– Поговорим, если хочешь. Не поправить ли тебе подушки?

– Дай мне руку, Клодина. Я очень несносна сегодня?

– Ах, Элиза, это невозможно для тебя! – воскликнула девушка и опустилась рядом с ней на колени.

– Все-таки, все-таки. Я чувствую. Но у меня болит сердце, и ты должна простить мне.

– Скажи, Элиза, с тобой случилось что-нибудь неприятное?

– Нет, я только думала о смерти, Клодина!

– О, только не думай об этом!

– Ты ведь знаешь, Клодина, от смерти и от любви нет лекарств! Кажется, я не боюсь смерти, но меня приводит в ужас дальнейшая жизнь.

– Ты ужасно взволнована, Элиза.

– Да, да, и я устала, так устала. И тебе надо спать, я останусь одна, уйди, пожалуйста! Горничная сидит рядом, иди! Мне все время хочется смотреть на тебя, когда ты тут!

Огорченная Клодина нагнулась к ее горячей руке и вышла. Около полуночи она опять потихоньку вошла в спальню и, стоя за красной шелковой занавеской, прислушивалась, спит ли герцогиня. Все было тихо, но когда шелк слегка зашуршал от ее движения, темные большие глаза больной медленно повернулись к ней с тем же вопросительным выражением.

– Чего ты хочешь? – спросила она.

Клодина подошла к ней.

– Мне страшно за тебя, прости!

– Скажи мне, – неожиданно спросила герцогиня, – почему ты сначала не хотела ехать в Нейгауз?

Клодина смутилась.

– Почему я не хотела ехать в Нейгауз? – покраснев, переспросила она и замолчала. Она не в силах была сказать: потому что я люблю Лотаря и потому, что он всегда задевает меня, когда видит, потому что он не доверяет мне…

Герцогиня вдруг отвернулась.

– Оставь, оставь, я не хочу ответа, уходи, уходи!

Девушка растерянно пошла к выходу.

– Клодина! Клодина! – воскликнула герцогиня раздирающим душу голосом. Она сидела на постели, протягивая к девушке руки, и с каким-то страхом смотрела на нее. Клодина вернулась, села на постель и обняла дрожавшую молодую женщину.

– Элиза, – задушевно произнесла она, – оставь меня у себя.

– Прости меня, ох, прости меня! – рыдала герцогиня и осыпала поцелуями глаза, волосы и платье девушки. – Скажи мне, скажи совершенно откровенно – любишь ли ты меня?

– Очень люблю, Элиза, – сказала Клодина и вытерла слезы на глазах герцогини, как это сделала бы мать своему ребенку. – Ты и не знаешь, как сильно я люблю тебя.

Герцогиня откинулась назад.

– Благодарю тебя, я так устала!

Клодина посидела еще немного, потом, когда ей показалось, что больная заснула, она тихо вынула свою руку из ее рук и на цыпочках вышла из комнаты. Ей стало жутко. Что случилось с герцогиней? Эти пристальные взгляды, то холодность, то страстные ласки?

«Она больна», – сказала она себе.

Клодина остановилась в своей комнате перед зеркалом, чтобы поправить растрепавшиеся волосы. Промелькнула недоверчивая мысль, но она гордо подняла золотую головку.

Ни она, ни герцогиня не верили сплетням. Однако внезапно, как одно из тех неприятных предчувствий, которые всегда сбываются, всплыло воспоминание об исчезнувшей записке. Сердце ее на мгновение замерло, но она тут же улыбнулась: кто мог знать, в каком лесном уголке мокнет теперь эта бумажка от дождя и росы?

Клодина взяла молитвенник, когда-то ежедневно служивший ее матери, и открыла первую попавшуюся страницу:

«Сохрани меня, Господи, от злых наговоров и отклони моих врагов! Не допусти, чтобы со мной и с моими близкими случилось что-нибудь худое, и не дай заботе приблизиться к нашему дому», – прочла она, и мысли ее полетели к тихому дому, где наверху светилась в темноте рабочая лампа Иоахима. Оттуда они перешли в Нейгауз к постельке маленькой сиротки… «Господи, сохраняй ее и впредь, как сделал это Ты вчера!» – прошептала она и снова посмотрела на страницу.

Книга выскользнула у нее из рук, леденящий ужас охватил ее: ей представилось искаженное лицо герцогини.

Она спрятала голову в подушку: как могла прийти ей в голову такая нелепая мысль?

Только через довольно длительное время Клодина выпрямилась, вся дрожа, и укрылась одеялом. Она не погасила лампу, потому что не могла оставаться в темноте.

