Александр тоже разглядывал спутницу, но как-то отрешенно.

– А я думал, ты светленькая, как Джин, – заметил он.

– Я уродилась в темноволосых Мюрреев.

Последовала улыбка – и опять мисс Мактавиш права, улыбка чудесная, но вопреки всем ожиданиям от нее Элизабет ничуть не ослабела.

– Я тоже, Элизабет. – Он взял ее за подбородок и повернул лицом к свету. – Удивительные у тебя глаза – темные, но не карие и не черные. А синие. Отлично! Значит, у наших сыновей есть шанс родиться похожими на настоящих шотландцев.

От этого прикосновения Элизабет стало неуютно, как и от упоминания о сыновьях; ради приличия подождав немного, она высвободила подбородок и перевела взгляд на лежащую на коленях сумочку.

Лошадь трусцой поднималась по холму, увозя пассажиров от пристани в город – действительно огромный, такой же шумный, как Эдинбург, на взгляд неискушенной Элизабет. Кареты, двуколки, кабриолеты, кебы, повозки, подводы, фургоны и запряженные лошадьми омнибусы сплошным потоком катились по узким улицам, где поначалу попадались одни жилые дома, а потом – вперемежку с лавками, навесы над окнами которых простирались до края тротуара и скрывали от глаз пассажиров в экипажах товар, выставленный на витринах.

– Маркизы, – пояснил Александр, словно прочитав мысли Элизабет – еще одно сходство с дьяволом. – Под ними покупатели прячутся от дождя и солнца.

Элизабет не нашлась с ответом.

За двадцать минут экипаж докатился от порта до широкой улицы, по одну сторону от которой раскинулся парк – обширный, но запущенный, с совершенно высохшей травой. Посреди улицы была проложена пара рельсов: по ним лошади возили вагоны городской конки. Возница остановил экипаж у особняка из желтого песчаника, с дорическими колоннами по фасаду. Швейцар в щегольской ливрее помог Элизабет выйти из экипажа. Перед Александром он раболепствовал – особенно после того, как получил целый золотой.

В отеле царила неслыханная роскошь. Внушительного вида лестница, повсюду малиновый бархат, гигантские вазы с малиновыми цветами, блеск позолоченных рам, столов и постаментов. В колоссальной хрустальной люстре ярко пылали свечи. Лакеи в ливреях куда-то понесли сундуки Элизабет, а Александр повел ее саму не к лестнице, а к подобию гигантской птичьей клетки, у открытых дверец которой ждал еще один ливрейный лакей в перчатках. Как только Элизабет, Александр и сопровождавший их слуга вошли в клетку, клетка дрогнула, покачнулась и поплыла вверх! Очарованная и перепуганная, Элизабет смотрела вниз, на уплывающий вестибюль, потом подняла голову и увидела малиновый коридор со срезанным полом. А клетка со стоном и скрипом продолжала подниматься. Четвертый этаж, пятый, шестой… Наконец клетка с содроганием остановилась и выпустила пассажиров.

– Никогда не видела лифта, Элизабет? – с легкой насмешкой спросил Александр.

– Лифта?

– В Калифорнии его еще называют элеватором. Лифт движется под действием давления воды, по законам гидравлики. Это совсем новое изобретение. В Сиднее есть только один лифт, но скоро этажей в домах будет все больше, и лифтов тоже станет больше, чтобы жильцам не приходилось пешком подниматься по лестницам. Этот отель я выбрал из-за лифта. Лучшие номера здесь на верхнем этаже – там свежий воздух, прекрасный вид и не так шумно. – Он вынул ключ и отпер дверь. – А вот и твои апартаменты, Элизабет. – Александр достал из кармана золотую луковицу, взглянул на циферблат и указал на часы, тикающие на каминной полке. – Скоро придет горничная, поможет тебе разобрать вещи. До восьми часов ты должна принять ванну, отдохнуть и переодеться к ужину. Будь любезна, надень вечернее платье.

И он вышел в коридор.

Ноги Элизабет стали ватными, но на этот раз не от улыбки Александра Кинросса. Какая роскошная комната! Отделка в бледно-зеленых тонах, гигантское ложе с балдахином на четырех резных столбиках, уютный уголок со столом и стульями да еще какой-то странный предмет – помесь узкой кровати и дивана. Двустворчатая застекленная дверь вела на узкий балкончик – да, Александр был прав, вид отсюда открывался изумительный. Никогда в жизни Элизабет не доводилось подниматься выше второго этажа, а даже оттуда были видны Лох-Левен и графство Кинросс. Здесь же перед ней как на ладони лежал весь восточный Сидней: канонерки у входа в залив, стройные ряды зданий, лес на далеких холмах и вдоль берегов поистине великолепнейшей гавани мира. Но подышать свежим воздухом Элизабет так и не удалось: вонь нечистот из гавани долетала даже до отеля.

