– О, папа, как я тебя люблю! – воскликнула Нелл, бросилась к отцу и крепко обняла его за шею.

Александру тоже пришлось выслушать пространные наставления Элизабет, которая, в частности, строго запретила ему впредь сажать Нелл на колено или дурачиться с ней как с малышкой. Но сейчас, прижимая к себе еще совсем детское тельце Нелл, Александр был твердо убежден, что Элизабет не права. «Как же ее воспитывали, если она склонна видеть в людях только пороки? Почему считает, что я вдруг способен воспылать желанием к родной дочери – только потому, что она повзрослела? Какая нелепость! Будь я проклят, если лишу Нелл внимания, к которому она так привыкла! Как Элизабет вообще могло прийти в голову, что кто-нибудь в округе способен посягнуть на дочь сэра Александра Кинросса? Даже вырасти Нелл похожей на Руби, а это невозможно, никто не посмел бы подойти к ней. Ее защищают мое имя и власть».


Нелл продолжала участвовать в жизни отца на прежних условиях, и единственным затяжным последствием начала ее менструаций стало отчуждение Александра и Элизабет, которая просто не могла смириться с решением мужа обращаться с дочерью как раньше. Собственнический инстинкт твердил Элизабет, что на этот раз она права, а Александр ошибается. Единственным ее утешением было то, что Нелл так и осталась дурнушкой. Ее красили только густые черные волосы, но брови были такими же густыми и широкими, да вдобавок по-дьявольски надломленными. Довольно крупный нос сидел над унаследованным от Александра тонкогубым ртом, на удлиненном лице выступали скулы, так что щеки казались впалыми. Ярко-синие, глубоко посаженные глаза смотрели на мир в упор, с легким оттенком пренебрежения. Нелл держалась с самоуверенностью человека, готового любыми средствами отстаивать свои убеждения, а это было не к лицу юной леди.

В классной комнате она давно задавала тон. Сражения в Лондоне с мистером Фаулдсом убедили ее в том, что изображать послушание незачем, если не хочешь, чтобы тебя презирали: уж лучше порка, лучше скандалы и жалобы отцу – главное, вести себя так, будто любое наказание тебе нипочем. Единственное наказание, которое могло бы подействовать на Нелл, ее отец никогда не применял: ему и в голову не приходило положить конец ее учебе в пользу занятий, более приличествующих девочке-подростку.

Не имея сыновей, Александр возлагал все надежды на Нелл, которая преклонялась перед ним настолько, что никак не могла признаться, что больше всего на свете мечтает стать врачом. Мечта была несбыточная, даже для дочери сэра Александра Кинросса. Для девушек медицинский факультет Сиднейского университета оставался под строжайшим запретом. Конечно, Нелл могла бы учиться за границей или даже в Университете Мельбурна, но папа хотел, чтобы его преемником стал кровный наследник, а это означало, что придется изучать горное дело и металлургию на инженерном факультете. Там тоже учились исключительно юноши, но запрета на прием девушек не существовало в отличие от медицинского. Причиной подобного послабления была недальновидность: никто и не предполагал, что найдутся девушки, желающие стать инженерами.

Изменения в жизни Нелл заставили ее по-новому взглянуть на положение дел в доме, особенно на отношения между матерью и отцом. О таких вещах отец никогда не говорил с Нелл, но именно они возбуждали ее жгучее любопытство. Вечная сторонница отца, Нелл во всем винила мать, которая при виде Александра превращалась в сосульку и блистала ледяными и безупречными манерами. В ответ отец замыкался, лишь изредка выказывая подобие неудовольствия, но иногда позволял себе колкие шпильки, провоцируя язвительные ответы. Ничего удивительного: из этих двоих Александр был наделен более взрывным темпераментом, меньшим терпением и снисходительностью. А что таилось в душе Элизабет, не знал никто, тем более Нелл. Папа утверждал, что у мамы меланхолия, но Нелл прочла всю медицинскую литературу, какую смогла найти, и определила, что у матери отнюдь не меланхолия и не неврастения. Интуиция подсказывала девочке, что ее мать глубоко несчастна, но почему? Из-за тети Руби и папы?

Нелл казалось, что об отношениях отца и тети Руби она знала всегда – от нее их никогда не скрывали. Нет, они не могли быть причиной маминых страданий, ведь мама и тетя Руби – близкие подруги. В сущности, они ближе друг другу, чем мама с папой.

Жизненный опыт затворницы, которым располагала Нелл, ничего не мог подсказать ей. Она никогда не училась в обычной школе и потому не подозревала, что тройственный союз папы, мамы и тети Руби не только не является приемлемым, но и яростно осуждается обществом. Королева Виктория в таких случаях просто делала вид, будто ничего не замечает.