Глава 23

Наступило прелестное утро, ясное и свежее. Солнце зажигало мириады капель росы на широком лугу альтенштейнского парка, где целая толпа рабочих занималась приготовлениями к празднику. Все было пестро и весело.

Сегодня был день рождения наследного принца, и все готовилось для детей: поставили карусели с лошадками, покрытыми красным сукном, садовую сцену и полосатую, белую с красным, палатку, над которой развевались пурпурные флаги и вымпелы. В тени деревьев устроили эстраду для музыкантов и место для танцев. Бабушка с отцовской стороны прислала накануне белого пони, который потихоньку был проведен в конюшню и теперь ел там овес, хотя с трудом доставал до яслей.

Рано утром пришла телеграмма, извещавшая о приезде герцогини-матери к обеду.

На два часа был назначен семейный завтрак, а к обеду ждали гостей, главным образом детей, даже маленькая Эльза из Совиного дома и Леони, баронесса Герольд фон Альтенштейн, получили большие напечатанные пригласительные карточки.

Недуг герцогини и вчерашняя гроза смутили многих. Состоится ли праздник?

Но, слава богу, его не отменили – очевидно, герцогине стало лучше, да и погода стояла великолепная. Все ждали праздника, который как бы служил продолжением недавнего торжества в Нейгаузе.

– Божественно, пикантно, как у Доде, – говорила генеральша Плассен, гуляя утром по лесу с графиней Лилиенштейн. Они шептались, и у генеральши бегали глаза. – Если только она достаточно ловка, он непременно женится на ней.

– Это уж наверно, – подтвердила другая.

– Не беспокойся, дорогая графиня, все Герольды понимают свои выгоды. Барон получит и вторую принцессу, хоть он и представляется равнодушным.

– Это хитрость, милая Плассен.

– Ах, ведь они уже относятся друг к другу, как родственники. Герцог часто зовет его кузеном!

– И имеет основание. Ведь они в двойном родстве! – И дамы засмеялись своей шутке.

– Неужели герцогиня действительно ничего не подозревает, – спросил один из игравших в кегельбане «Форели», – или же она не хочет заострять на этом внимания?..

– Возможно, она умная женщина, – сказала одна из знатных дам и взяла в руки шар.

– Напрасно вы так думаете, – возразил толстый майор Б. – Бедная женщина видит все, что касается ее мужа, в розовом свете, она ничего не подозревает, она обожает герцога.

– Именно поэтому она ему все позволяет?

– Чертовски красива эта Герольд!

– Очаровательна!

– И как кокетлива!

– А хитра, хитра! Какой ловкий шахматный ход – убежала от положения фрейлины в эту пустыню как раз во время продажи отцовского имения. Замечательно, не правда ли?

– А он и клюнул на эту удочку, – меланхолически заметил член посольства.

Почтенный генерал с седой головой недовольно поднял косматые брови.

– Ее высочество очень чуткая женщина, – сказал он хриплым, едва слышным голосом. – Господа, я должен попросить!..

На его слова не обратили внимания.

– Все это уже было! – воскликнул кто-то, только что сбивший короля.

Генерал еще раз вступился за так строго осуждаемую девушку и попытался доказать, что это недостойная сплетня, но посреди его речи голос опять изменил ему, он откашлялся, вытер вспотевшее темно-красное лицо, сердито выпил свое пиво и вышел из этого гнезда злословия…

«Невероятно! Невероятно!» – бормотал он про себя. Встретив двух тихо беседующих молодых девушек, он подумал: «Готов поспорить, и они говорят о скандале, незрелые головки, которые еще ни о чем не могут судить».

И добрый старик без остановки бранил сплетников и шептунов…

Да, подобно летнему ветру, порхающему с дерева на дерево, летали пересуды от одного к другому, даже прислуга говорила о скандале. Одна старушка написала милостивой фрейлейн Герольд, чтобы та попросила герцога избавить ее сына от воинской повинности, потому что ее просьба будет, мол, конечно, исполнена…

С самого утра в замке все было оживленно.

Маленькая горничная, являвшаяся по звонку в комнату Клодины, принесла ей несколько писем.

– Известно ли уже, как здоровье ее высочества? – спросила Клодина.

– О, прекрасно! Ее высочество отлично почивала и собирается в одиннадцать часов поднести подарки наследному принцу в красном салоне.

– Слава богу!

Клодина послала девушку к горничной герцогини узнать о дальнейших распоряжениях.

