– Элизабет! – позвал он, заглянув в будуар.

Она сразу явилась на зов – с широко открытыми от удивления глазами, не успев сменить после прогулки бордовую амазонку.

– Глупо выбирать амазонку такого цвета, если ездишь на белой кобыле, – высказался он, приветственно кивнув. – Смотри, как заметны на ней белые волосы и шерсть.

Элизабет сверкнула невеселой улыбкой и опустила голову.

– Ты совершенно прав, Александр. В следующий раз закажу цвета слоновой кости.

– Ты каждый день ездишь верхом? – спросил он, подходя к окну. – Люблю лето и длинные-длинные дни.

– И я люблю, – начиная нервничать, согласилась Элизабет. – Да, я катаюсь почти каждый день. Когда не езжу в Кинросс.

Наступило молчание. Александр неотрывно смотрел в окно.

– Что случилось, Александр? Зачем ты сюда пришел?

– Скажи, ты часто видишь Анну? Намного реже, чем свою обожаемую кобылу?

В тишине было слышно, как она затаила дыхание. И задрожала.

– Реже, – упавшим голосом призналась она. – Яшма завладела Анной настолько, что я в детской всегда чувствую себя лишней.

– Неубедительное оправдание, Элизабет, особенно из уст матери. Ты прекрасно понимаешь, что Яшма – твоя служанка и обязана подчиняться приказам. Или ты не старалась поставить ее на место?

Два ярких малиновых пятна вспыхнули на бледном лице Элизабет, она пошатнулась, слегка отвернулась, словно привинченная к полу, и стиснула руки.

– Да, не старалась, – прошептала она.

– Сколько тебе лет?

– В сентябре будет двадцать.

– Как летит время. Дважды мать в девятнадцать, дважды побывала одной ногой в могиле, а теперь свободна, как птица… Нет! – рявкнул он. – Не смей плакать, Элизабет! Не время лить слезы. Выслушай меня, потом поплачешь.

Со своего места Элизабет видела только его спину. В чем дело? Что его гнетет? Она понимала только, что Александр страдает. Мало-помалу он взял себя в руки, распрямил плечи и заговорил мягче и тише:

– Элизабет, я ничуть не виню тебя за то, что ты отдала детей на попечение преданных и заботливых женщин – Крылышка Бабочки и Яшмы, ведь ты сама не знала детских радостей. Все эти поездки верхом, прогулки по Кинроссу, полная и неожиданная свобода вскружили тебе голову, как шампанское. А почему бы и нет? Ты выполняла свой долг, как велел божок старикашки Мюррея, и теперь он исполнен. На твоем месте я бы тоже обезумел от радости. – Он вздохнул. – Но если твой долг передо мной уже выполнен, то перед детьми – еще нет. Я не запрещаю тебе ездить верхом и в коляске, гулять, заниматься, чем ты пожелаешь, потому что знаю, как безобидны твои развлечения. Но ты должна заботиться о наших дочерях. Нелл через два-три года будет уже совсем самостоятельная, а вот Анна вряд ли.

Малиновые пятна поблекли, Элизабет упала в кресло и приложила ладони к щекам.

– Так ты заметил…

– Значит, и ты тоже?

– Да, хотя Яшма вечно твердила, что Анне нездоровится, неудобно, холодно, болит спинка. Меня мучили подозрения, но я не решалась проверить их. Александр, ты слишком добр ко мне. Я заслужила все мыслимые упреки и обвинения. Но как ты узнал, что развитие Анны задерживается?

– Сегодня ко мне прибежала Нелл и спросила, что с Анной. Наша старшая дочь заметила, что ее сестренка не держит голову, что у нее рассеянный взгляд. И я сразу отправился в детскую и вытянул из Яшмы всю правду. – Он повернулся лицом к жене – бесстрастный, с холодными глазами: – Развитие Анны не просто задерживается, Элизабет, – она умственно отсталый ребенок.

Элизабет беззвучно заплакала.

– Это случилось при родах, – отчетливо выговорила она. – Маргарет и Руби трясли и шлепали ее минут пять, прежде чем она задышала. Это не наследственное, Александр, ни в коем случае не наследственное!

– О, в этом я ничуть не сомневаюсь! – нетерпеливо оборвал он. – Мне даже кажется, что в случившемся есть какой-то скрытый смысл, только вот какой? Одна наша дочь не по годам умна, вторая – умственно отсталая. Может, в этом и заключается высшая справедливость – кто знает?

Он направился к двери, но, не дойдя, остановился.

– Элизабет, взгляни на меня. Подними голову. Нам надо срочно принять решение. А именно – как быть с Анной. Мы можем или оставить ее у себя, или отдать на воспитание. Если она будет жить с нами, тебе и Яшме предстоит всю жизнь опекать бедняжку, которая не в силах позаботиться о себе. Я не сомневаюсь, что мы легко найдем ей добрых и внимательных приемных родителей – в таких делах деньги решают все. Говори, чего ты хочешь?