– Нет, не могу я с ней поладить, – после случая с месячными Нелл сказала Элизабет Руби. – Хватит, я уже обожглась. Ты сама поговори с ней, Руби. Тебя она все равно уважает больше, чем меня.

– Элизабет, милая, беда в другом: всякий раз, когда ты смотришь на Нелл, ты видишь перед собой Александра. – Руби вздохнула. – Отправь ее ко мне в отель на завтрак, а я что-нибудь придумаю.


Приглашение прозвучало достаточно неожиданно, чтобы пробудить в Нелл любопытство и заставить задуматься о том, что ей предстоит.

– Знаешь, детка, – начала Руби, с аппетитом поглощая китайские блюда, – тебе пора узнать, что происходит между твоей мамой, твоим отцом и мной.

– Да знаю я! – отмахнулась Нелл. – Папа спит с тобой потому, что с мамой у него не бывает половых актов.

– И тебя это не удивляет? – Руби озадаченно уставилась на Нелл.

– А разве должно?

– Да, разумеется.

– Тогда объясни почему, тетя Руби.

– Во-первых, потому, что супругам не полагается спать с посторонними людьми – только друг с другом. Половые акты… – задумчиво повторила Руби. – Ты слишком прямолинейна, Нелл.

– Но так пишут в книгах.

– Верю. Но твоей матери запрещено иметь детей, поэтому она не в состоянии выполнять супружеский долг.

– Знаю. И ты ей помогаешь, – подытожила Нелл.

– Господи Иисусе! «Помогаешь»! А как ты думаешь почему?

Нелл нахмурилась:

– Вообще-то я понятия не имею, тетя Руби.

– Тогда я тебе объясню. Мужчины не в состоянии сдерживаться… в общем, без половой жизни они не могут. Правда, католики твердят, что мужчина способен соблюдать обет безбрачия, но мне что-то не верится. А если и найдется такой, он тронется – ну, сойдет с ума.

– Значит, папе необходима половая жизнь.

– Вот именно. Для этого ему и нужна я. Но мы с твоим отцом не развратники, хотя многие так считают. Мы любим друг друга еще с тех пор, когда он не был женат. Однако жениться на мне он не мог, потому что я уже была близка с другими мужчинами.

– Нелогично получается, – заметила Нелл.

– И я с тобой совершенно согласна, – помрачнев, отозвалась Руби. – Но принято считать, что женщина, познавшая других мужчин, не способна хранить верность одному из них, даже мужу. А каждому мужчине хочется твердо знать, что родившиеся в его семье дети – это его дети. Поэтому в жены берут девственниц.

– Моя мама была девственницей, когда вышла за папу?

– Да.

– Но он любит тебя, а не ее.

– А по-моему, он любит нас обеих, Нелл, – нехотя признала Руби с мимолетным желанием отомстить Элизабет, которая возложила на нее нелегкую и щекотливую обязанность.

– Маму папа любит за детей, а тебя – за половую жизнь.

– Милая, ни к чему рассуждать об этом так хладнокровно и свысока! Мы, все трое, барахтаемся в одной луже – вот она, жестокая правда жизни. Главное, что мы научились уживаться друг с другом, мы даже подружились, и мы… словом, мы поделили обязанности.

– Тетя Руби, а почему ты рассказываешь мне все это? – сосредоточенно нахмурясь, спросила Нелл. – Только потому, что вас осуждают?

– Вот именно! – просияв, воскликнула Руби.

– Но по-моему, ваша личная жизнь никого не касается.

– Нелл, в одном ты можешь быть твердо уверена: люди считают своим долгом лезть в чужую жизнь. Именно поэтому нельзя давать им пищу для сплетен, понимаешь?

– Да. – Нелл поднялась. – Мне пора заниматься. – И она звучно поцеловала Руби в щеку. – Спасибо за урок.

– Смотри, только отцу ни слова!

– Ни за что! Это наш секрет. – И Нелл убежала.

«Ах, дрянь! – мысленно выругалась она, садясь в вагон, чтобы подняться на гору. – Я знаю, что папа любит тетю Руби, а тетя Руби любит его, но я же не спросила, кого любит мама! Папу? Если бы не приходилось спать с ним – тогда конечно, но папе нужна половая жизнь».

Прирожденная исследовательница, Нелл твердо решила выяснить, любит ли ее мать отца. И очень быстро узнала, что мама не любит никого, даже себя. От любого прикосновения мужа, даже случайного и мимолетного, она съеживалась, уходила в себя, как улитка в раковину, а в глазах мелькало отвращение, ясно свидетельствующее, что оно вызвано совсем не запретом на половые сношения. И главное, папа об этом знал! Мамино отвращение злило его, в ответ он хлестал ее язвительными замечаниями, потом спохватывался и исчезал. Нелл часто гадала, любит ли мама хотя бы своих детей.

