Я встала.

— Утром я попытаюсь утрясти проблемы со счетами. Но ты должен или найти работу, или уйти. Другого выбора у тебя нет. Честно говоря, мне уже все равно, что ты выберешь.

Этим вечером он принял мудрое решение — лег спать на диване. К счастью, в надежном месте, где я прячу дневник, я держу и сберкнижку. В течение нескольких последних лет на ней хранилось около двухсот фунтов. Так что мой экстренный фонд цел, но всего остального я лишилась. Это заставляет меня нервничать. Завтра я позвоню всем, кому мы должны. Я надеюсь, что мне удастся уладить проблему с оплатой счетов. Может быть, мне удастся также найти дополнительную работу по вечерам. Уборщицей устроиться легче, чем делопроизводителем. В бар я пока не буду устраиваться. Мне и так приходится вставать очень рано. Если я начну работать допоздна, мне вообще спать будет некогда. Я понятия не имею, как мы выкрутимся. Я знаю, что должна вышвырнуть его за дверь, но пока просто не могу на это решиться. Кроме меня, у него никого нет, к тому же я еще не забыла, что когда-то мы были дружной парой. Довольно долго Ева и Эллиот вместе сражались со всем миром. Когда-то я его любила.

Боже мой, если честно, то мне кажется, я продолжаю его любить. Если он сможет взять себя в руки, а я уверена, что так и будет, то все еще образуется — как в финансовом плане, так и в эмоциональном.

Я


15 января 1992 года


Все понемногу налаживается.

Я знала, что он может взять себя в руки, и он это сделал. Теперь у него есть работа. Уже на следующий день после прихода судебных исполнителей он нашел работу на стройке. Сначала он был разнорабочим, но после того, как ему удалось несколько раз поболтать о том о сем с бригадиром, ему позволили взглянуть на отчетность. С тех пор он только этим и занимается. Оплата мизерная, но это лучше, чем вообще ничего.

Три четверти зарплаты он отдает мне, а оставшуюся четверть тратит по собственному усмотрению. Те деньги, которые он мне дает, идут на погашение долгов компаниям, предоставляющим услуги. Мне пришлось приложить немало усилий, но после нескольких звонков и слезных обещаний все они позволили мне погашать долг частями. Мы находимся в таком затруднительном положении, что иногда мне становится тяжело дышать. Мне часто приходится выбирать между едой и сигаретами. Я выбираю еду, потому что Эллиот не может претендовать на мою порцию. Я съедаю все сразу, а потом мне очень стыдно, так как я вижу, что он старается.

Я ненавижу его за то, что он сделал, но я все еще люблю его — такого, каким он был раньше. Это противоречит здравому смыслу, но что общего между любовью и здравым смыслом? Я люблю Эллиота за то, что он любил меня настолько, что захотел, чтобы я бросила стриптиз. Я прижималась к нему по ночам и рассказывала ему свои сны. Этот мужчина позволил мне снова почувствовать себя целостной личностью. После того как завсегдатаи «Хэбби» столько лет пожирали глазами мою грудь, мою задницу, мою едва прикрытую щелку, это было удивительное ощущение. Возможно, я поступаю глупо, но я продолжаю верить в то, что настоящий Эллиот, Эллиот, которого я люблю, никуда не исчез. Он там, внутри него. Ему просто надо преодолеть этот трудный период, и он снова станет самим собой.

Я


5 апреля 1992 года


Хозяин квартиры поднял оплату.

Я думаю, это по-честному. Он не поднимал ее с того времени, как я въехала, а ведь это почти центр Лондона. Я знала по объявлениям в газетах, сколько он мог бы за нее выручать, несмотря на то, что это всего лишь крохотная задрипанная квартирка. Он приехал и все мне объяснил. Он был очень любезен и даже не стал просить об «услугах» в качестве компенсации за разницу в цене. Он сказал, что в этом нет ничего личного, бизнес есть бизнес, и что ему было бы жаль со мной расстаться, особенно с учетом того, в каком состоянии я поддерживаю квартиру. Но он хочет сдавать ее по реальной, сложившейся на сегодняшней день цене.