– А что выбрал бы ты, Александр?

– Оставил бы ее, конечно, – удивленно ответил он. – Но это не мне решать – присматривать за Анной мне не хватит времени. Если что-нибудь случится с Яшмой, что ты будешь делать? Ты справишься?

– Она останется с нами, – сказала Элизабет. – Я справлюсь.

– Значит, решено. Кстати, я намерен уволить Мэгги Саммерс. Придется какое-то время терпеть неудобства – я хочу, чтобы ноги ее здесь не было уже завтра, и ни днем позже. Саммерса мне, конечно, жаль, он дорожит местом моего помощника и будет тяжело переживать ссылку в Кинросс. Но ничего не поделаешь. Я дам объявление о поиске экономки в «Сидней морнинг геральд».

– Почему бы не обратиться в агентство, где занимаются поиском домашней прислуги?

– Нет, я сам хочу побеседовать с каждой кандидаткой. – Александр извлек из кармана часы и щелкнул крышкой. – А ты поторопись, дорогая. В семь приедет Руби.

– Прости, но к ужину я не выйду. Мне надо найти Яшму и серьезно поговорить с ней. И начать знакомиться с Анной.

Александр поднес к губам ее руку и легко коснулся ее губами.

– Как хочешь. Спасибо, Элизабет. Я не стал бы винить тебя, если бы ты решила отдать Анну, но я безмерно благодарен тебе, что ты этого не сделала.


Известие о болезни Анны обрушилось на Руби, как ведро кипятка. Александр рассказал обо всем в библиотеке, где они курили сигары и смаковали выдержанный коньяк; отсутствие Элизабет за ужином он объяснил легким недомоганием. Проницательная Руби сразу заподозрила, что в семье что-то не клеится, потому что знала Александра гораздо лучше, чем его жена: изменился его взгляд, выражение лица. Эти же признаки Руби замечала у него до рождения Анны, а потом он словно отдалился от Элизабет, отправил ее в дальний угол памяти. И вот теперь его глаза снова смотрели затравленно и тоскливо.

В чем дело, Руби поняла сразу же, едва выслушала рассказ об Анне – о том, как Александр сделал трагическое открытие, как повела себя Элизабет. Чтобы набраться смелости и ответить, Руби пришлось глотнуть коньяку.

– Любимый мой, как мне жаль…

– Вряд ли больше, чем мне или Элизабет. И тут уже ничего не попишешь, молчать и делать вид, будто ничего не происходит, бесполезно. Мы с Элизабет считаем, что всему виной трудные роды. К счастью, внешне Анна почти ничем не напоминает умственно отсталого ребенка – наоборот, она миловидна и хорошо сложена. Когда она лежит в кроватке, то выглядит как любой другой младенец – если бы не глаза. Как говорит Нелл, они у нее смотрят во все стороны. Яшма уверяет, что Анна способна учиться, только на это уходит уйма времени – даже на то, чтобы научить ее есть с ложки.

– Скрытная дрянь! – с чувством выпалила Руби, снова отпивая из стакана. – Я про Яшму, – пояснила она, заметив, что Александр вопросительно поднял брови. – Но знаешь, даже если бы мы все знали с самого начала, мы ничем не помогли бы бедняжке. Элизабет права: ребенок не дышал. Если бы я знала, чем это кончится, я не старалась бы оживить его, но я даже представить не могла… Я просто хотела, чтобы Элизабет мучилась не зря.

– Что сделано, то сделано, Руби. – Он ощупью нашел ее руку и пожал ее. – Древние греки считали человеческую гордыню преступлением против богов, заслуживающим суровой кары. Я возгордился – потому что слишком преуспел и разбогател, а власть моя очень велика. Анна – моя кара.

– Но в городе о ней упорно молчат, хотя Бидди Келли кормила малышку целых семь месяцев.

Белые зубы Александра сверкнули в улыбке.

– Все потому, что Яшма подслушала, как они с Мэгги Саммерс сплетничают и потешаются над девочкой в кухне. И накинулась на них с ножом. Пообещала перерезать обеим глотки, если они проболтаются, и они ей поверили.

– Молодчина Яшма!

– А Мэгги Саммерс завтра навсегда покинет этот дом. Саммерс уже все знает.

Руби неловко поерзала в кресле и сжала в ладонях руку Александра.

– Значит, ты хочешь сохранить состояние Анны в тайне?

