– Распутница, – тихо пробормотал он.

И так как она откликнулась на его ласки, он погладил ее бархатные ушки и почесал под подбородком кончиками пальцев.

Мэрилин была в хорошем расположении духа – большая редкость.

«Теперь ты моя, – подумал Ник и тихо засмеялся. – Моя целиком».

Он всегда завидовал животным, которые отдаются удовольствиям, не боясь показаться слабыми. Где то на эволюционной лестнице люди утратили эту способность, но взгляд вошедшей в транс Мэрилин подтверждал его эротическое главенство. Она принадлежала ему, готовая подчиниться его желаниям, покорная рабыня наслаждений, которые он ей подарит. Ник почувствовал, что по спине у него пробежала точно такая же волна удовольствия. Очевидно, он не утратил своей характерной черты. Была еще одна особа женского пола, загипнотизированная чувственностью змеи… беспомощная перед лицом кольцевого заклинания этой рептилии.

Он по опыту знал, что женщины всегда откликаются на правильно подобранную стимуляцию. Нужно только немного терпения, чтобы отыскать, что заводит их. Слишком часто мужчины считают, что их жены и возлюбленные чувствуют то же, что они, и разделяют их потребности. Они не дают себе труда найти то, чего ей не хватает, о чем она мечтает, чего боится.

Ник угадывал, чего им не хватает. Он понимал, чего они боятся.

Он уже давно понял, что женщины рождены отдавать. Они контролируют свой мир с помощью актов выкармливания и поддержки. Их пугал пассивный акт принятия, впускания в себя. Они понимали, насколько рискованно открыть себя для удовольствий, довериться мужчине. Открыв мужчине себя, они теряли все. Но если ты убеждал их, что в твоих руках они в безопасности, что ты хочешь только того, что потерял сам – способности чувствовать, смеяться, плакать, – они сразу ободрялись. И как только женщина приучалась испытывать таким образом удовольствие с мужчиной – и сексуальное, и эмоциональное, – она попадала на крючок. Она просто хотела еще, еще и еще.

Он отнял руку от горла Мэрилин и смотрел, как широко раскрылись ее глаза, услышал низкий, утробный, жаждущий вопль. Ли Раппапорт нечего было бояться… нечего, кроме себя самой. Он знал, что ей нравилось. Он знал, чего ей не хватает.

Глава 6

Обычно, когда Ли хотела узнать о сексуальной жизни клиента, она просто задавала вопросы. Но почему то сегодня это казалось немыслимым. Ник Монтера был широко известен как «сексуальный волшебник», но если она вынудит его оправдываться, он, вероятно, сочтет нужным защищать эту легенду или отрицать ее. В любом случае правды она не узнает…

Деликатное покашливание вернуло ее к действительности и заставило вздрогнуть. Ли резко убрала ладонь от лица, осознав, что теребила маленькое золотое колечко, украшавшее ее ухо.

Она поглаживала сережку, когда нервничала или задумывалась.

Это действовало на нее успокаивающе.

– Что у нас сегодня, док? – тихо спросил Монтера. – Мне предстоит разглядывать большие и противные чернильные пятна? Или вы обреете мне голову и прикрепите электроды? Я принес палку – держать во рту, чтобы не откусить язык.

Ли заметила мрачную, но ослепительную улыбку своего клиента и его великолепную нескладность – только так она могла описать манеру Ника Монтеры устраивать свое длинное тело на стуле в ее кабинете. Одну руку он забросил за спинку, а другой рассеянно теребил пальто. Его вытянутые вперед ноги слегка разошлись в довольно провокационной манере, в зависимости от местоположения наблюдателя.

Местоположение Ли великолепно для этого подходило.

Возможно, он этого и хотел.

Она заставила свой взгляд подняться повыше. Теперь его улыбка, отметила она, являла собой шедевр хрупкости. Ли улыбнулась бы в ответ, если б не его глаза. Они, казалось, в этой шутке не участвовали. Они были такой же ледяной синевы, что и его кашемировый джемпер с V образным вырезом.

Густые черные волосы. Длиннющие ноги. И дьявольская ухмылка. Он был фантастически сексуальным подозреваемым в убийстве. И почти забывался тот факт, что он склонен был носить при себе оружие.

– Вы не являетесь кандидатом на шоковую терапию, – сообщила ему Ли. – Вы слишком дерзкий.

– Дерзкий… хорошее слово. Я бы предпочел… красивый, высокомерный, сногсшибательный.