Постучавшаяся горничная внесла в номер поднос с чайной посудой, миниатюрными сандвичами и кексами.

– Но сначала вам следует привести себя в порядок с дороги, мисс Драммонд. Портье приготовит чай попозже, – заявила эта в высшей степени достойная особа.

Элизабет узнала, что дверь в просторную ванную находится в углу, за кроватью. К ванной прилегала комната, которую горничная назвала гардеробной – с зеркалами, шкафами и комодами.

Должно быть, Александр объяснил горничной, что его невеста еще совсем неопытна, потому что горничная без всяких вопросов показала гостье, как спускать воду в уборной, наполнила водой гигантскую ванну и промыла слипшиеся от морской воды волосы Элизабет так невозмутимо, словно каждый день видела обнаженных женщин.


«Александр Кинросс», – повторяла про себя Элизабет, потягивая чай. Первое впечатление обманчиво, особенно если прибавить к нему стечение обстоятельств и слухи, невежество и суеверие. Александру Кинроссу просто не повезло уродиться вылитым сатаной, изображение которого доктор Мюррей с умыслом повесил на стену в комнате, где дети изучали Библию. Этот набросок был призван держать в страхе юных прихожан: тонкие губы дьявола растягивались в язвительной усмешке, глаза казались бездонными колодцами, на лице лежали зловещие тени. Живого Александра Кинросса отличало от рисунка только отсутствие рогов.

Здравый смысл подсказывал Элизабет, что это лишь совпадение, но она была еще слишком юна, чтобы рассуждать трезво. Отнюдь не по своей вине Александр вошел в ее жизнь, как неустранимая помеха, и она невольно была настроена против него. Сама мысль о браке с этим человеком приводила ее в ужас. Когда это случится? Господи, только бы не сейчас!

«Но разве мне хватит духу посмотреть в эти дьявольские глаза и объявить, что я не возьму их обладателя в мужья? – спрашивала себя Элизабет. – Мэри объяснила, что меня ждет на супружеском ложе, я и сама уже поняла, что женщине «это» не в радость. Доктор Мюррей перед отъездом дал мне понять: женщина, которой нравится «это», – распутница. Плотские наслаждения Бог дарует только мужьям. А женщины – источник зла и искушения, только они виноваты в том, что мужья порой поддаются порочным страстям. Ведь это Ева обольстила Адама, Ева вступила в сговор со змеем, в которого обратился дьявол. Поэтому единственная радость женщины – ее дети. Мэри говорила, что мудрая женщина не винит мужа за то, что происходит на брачном ложе, и все равно считает его другом. Но я просто не могу представить своим другом Александра! Он страшнее доктора Мюррея».

Мисс Мактавиш объяснила Элизабет, что кринолины уже вышли из моды, но юбки по-прежнему носят пышные, необъятные, надевая под них многослойные нижние юбки. Нижние юбки Элизабет выглядели просто, даже убого – их сшили из простого небеленого холста и ничем не отделали. Только над вечерним платьем колдовала сама мисс Мактавиш, но даже оно показалось Элизабет простоватым, пока она одевалась с помощью горничной.

К счастью, коридор был освещен тускло; Александр окинул невесту быстрым взглядом и одобрительно кивнул. Он был во фраке, которые раньше Элизабет видела только на картинках в модных журналах. Черный фрак и крахмальная рубашка подчеркнули его сходство с Мефистофелем, но Элизабет взяла его под руку и послушно двинулась к ждущему лифту.

Только в вестибюле она осознала всю ограниченность шотландских городишек в целом и мисс Мактавиш в частности: при виде дам, прохаживающихся под руку с джентльменами, гордость Элизабет – ее темносинее платье из тафты показалось ей жалкой тряпкой. Руки и плечи местных светских львиц были оголены и украшены шелковыми рукавами-фонариками или пеной кружев; талии затянуты в рюмочку, юбки сильно присборены сзади, пышные турнюры с оборками переходили в волочащиеся по полу шлейфы, перчатки натянуты выше локтей, волосы собраны высоко на макушке, на полуобнаженной груди – сверкающие драгоценности.

На вошедшую в ресторан пару обратились все взгляды. Мужчины сдержанно кивали Александру, дамы кокетливо улыбались. Потом по залу поползли шепотки. Надутый официант провел пару к столику, где сидели двое – пожилой мужчина в костюме, который, как уже знала Элизабет, принято именовать смокингом, и дама лет сорока, в безупречном туалете, чуть не сплошь увешанная драгоценностями. Мужчина встал и поклонился, его спутница осталась сидеть с приклеенной к непроницаемому лицу улыбкой.