– О да, – ответила на этот вопрос Руби.

– Если и любит, то не знает, как выразить любовь, – рассудила Нелл. – Мне порой кажется, что мама – воплощенная трагедия.

– Если вспомнить все, что она пережила, то ты права. – У Руби в глазах застыли слезы. – Пожалуйста, Нелл, не отворачивайся от нее. Поверь, если твоя мать увидит, что в тебя кто-то целится из ружья, она заслонит тебя от пуль своим телом.


К десятилетнему возрасту Анна превратилась в миниатюрную копию собственной матери – и источник вечных мучений для всех домочадцев, особенно тридцатитрехлетней Яшмы. Рослая и грациозная, Анна давно уже свободно ходила и изъяснялась простыми предложениями. Она перестала мочиться в штанишки, но следом за этой победой явилось зловещее предзнаменование ранней зрелости: у Анны начала расти грудь.

Менструации, начавшиеся у нее в одиннадцать лет, стали сущим кошмаром. Подобно многим слабоумным детям, Анна не выносила вида крови, которую воспринимала как утекающее «я», будь то свое или чужое. Вероятно, толчком послужило событие, свидетельницей которого Анна стала на кухне у Сэма Вона в отеле «Кинросс»: один из поваров порезал руку до кости, из рассеченной артерии фонтаном брызгала кровь, несчастный так визжал и бился в панике, что ему с трудом наложили жгут. Никто и не вспомнил про стоящую тут же Анну, пока своими криками она не заглушила вопли повара.

Увидев на собственной одежде кровь, Анна в ужасе завизжала, так что ее пришлось схватить и держать, чтобы вытереть и подложить полотенце. Ни время, ни регулярные повторения не избавили ее от страха. Справиться с Анной все пять дней, пока текла кровь, Яшме и Элизабет удавалось лишь одним способом: успокаивая девочку большими дозами хлоралгидрата, а если он не помогал – лауданумом.

Если жизнь всех домашних превратилась в муку, то существование самой Анны стало адом, ибо никто не мог объяснить ей, что такие кровотечения – нормальное и естественное явление, которое проходит само собой и с которым предстоит мириться раз в месяц. Перепуганная Анна, отличавшаяся неусидчивостью и недостатком внимания, просто не сумела бы усвоить подобные объяснения. К тому же менструации были нерегулярными и приготовить девочку к ним заранее было невозможно.

В промежутках между недомоганиями она была счастлива и весела, но только до тех пор, пока не видела крови, не разражалась криком и не бросалась прочь в панике. А если кровь была ее собственной, удержать Анну было не под силу даже взрослому человеку.

Наконец через год, пережив восемь истечений, Анна свыклась с ними настолько, что начинала отбиваться, даже когда кто-нибудь просто пытался переодеть ее: любая смена одежды ассоциировалась у нее с менструациями. И все же это пошло ей на пользу: Анна вдруг научилась самостоятельно мыться и одеваться. Элизабет и Яшма не вмешивались, только следили за тем, чтобы процедура выполнялась тщательно.

– Слава богу, что недомогания начались у нее так рано, – говорила Элизабет Яшме. – Я и не мечтала научить ее мыться и одеваться.


Девочки взрослели, а Элизабет, как и следовало ожидать, остро ощущала, что стареет – курьезное состояние в ее возрасте. Но в тридцать лет на ее попечении очутились две расцветающие девушки, а она понятия не имела, как с ними обращаться. Будь она более образованной и по-житейски опытной, преодолеть затруднения было бы несложно, но она действовала наугад, а в крайнем случае обращалась за помощью к Руби. Но когда речь заходила об Анне, Руби только разводила руками; никто не помогал Элизабет, кроме любящей и терпеливой Яшмы, беззаветно преданной своей воспитаннице.

В марте 1889 года наступила четырнадцатая годовщина брака Элизабет, которая мало-помалу научилась довольствоваться своей жизнью. Она рассудила, что жила бы совсем иначе на родине, где пришлось бы сначала ухаживать за престарелым отцом, потом – за племянниками и племянницами и вместе с тем оставаться на втором плане. Впрочем, быть в центре внимания она и не желала. У Александра были Руби и Нелл, у Нелл – Александр, у Анны – Яшма. Годы шли, отношения Элизабет и Александра не менялись. До тех пор пока Александр не прикасался к жене, ей удавалось сохранять видимость приличий – ради не в меру наблюдательной Нелл.