяют помочь убирать, но папа напомнил ей, что им необходимо навестить пожилую соседку. Бедная мама совсем растерялась, но, когда отец действительно встал и пошел за ключами, она, к счастью, выбрала соседку. К тому же на следующее утро ей необходимо было рано вставать и идти в церковь. Я не вынесла бы очередного разговора о парике. Я не желаю носить парик, и это мой собственный выбор, не обусловленный действиями врезавшегося в нас водителя.

— Просто устала, — говорю я Джеку, позволяя ему помочь мне опуститься на кровать.

Он осторожно помогает мне избавиться от футболки, которую я безуспешно пыталась снять самостоятельно, но каждое движение причиняет мне боль. Со времени последнего приема болеутоляющих прошло довольно много времени, и мои мышцы начинают протестовать против отсутствия должной заботы. Я помнила, что мне пора принимать лекарства, но ради этого необходимо было покинуть укрытие, и рисковать я не стала. Выйди я раньше времени, прощания и пожелания неизбежно длились бы дольше самой вечеринки.

— Ложись, — ласково говорит Джек и, держа меня за руки, помогает мне откинуться на подушку.

Он наклоняется ко мне и расстегивает вначале пуговицу на джинсах, а затем молнию. Его запах завладевает всеми моими чувствами, но мое сознание затуманивается от боли.

— Если бы я не знала тебя, Джек Бритчем, — бормочу я, — я бы решила, что это доставляет тебе какое-то извращенное удовольствие.

Он грустно мне улыбается, осторожно снимает с меня джинсы и замирает, глядя на мое тело. Я знаю, что он видит, поскольку сегодня утром я тоже его разглядывала. Вся кожа на его левой половине покрыта черными, синими, фиолетовыми и желтыми следами ушибов. Они расползаются к центру тела подобно краске, которую расплескали по коричневой бумаге. Это и называется «многочисленные ушибы». Мою грудную клетку стягивают бинты, поскольку в одном из ребер есть трещина. Операция на селезенке оставила у меня на животе медленно заживающий шрам, с которым соседствует множество уже покрывшихся струпьями царапин и ссадин.

Я вижу, как Джек сглатывает подступивший к горлу ком эмоций и едва сдерживается, чтобы не разрыдаться. Вот почему все это время я старалась раздеваться сама. Я стремилась избавить его от этого зрелища, зная, что оно надорвет ему душу.

— Лифчик снимать или оставить? — спокойно спрашивает он, хотя его грудь интенсивно вздымается.

Он старается дышать медленно и глубоко. Он пытается успокоиться.

— Снимать, — отвечаю я.

Я не могу носить его слишком долго, потому что он впивается в израненную кожу и места ушибов.

Он бережно снимает бюстгальтер, а потом крепко сжимает губы, чтобы не вскрикнуть при виде кровоподтека у меня на груди.

— Прости, — тихо говорит он и тянется за моей полосатой пижамой.

— Тс-с, — шепчу я. Боль спиралью обвивает мое тело, и мне становится трудно говорить, трудно дышать. — Все хорошо. Я в полном порядке. Ты ни в чем не виноват.

Я закрываю глаза. Я уже ничем не могу помочь Джеку, натягивающему на меня пижаму.

— Либби, Либби, — ласково шепчет он, гладя ладонью мое лицо. — Ну же, садись, прими таблетки, и будем ложиться.

— Еще рано, — отвечаю я, позволяя ему приподнять меня на кровати. — Тебе незачем ложиться.

Я держу таблетки на ладони и подношу их ко рту. Моя рука кажется мне слабой и никак не соединенной с телом. Поднося к губам стакан, я расплескиваю воду, и Джеку приходится меня поддержать. И вот таблетки проглочены, хотя рывок головой, призванный протолкнуть их в горло, явно был лишним. Джек осторожно перекладывает меня на мою сторону кровати, с которой он уже откинул покрывало, и укрывает одеялом.

Стоя передо мной, он стремительно раздевается сам.