– Разумеется, нет! Незачем держать девочку взаперти. Нам нечего стыдиться, Руби. По крайней мере я так считаю. Насчет Элизабет не уверен. Я хочу, чтобы Анна могла гулять, где захочет, а в том, что она научится ходить, ни на минуту не сомневаюсь. Пусть весь Кинросс знает: даже богатство и привилегии не спасают от семейных трагедий.

– А ведь ты так и не рассказал мне, как восприняла известие Элизабет. Или она знала про болезнь Анны?

– Вряд ли. Она просто убедила себя, что ребенок немного отстает в развитии. Немного отстает! – Он горько рассмеялся. – Моя жена превратила какую-то паршивую кобылу в идола и усердно поклонялась ему. Чистила, гладила, расчесывала… Скажи, чем лошади так притягивают женщин?

– Силой, Александр. Движением мышц под атласной шкурой. Возможностью подчинить себе эту силу. Хорошо, что ты подарил ей кобылу, – вида конского фаллоса она бы не вынесла.

– Руби, ты можешь хотя бы раз в жизни вести себя пристойно?

– Ха! – воскликнула Руби, сплетая пальцы с пальцами Александра. – А что толку? – Она пересела к нему на колени и прижалась щекой к его волосам – они совсем поседели, так неожиданно и сразу! – А ты так и не понял, о чем все время думает Элизабет?

– Увы!

– После рождения Анны она стала другой. Со мной почти не общается – разве что приглашает меня на завтрак вместе с Теодорой или на ужин с тобой. Прежней близости между нами как не бывало, а раньше мы о чем только не болтали! Обо всем на свете! Но теперь она будто ушла в свой мир, – печально заключила Руби.

– Ты нужна мне, – пробормотал Александр, уткнувшись лицом в ее грудь. – Если ты не против, я приеду к тебе в Кинросс сегодня же, попозже.

– Когда хочешь, – ответила она. – Приезжай, когда хочешь.

Она в одиночку спустилась с горы в вагоне, глядя на Кинросс, освещенный фонарями, издалека похожими на зеленоватые искры. Пыхтели двигатели, сатанинское пламя вырывалось из длинных бараков, где из руды добывали золото «Апокалипсиса», а вдалеке, на холме Суна, в лунном свете поблескивали пагоды. «И я частица этого мира, хотя никогда не хотела к нему принадлежать. Как мстительна любовь! Если бы не Александр Кинросс, я не поднялась бы выше, чем уготовано мне судьбой, навсегда бы осталась дамой полусвета на грани изгнания, если не гибели».


Элизабет начала бывать в церкви с того дня, как узнала о плачевном состоянии Анны. Но не в пресвитерианской церкви: в следующее воскресенье она появилась у англиканской церкви Святого Андрея, ведя за руку Нелл, в сопровождении Яшмы, везущей в колясочке Анну. Китаянка осталась у церковных ворот ждать конца службы – тоненькая, испуганная, незаметная.

Потрясенный и обезумевший от радости преподобный Питер Уилкинс лично приветствовал первую леди Кинросса и сообщил, что скамья в первом ряду всегда к услугам жителей Кинросс-Хауса. По городу уже ползли слухи, что миссис Саммерс уволена, а в особняке на горе творится что-то неладное, поэтому священник проявил особое внимание к новой прихожанке.

– Спасибо, мистер Уилкинс, – сдержанно отозвалась Элизабет, – но мне было бы удобнее занять одну из последних скамей. Моя младшая дочь Анна отстает в развитии, иногда капризничает, и в этих случаях мне хотелось бы иметь возможность незаметно увозить ее из храма.

Так и порешили. Город Кинросс узнал, что Анна Кинросс – умственно отсталый ребенок, что положило конец сплетням и не дало восторжествовать Мэгги Саммерс.

Вопрос с Яшмой решился сравнительно легко: разрыдавшись и бросившись друг другу в объятия, две женщины решили вместе растить Анну; при этом Яшме не понадобилось разлучаться с любимицей, а Элизабет – отказываться от прогулок на Кристал к Заводи. Поход в церковь возвестил о переходе Кинросс-Хауса на новое положение: таким способом было во всеуслышание заявлено о неполноценности Анны и о том, что миссис Кинросс, здоровье которой уже не внушало опасений, все-таки чтит религию – в отличие от ее безбожника мужа. Да пребудет слава в вышних!

Впечатление получилось бы чуть смазанным, заметь кто-нибудь из прихожан, куда направилась Элизабет сразу после службы – в отель «Кинросс», завтракать с Руби, которая оказала ей самый радушный прием с объятиями и поцелуями.

– Значит, возвращаешься к жизни? – спросила Руби, отстранив гостью и оглядывая ее разгоревшимися глазами.

– Да, – улыбнулась Элизабет, – но только если мы и впредь будем подругами и не станем оспаривать Александра друг у друга. Я наконец-то повзрослела.