– Знаю. – Она придвинула к себе блокнот и взяла карандаш. – Если мы покончили со сбором предварительной информации – а я искренне надеюсь, что это так, – почему бы вам не рассказать мне о себе?

Откинув голову, он рассматривал ее из под ресниц, оказавшихся почти такими же черными и густыми, как у нее.

– Хорошо, есть одна страшная тайна, доктор. Я фотограф и должен разбираться в цвете. Серый – не ваш цвет.

Ли тронула рукав своего сизо серого кардигана, который надела с такой же шелковой блузкой и свободными брюками. Она никогда не считала себя рабыней моды, но именно в это утро она вдумчиво подбирала цвета наряда, включая замшевые туфельки с перепонкой, обычно никогда не заботясь о своем внешнем виде до такой степени.

– А что не так? – спросила она.

– Вам нужен цвет поярче. Голубой подошел бы больше. Он по контрасту выявил бы цвет вашего лица и поймал бы блики ваших глаз.

– Поймал блики глаз?

Ли чувствовала давление на чувствительную точку рядом с переносицей, на которую слишком сильно нажимали ее очки в роговой оправе. Прикосновением указательного пальца она их поправила. Очки были нужны Ли только для чтения, но она забыла их снять.

– Источники света, отражающиеся в глазах объекта, – продолжал он. – Фотографы, умеющие рассмотреть красоту своих объектов, сосредоточены на них. Разумеется, было бы лучше, если б я мог видеть ваши глаза, – добавил он.

Она поглубже уселась в кресле, сложила на груди руки и одарила его уничтожающим взглядом:

– Мистер Монтера, когда мне понадобится консультация по части гардероба, я отправлюсь в «Нордстром», благодарю.

– И там несколько неудовлетворенных продавщиц оденут вас в пиджаки и брюки мужского покроя. Вы этого хотите? Походить на мужчину?

– Чего я хочу, так это чтобы вы покончили с ментальной мастурбацией и ответили на мой вопрос!

Он слегка откачнулся назад, словно необыкновенно наслаждаясь их небольшим разногласием.

– Не получается, док.

– Что не получается?

– Это жесткое заявление. Вы слишком стараетесь, а вам это все равно не идет. Ваша сила в мягкости. Вы – женщина.

То, как поплыл при последних словах его голос, вызвало у Ли желание смотреть в любую сторону, только не на него. Внутри ее что то свернулось и развернулось, словно приливное течение. Она уже потянулась, чтобы снять очки, но вовремя опомнилась. Минутку. Минутку! Она не станет из за него менять свое поведение. И это не имеет отношения к ее полу. Она профессионал и намерена вести себя соответственно.

«Что ж, попробуем еще раз, – подумала она. – Если он не ответит на этот чертов вопрос сразу, я немедленно прекращу беседу и отправлю его собирать вещи».

– Как вы занялись фотографией? – спросила она.

Он мгновение смотрел на нее, словно свыкаясь с мыслью, что не сможет взять это столкновение под свой контроль. Вероятно, это ощущение оказалось для него внове, подумала Ли. Он не был клиентом, поэтому сопереживание не являлось целью беседы, но ей было интересно, смогла бы она достичь с ним согласия, если бы цель была такой. Несмотря на свою небрежность, он был очень властным человеком. А она была слишком настороже, чтобы уступить свои позиции.

– Причиной стала женщина, – отозвался он.

– Прошу прощения?

– Это случилось из за женщины.

Ли почему то не удивилась. В голове у нее возник образ красивой женщины, сидящей на подоконнике. На ней не было ничего, кроме мужского пальто, которое она небрежно запахнула на груди, но выставила перед камерой длинные обнаженные ноги. Она как будто куда то вглядывалась, если бы ее глаза не были завязаны поясом от пальто, а шея не изогнута под изысканным, почти болезненным углом. Это была фотография Дженифер Тейрин, живой и мертвой.

– Это была женщина, которую вы захотели сфотографировать? – спросила Ли.

– Напротив. Она хотела, чтобы я фотографировал.

– Ваша мать?

Ник Монтера замер, словно ему нанесли удар. Даже прекратил поглаживать спинку стула. Но он тут же рассмеялся, отгоняя наваждение.

– Нет, – сказал он, – моя учительница, в четвертом классе. Она подала заявку на грант в Художественный совет. Нас обеспечили фотокамерами, местный фотограф коротко объяснил нам, как ими пользоваться, а затем почтенная миссис Трини Мальдонадо выпустила нас – тридцать десятилеток, – вооруженных и очень опасных.

– Что вы снимали?