Вот так. Я несколько часов просидела перед разложенными на столе счетами и с клочком бумаги в руках, на который я выписала все наши долги и денежные поступления. Я поняла, что мне никогда не удастся свести эти цифры хоть в какое-то подобие баланса. Мы и так живем на грани нищеты. Эллиот регулярно откуда-то падает, и его еще раз избили за то, что он не выплачивает долг. В результате он так часто не выходил на работу, что его уволили. Сейчас он ищет другую работу, но без тех денег, что он приносил, мне не удается сводить концы с концами. Я не даю ему денег. Очень часто мы вынуждены есть только тосты, и я бросила курить, потому что не могу себе это позволить. Я пешком хожу на работу, где бы это ни было, и зачастую мне приходится выходить из дома в полпятого утра. Зимой в это время темно, а летом едва начинает светать. Я быстро иду по улицам, чувствуя себя очень странно, потому что мне встречаются исключительно люди, возвращающиеся домой с продолжительных вечеринок. Когда я могла позволить себе автобус, я садилась на самый первый и оказывалась среди других уборщиц, спешащих в многочисленные лондонские офисы и по большей части не говорящих по-английски. Теперь, когда я добираюсь пешком, я чувствую себя очень одинокой, и это чувство усугубляется тем, что я нахожусь в такой отчаянной ситуации. Проходи мимо домов и глядя на их освещенные или все еще темные окна, я задаюсь вопросом, многие ли из живущих в них людей настолько бедны, что не могут позволить себе вдоволь еды, многие ли женщины чувствуют себя загнанными в угол из-за мужчины, которого они когда-то любили и хотели бы продолжать любить. Тех, кто еще не дошел до последней черты, как я, а остановился в одном шаге от нее, наверняка достаточно много.

И причина всего этого — деньги. Всегда все упирается в деньги. Я их ненавижу. Я действительно ненавижу деньги. Деньги не являются корнем всех зол, и любовь к деньгам не является корнем всех зол. Этим корнем является ПОТРЕБНОСТЬ в деньгах. Они тебе нужны, и без них ты никто. Ты можешь опуститься на дно, и никто этого даже не заметит.

Я постоянно думаю о Дон. Как она там? Ее квартира гораздо лучше, чем моя, и стоит она дороже, она покупает наркотики и все же умудряется выживать. Но то, что ей приходится делать, чтобы заработать такие деньги…

У меня есть три недели, чтобы насобирать недостающую сумму для оплаты квартиры. В противном случае мы… я окажусь на улице. Мне придется позаботиться о себе, прозябая там, на этих холодных улицах. Как я буду это делать, если я не способна на это, даже работая и имея крышу над головой? Я боюсь, что, стоит мне там оказаться, и я уже никогда не смогу оттуда уйти.

Я не собираюсь даже обсуждать это с Эллиотом. В этом нет никакого смысла. Мы почти не разговариваем с тех пор, как его избили в последний раз. Иногда я покупаю ему сигареты, потому что без них он теребит края мебельной обивки, пока она не начинает разлазиться. Все, что он может делать, — это целыми днями сидеть на диване и смотреть телевизор. Я часто слышу, как он плачет, хотя о чем он может плакать, ума не приложу. Ведь мы оказались в нашем нынешнем положении исключительно благодаря ему.

Я звонила в «Хэбби» и некоторые другие клубы, но у них нет места для еще одной девушки.

И еще я звонила в агентства недвижимости, и там мне сообщили, что мне придется заплатить за квартиру за месяц вперед и внести столько же в качестве залога. Кроме того, оказывается, многие владельцы жилья теперь интересуются кредитной историей своих потенциальных жильцов. Разумеется, благодаря Эллиоmy и его махинациям со счетом моя кредитная репутация вылетела в трубу. Да у меня все равно нет денег на залог и оплату вперед. Я пыталась найти что-то подальше от центра, а значит, подешевле, но тогда мне пришлось бы и работу искать ближе к тому месту, где я поселюсь, в противном случае я не смогу добираться туда пешком. Кроме того, люди крайне неохотно сдают квартиры тем, кто нигде не работает. Выхода нет. ВЫХОДА НЕТ. ВЫХОДА НЕТ. ВЫХОДА НЕТ.

Может, правильнее всего было бы сесть в поезд и вернуться и Лидс? Может, мать примет меня обратно? Я ведь уже не тинейджер. Если Алан ко мне сунется, он получит коленом между ног и кулаком в нос. Но она не ответила ни на одно из моих писем.

II разве я простила ее за то, что она предпочла его мне?