Одевшись, она распечатала письма. Одно было от Беаты, обещавшей позаботиться о маленькой Эльзе и взять ее с собой на детский праздник.

«Я еду с двумя племянницами на придворный бал – как это важно звучит и как смешно в действительности! Червячки! – писала она. – Дай бог, чтобы ее высочеству стало лучше, когда ты получишь эти строки. Лотарь со светлейшими только что получил приглашение к обеду. Я хотела бы, Клодина, чтобы он выяснил все поскорее. Эта долгая проволочка непонятна в нем для меня, ведь он человек решительный. Может быть, теперь, когда старая принцесса собирается уезжать? Ах, Клодина, не такой я представляла себе свою невестку! До свидания!»

Клодина грустно отложила письмо и машинально распечатала второе. Какая неумелая рука и какая странная мысль! Клодина улыбнулась: к ней обращались, чтобы она попросила герцога избавить сына бедной матери от воинской повинности. Вдруг она побледнела, как мел. Боже, что это значит, как могла прийти в голову старушке мысль о ней? Такого рода письма обыкновенно присылались герцогине.

Она гордо откинула красивую голову. Странные фантазии приходят на ум подобным людям! Клодина решила показать письмо герцогине: оно должно было ее рассмешить! Однако в груди девушки осталось тяжелое чувство: глупое письмо болезненно укололо ее. Почему не звали ее к герцогине? В это время постучали в дверь, и показалось доброе лицо Катценштейн.

– Можно? – спросила она и подошла к Клодине. – Ее высочество проснулась такой веселой. Ей хотелось самой убрать стол с подарками, она завтракала в постели и запретила будить вас, дорогая Клодина, чтобы вы могли выспаться. Горничная должна была подать ей красное шелковое платье, отделанное кремовыми кружевами, и вдруг…

– Ее высочеству хуже? – испуганно перебила Клодина и пошла к двери.

– Погодите, милое дитя, я должна досказать вам… И вдруг герцогиня получила письмо, я разрезала конверт и вышла за чем-то на минутку. Внезапно слышу из соседней комнаты странный звук, похожий на рыдание; когда я вошла, герцогиня лежала с закрытыми глазами. Я начала хлопотать, а она с трудом проговорила: «Уйдите, милая, я хочу остаться одна». Я против воли вышла, но потом в испуге хотела снова войти, однако герцогиня заперла дверь, чего прежде никогда не случалось. Его высочество посылал два раза доложить о себе, наследный принц сгорает от нетерпения; в саду стоит оркестр и ждет знака к началу серенады, а в комнате герцогини не слышно ни звука.

– Боже, не получила ли она дурных известий от сестры?

Старая фрейлина пожала плечами:

– Кто может знать.

– Пойдемте, милая фрау Катценштейн; ее высочество еще вчера была такой возбужденной и странной!

Девушка с озабоченным лицом остановилась перед дверью спальни герцогини и прислушалась. Там все было тихо.

– Элиза, – со страхом позвала она. В комнате ее зов был услышан. Герцогиня, стоявшая на коленях перед своей постелью, подняла голову; ее застывшие глаза обернулись в ту сторону, и губы сжались крепче. В руках ее была маленькая записка. Сомнения и страх прошли; вместе с уверенностью явилось и спокойствие, но спокойствие ужасное, оцепеняющее, и с ним вернулась гордость, гордость принцессы крови, сильной, всем управляющей, всем владеющей. Никто не должен был подозревать, как она стала несчастна.

Только бы иметь короткий промежуток времени, один час, чтобы успокоить, унять смертельно усталое сердце. И этого не могли дать ей…

– Элиза, – послышалось снова. – Ради бога, я умираю от страха.

Герцогиня быстро встала. Сделала шаг к двери, с отчаянием прижав руки к вискам. Потом пошла и отворила двери.

– Что вам?.. Что тебе надо? – холодно спросила она.

Клодина вошла и увидела выпрямившуюся фигуру с неподвижным лицом и горящими глазами.

– Элиза, – тихо спросила Клодина, – что с тобой? Ты больна?

– Нет. Позови горничную!

– Не борись так против этого, Элиза, ложись. У тебя лихорадочный вид, ты нездорова, – с трудом проговорила Клодина, увидев ужасную перемену.

– Позови горничную и принеси мне свечу.

Клодина молча исполнила приказание. Герцогиня держала над огнем бумагу и бросила ее на пол только тогда, когда огонь заиграл вокруг ее пальцев, потом растоптала остатки ногами.

– Так! – сказала она, положив руку на грудь и глубоко вздохнув. Лицо ее при этом передернулось, как от сильной боли.