— Тебе давно говорили, что ты хорош, как бог? — шепчу я. Мои веки пытаются приподняться, но снова опускаются, и ресницы трепещут, как крылья птицы. — Да ты и сам это знаешь. Это все знают.

Последнее, что я помню, — это руки Джека. Он ложится позади меня и осторожно обнимает, прижимаясь ко мне всем телом.

— Прости меня за эту боль, — шепчет он мне на ухо, но потом боль и таблетки отнимают меня и у Джека, и у собственного сознания и уносят куда-то очень далеко.

Глава 9

Либби

Дверь в подвал едва приоткрыта, но Бутч это видит и, стуча когтями, проносится мимо меня и дальше, вниз по лестнице.

— Эй ты! — кричу я вслед собаке, которую уже поглотила непроглядная тьма подвала. — Если ты там свалишься и что-нибудь себе сломаешь, можешь не рассчитывать на мое сочувствие.

Мы оба знаем, что это неправда. Время от времени он оставляет маленькие «презенты» в наших с Джеком туфлях, и каждый раз ему удается выскулить себе прощение. Я не могу допустить, чтобы он пострадал.

Я щелкаю выключателем, и в подвале вспыхивает свет. Навстречу мне поднимается стук когтей Бутча по каменным ступеням. Это один из самых симпатичных подвалов, которые я только видела: мощенный каменными плитами пол, выкрашенные для защиты от сырости в белый цвет стены. Даже старый камин восстановлен и огорожен такой же старой, еще викторианской решеткой. На самом деле подвал простирается под всем домом, но большая его часть отгорожена кирпичной стеной. Это также единственное место в доме, куда я боюсь входить.

К тому времени как мне на негнущихся ногах удается преодолеть ступени, Бутч, который всю последнюю неделю пытался сюда прорваться, стоит перед старым деревянным шкафом, придвинутым к стене в самом дальнем углу подвала. Его черно-коричневые с белыми пятнами лапы с такой скоростью скребут дверцу шкафа, что почти слились в одно мутное пятно.

Именно этот шкаф заставил меня побороть страх и войти в подвал. Похоже, Бутча он интересует еще больше, чем меня.

Дверцы шкафа изготовлены из гладкого светлого дерева и снабжены расположенным в центре и удерживающим их вместе врезным замком. Шкаф явно заперт, и ключа нигде не видно.

Внутри меня вздымается огромная волна разочарования. Я вспоминаю, что именно тогда, когда мы говорили об этом шкафе, я поняла, что Джек не только может мне лгать, но что он уже это делает. Через месяц после нашей свадьбы, когда я еще без малейших колебаний входила в подвал, я не могла не обратить внимания на большой запертый шкаф. Вполне естественно, что я поинтересовалась его содержимым. Джек посмотрел на меня отсутствующим взглядом и переспросил:

— А, ты о той старой штуковине? Она все еще там? Если честно, я о ней напрочь забыл.

— Что в нем? — настаивала я.

Он пожал плечами и перевел взгляд на телевизор. На этот раз его взгляд показался мне еще более отсутствующим, чем минуту назад.

— Да так, всякая ерунда.

— Разве тебе не любопытно? — не унималась я.

— Нисколько. Я даже не знаю, где ключ.

Передо мной как будто медленно отворилась запертая дверь, и я вдруг поняла, почему он отвечает так уклончиво.

— В нем хранятся вещи Евы? — осторожно поинтересовалась я, а он скривился, как делал всякий раз, когда я произносила ее имя.

Он ответил не сразу. Он долго смотрел в окно так, будто намеревался распахнуть его и улететь. Потом его подбородок медленно приподнялся, а затем опустился.

— Да, — прошептал он.

— Понятно, — отозвалась я.

— Прости, — произнес он.

— Все нормально. Я не хочу, чтобы ты избавлялся от ее вещей, если ты к этому не готов. Просто было бы неплохо, если бы ты сказал мне об этом раньше. Я ведь теперь здесь живу.