И разве я забыла, что, хотя она и подумала, что это я ей звоню и молчу в трубку, она не написала и не позвонила, чтобы узнать это наверняка?

Господи, что же мне делать?

Все та же


10 апреля 1992 года


Я только что вернулась от Дон.

Она выглядит намного лучше, чем раньше. Она прошла реабилитацию и избавилась от наркотической зависимости. Во всяком случае, пока, как она говорит. Она немного поправилась, у нее улучшился цвет лица, а волосы уже не кажутся тусклыми и безжизненными. Жаль, что я не могла сказать того же о ее глазах. Пусть и не такие остекленевшие, как прежде, они все же были какими-то мертвыми, как будто самой Дон в этом теле уже не было.

— Это действительно так ужасно? — спросила я, после того как мы обменялись обычными, ничего не значащими фразами о том, как поживает каждая из нас.

Она вздохнула и долго молчала, уставившись на круглый вытертый коврик, который теперь лежит между журнальным столиком и кушеткой.

— Да, — наконец произнесла она, — ужасно. Я убеждаю себя в том, что это не так, потому что иначе я просто не смогу этим заниматься. Но это так.

Мне незачем было уточнять, что именно меня интересует. Она окинула меня таким же взглядом, каким на меня посмотрела Конни, когда я спросила ее о приватных танцах в VIP апартаментах в «Хэбби».

— Представь себе худший секс в своей жизни, — снова заговорила Дон. Я тут же вспомнила ночь с Эллиотом через пару недель после того, как он украл мои деньги. Тогда я была слишком измучена всем происходящим, чтобы сопротивляться. — Умножь это на миллион, и ты сможешь приблизительно представить, как это. — Она помолчала. — А теперь представь себе самый лучший секс.

Мне вспомнился не Эллиот, а Питер. Я уже поняла, что ничто и никогда не затмит для меня тех совершенно особых ощущений. Возможно, это объясняется тем, что к моменту, когда я легла в постель с Эллиотом, мне так опротивели мужчины с их реакцией на женское тело, что я не смогла отдаться ему всецело. После того как мы с Питером совладали с нашими страстными порывами, для меня был счастьем каждый миг нашей физической и эмоциональной близости. Я обожала чувствовать его рядом с собой и внутри себя. Вне всякого сомнения, это было лучшим из всего, что я испытала в своей жизни.

— Имей в виду, они должны верить, что именно это ты ощущаешь, если хочешь, чтобы они обращались к тебе еще и еще. Иначе это занятие будет для тебя весьма непродолжительным.

— Я не хочу, чтобы оно было продолжительным.

— Знаю. Я тоже этого не хотела. Но сейчас у меня нет другого способа заработать деньги. Я просто больше ничего не умею. — По пути домой я осознала, что это было самым страшным из всего, что она мне сказала. — Подумай, Ева, тебе это действительно необходимо? Может, существует какой-то другой выход?

— Другого выхода я не вижу.

— А как насчет Эллиота? Чем занимается он?

— Слоняется по квартире, курит, жалеет себя. Его периодически избивают за то, что он не рассчитался за взятую в долг наркоту. Я вообще удивляюсь, что кто-то продолжает ему ее давать.

Глаза Дон потемнели, а черты лица исказило отвращение.

— Хреновые новости. С этим твоим Эллиотом, Ева, ничего хорошего тебя не ждет.

— Я и сама так считаю, но я помню, каким Эллиот был раньше. Я влюбилась в того Эллиота, Дон, и я не могу от него отказаться, пока у меня не умерла надежда на то, что он сможет стать прежним.

— Почему бы тебе на какое-то время не переехать ко мне? Пока ты все для себя не прояснишь? Я знаю, что диван старый и малость бугристый и, возможно, это выглядит как шаг назад, но, поверь мне, это лучше, чем то, что ты задумала.

— Не могу, Дон. Я не могу снова сесть тебе на шею. И у меня столько долгов! Я обязана со всеми рассчитаться. Я обошла танцевальные клубы, но они никого сейчас не берут из-за новых правил и ограничений. Кроме того…

Мне не хотелось произносить это вслух, но мы обе знали, что и не могу оставить Эллиота. Я не могу бросить его в таком униженном состоянии.

— Ева, откажись от него. Он сам пойдет на дно и прихватит с собой тебя. Это только вопрос времени. Люди, которым он должен, рано или поздно переключатся на тебя.