– Лачуги, на заднем дворе которых сушилось белье и перед которыми высились груды мусора. Шелудивых собак, спящих рядом с пьяными, чтобы было потеплее, и наркоманов, умерших в переулках. Я никогда не осознавал, какое уродство окружало меня, пока не взглянул на него сквозь видоискатель. В Сан Районе не было ничего хорошего – совсем никакой красоты, – и даже красная и розовая герань, которую пыталась выращивать в нашем бетонном дворике моя мать, была покрыта черной сажей.

– И что вы чувствовали?

Он посмотрел на нее так, словно в жизни не встречал никого глупее.

– Как вы думаете, что я мог чувствовать? Я презирал это место. Отец пил. Мать плакала. Типичная сцена для баррио, за исключением того, что Фейт Монтера была англо американкой. Моя мать так никогда и не вписалась в эту жизнь. Я тоже – ее сын полукровка.

– Это уродство стало стимулом, заставившим вас выбраться из баррио?

И снова этот взгляд. Ты что, действительно дура, женщина?

Он выпрямился на стуле, потом подался вперед, разглядывая ее, будто установить контакт с таким бесконечно наивным человеком стало для него своеобразным вызовом.

– Никому не нужен стимул, чтобы захотеть выбраться оттуда. Я не мог выбраться. Мне было десять лет.

– Что вы сделали?

– То же, что и все. Я болтался там, ожидая какого нибудь случая. В конце концов я сблизился кое с кем из других отверженных, скорее ради защиты, чем из за дружбы. Никому мы были не нужны, поэтому создали свою банду, «Буревестники». Нашим символом стала змея с перьями, один из ацтекских богов.

– Вы забросили фотографию?

– На время. Но потом я нашел объект для съемок, который не мог уничтожить даже баррио.

Женщины, подумала она.

– Свет, – сказал он. Он глянул в окно, где в отдалении сияло полуденное марево. – Я открыл для себя свет. Свет солнца, свет лампы, пламя костра. Я поймал свет в глазах беззубого старика и лунный свет, отражающийся от проржавевшего хромированного бампера брошенного автомобиля на Серано стрит. Я сфотографировал капли воды после ливня, в которых играло солнце.

Его голос смягчился, но что то прорывалось наружу, что то очень острое. Почему ей показалось, что это страсть? Или тоска? Потребность в чем то. Внезапно Ли напряглась, чтобы не пропустить ни одного слова.

– Я бы хотела посмотреть какие нибудь из тех фотографий, – услышала она свой голос.

Но ее замечание не смогло пробиться сквозь его воспоминания.

– В комнате моей матери была лампа, – продолжал он. – С белым абажуром, отделанным рюшем. Он был порван, а края рюша пожелтели. Я думаю, эта лампа была с ней с самого ее детства. Раз или два я застал ее, когда она нежилась в свете этой лампы, о чем то мечтая. Тогда она была такой красивой…

Если вы хотите что то узнать о мужчине, спросите о его матери.

Ли научилась этому не в колледже. Это была одна из поговорок ее матери. Кейт Раппапорт была неглупой женщиной.

Она с удивлением подняла глаза, поняв: что то изменилось. Монтера стоял у единственного в комнате окна, но она не слышала, как он поднялся. Она заставила себя оставаться на месте и наблюдать за ним из безопасного убежища за своим столом. Он расстроился? Или открыл ей больше, чем хотел? Все ее профессиональные инстинкты были начеку, предостерегая от личного любопытства. Он раскрылся добровольно, и если она станет задавать слишком много вопросов, он может опять закрыться.

– Я не фотографировал только один вид света. – Он колебался, в его тоне звучали нотки исповеди.

– Какой же?

– Утренний свет, – после долгой паузы ответил он. – Восход солнца. Смешно, да? Я даже не мог посмотреть на восход без чувства… не знаю, как его назвать… без боли в сердце, наверное. Что то было в этом мягком розовом сиянии, в том, как оно обещало, что все будет хорошо. Может, даже лучше, чем хорошо, – совершенно, как в мечтах.

– Мечтать нужно. Детям это нужно… – Он покачал головой:

– В Сан Рамоне мечты не сбывались. Ночные кошмары – может быть. Рассвет означал новый день пресмыкания перед «мужчиной» и выпрашивания денег на карманные расходы. Мы развлекались, наблюдая, как в переулках колются наркоманы. Если нам хотелось ощущений поострее, мы осмеливались выходить на улицы и увертывались от пуль бандитов. Я бодрствовал всю ночь, чтобы целый день спать, поэтому мне никогда не приходилось видеть, как всходит солнце.