– Элизабет, это Чарлз Дьюи и его жена Констанс, – объяснил Александр, пока Элизабет садилась на придвинутый официантом стул.

– Дорогая, вы очаровательны, – заявил мистер Дьюи.

– Очаровательны, – эхом повторила миссис Дьюи.

– Завтра днем Чарлз и Констанс будут свидетелями на нашей свадьбе, – добавил Александр, раскрывая меню. – У тебя есть любимое блюдо, Элизабет?

– Нет, сэр.

– Нет, Александр, – мягко поправил он.

– Нет, Александр.

– Поскольку мне известно, к какой пище ты привыкла на родине, предлагаю поужинать скромно и просто. Хокинс, – позвал он ждущего неподалеку официанта, – камбалу в кляре, шербет и ростбиф.

Для мисс Драммонд – хорошо прожаренный, для меня – с кровью.

– Палтус в здешних водах не ловится, – пояснила миссис Дьюи. – Приходится довольствоваться камбалой. Непременно попробуйте устрицы. Уверяю вас, местные устрицы лучшие в мире.

–

– Господи, с чего Александру взбрело в голову жениться на этом ребенке? – спросила Констанс Дьюи у мужа, выйдя из лифта на пятом этаже.

Чарлз Дьюи усмехнулся и вскинул брови:

– Дорогая, ты же знаешь Александра. Он убил одним выстрелом двух зайцев. Поставил на место Руби и обзавелся молоденькой женой, которую можно воспитать по своему вкусу. И без того слишком долго он гулял на свободе. Если он в ближайшем времени не обзаведется семьей, ему будет некому передать империю.

– Бедняжка! Говорит с таким акцентом, что я не понимаю ни слова. А это кошмарное платье! Да, Александра я знаю – кстати, его тянет к пышным красоткам, а не к дурнушкам. Посмотри на Руби.

– Вижу, Констанс, вижу! Но клянусь, мой интерес чисто теоретический, – отозвался Чарлз, который поддерживал превосходные дружеские отношения с женой. – А малютка Элизабет должна быть истинным сокровищем, чтобы завладеть Александром. Думаешь, она его не полюбит? Вряд ли.

– Она его боится, – возразила Констанс.

– Так это же естественно. Здесь во всем городе не сыщешь ни единой девицы, которая вела бы такую же тихую жизнь затворницы, как Элизабет. Видимо, потому Александр и послал за ней. Он не прочь поразвлечься с Руби, но в жены такие люди берут лишь девственниц. Он убежденный пресвитерианец, хоть и называет себя атеистом. А пресвитерианская церковь ни на йоту не изменилась со времен Джона Нокса.


Они обвенчались по пресвитерианскому церковному обряду в пять часов на следующий день. Даже миссис Дьюи не нашла повода мысленно придраться к свадебному платью Элизабет – очень простому, с высоким воротником и длинными рукавами, отделанному только крошечными, обтянутыми тканью пуговицами от горловины до талии. Атлас приятно шуршал, нигде из-под подола не виднелись края ситцевых юбок, а белые туфельки подчеркивали красоту щиколоток – по мнению Чарлза Дьюи, такими могли быть только щиколотки длинных и стройных ножек.

Невеста была сдержанна, жених невозмутим; клятвы они дали твердыми голосами. Когда их объявили мужем и женой, Александр приподнял фату Элизабет и поцеловал ее. Поцелуй выглядел безобидно даже для Дьюи, но Александр ощутил дрожь Элизабет и ее робкую попытку отстраниться. Однако эта попытка прошла незамеченной, и после поздравлений на крыльце церкви новобрачные и свидетели разошлись в разные стороны: Дьюи спешили домой, в поместье Данли, а мистер и миссис Кинросс пешком направились в отель, где их ждал ужин.

На этот раз все присутствующие в ресторане встретили их аплодисментами: Элизабет все еще была в подвенечном платье. Раскрасневшись, она упорно смотрела в пол. Их столик украсили белыми цветами – хризантемами вперемешку с пушистыми маргаритками; усаживаясь на свое место, Элизабет выразила восхищение букетом, чтобы хоть что-нибудь сказать и преодолеть робость.

– Осенние цветы, – отозвался Александр. – Здесь все времена года перепутаны. Выпей шампанского. Тебе все равно придется привыкать к вину. Что бы там вам ни говорили в церкви, вино пили даже Иисус Христос и его женщины.

Простое золотое колечко жгло Элизабет палец, но не так, как второе, на том же самом пальце, с бриллиантом размером с фартинг. За обедом в день венчания, когда Александр преподнес ей это кольцо, Элизабет не знала, куда деваться от стыда; меньше всего ей хотелось смотреть на коробочку в руках Александра.