– Своих детей я люблю, Александр. Можешь не сомневаться.

– А я тебе не нравлюсь, и ты меня не любишь.

– Да, не нравишься и не люблю.

– А ты понимаешь, что замужем за мной ты провела полжизни?

Она опустила голову, потом снова подняла и уставилась на него в упор широко раскрытыми глазами.

– Всего-то? – переспросила она. – А я думала – целую вечность.

– Как я сказал – невозмутимая львица? – Александр поморщился. – Вечность рядом со мной превратила тебя в стерву, дорогая.


Сокращение затрат на рудник «Апокалипсис» не вызвало бы шумихи, если бы не Сэм О’Доннелл, который работал совсем недавно и потому при расчете получил символическое пособие. Так как он не был женат и не имел семьи, надбавку на содержание семьи ему тоже не дали. Даже во время жесточайших приступов скупости инстинкт самосохранения подсказывал Александру, что неблагоразумно выставлять рабочих на улицу без единого гроша, хотя никакой закон не мог обязать его платить выходное пособие. Будь Александр в мирных отношениях с Руби, она в два счета доказала бы ему, что он слишком великодушен и потому на роль богача-кровопийцы не годится, а Элизабет скорее всего заявила бы, что прослыть кровопийцей ему не позволит тщеславие. И та и другая отчасти была бы права. Беда заключалась в том, что в отличие от рудокопов, добывающих золотоносную руду, углекопов Александр не ценил вовсе и выставил их за дверь, заплатив лишь за две недели. Впрочем, жест был весьма щедрый.

Сэм О’Доннелл обратился прямо в Объединенную ассоциацию шахтеров, самое воинственное отделение которой отстаивало интересы рабочих угольных шахт. Большинство австралийских углекопов эмигрировали из Уэльса и ненавидели «хозяев», а почти все шахты Австралии, подобно шахте Александра, принадлежали частным владельцам.

Из Сиднея Сэм О’Доннелл вернулся в сопровождении восходящей звезды рабочего движения – Бэды Эванса Талгарта из совета рабочих профсоюзов Нового Южного Уэльса. Бэда родился в Австралии, но его фамилия указывала на уэльские корни. Он выгодно отличался от заурядных агитаторов и профсоюзных активистов: самостоятельно получив образование, он знал толк в бухгалтерском деле и экономике и в свои двадцать пять лет уже пользовался репутацией красноречивого оратора. Пропитанный идеями своих кумиров Маркса и Энгельса, он ратовал за роспуск Законодательного собрания, невыборного органа с пожизненным участием, представлявшего собой верхнюю палату парламента Нового Южного Уэльса, и требовал запретить британскому правительству вмешиваться в дела Австралии. Англию он ненавидел всей душой, но, несмотря на это, обладал здравомыслием и был чужд рабочей прямолинейности.

Беседа, состоявшаяся первого августа между Бэдой и сэром Александром Кинроссом, напоминала столкновение непреодолимой силы с неподвижным объектом; эти двое, имея одинаково скромные стартовые условия, избрали в жизни совершенно разные пути, наконец сошлись и теперь не собирались уступать ни на йоту. Поскольку долгие годы Александр хорошо платил своим рабочим и обеспечивал надлежащие условия труда, они не удосуживались вступать в профсоюз. Все, кроме Сэма О’Доннелла, члена профсоюза еще со времен работы в Галгонге. Бэда избрал его в качестве клина и потребовал восстановить на рабочем месте.

– Он смутьян и нытик, – отрезал Александр, – поэтому если я и захочу кого-нибудь восстановить на рабочем месте, то его в последнюю очередь. А если когда-нибудь в будущем мне понадобятся рабочие, на место Сэм О’Доннелл может не рассчитывать.

– Цены на золото падают, сэр Александр. Это рычаг воздействия, вынуждающий вас придержать товар, пока цены не начнут расти.

– «Рычаг воздействия», говорите? Каков оборот для демагога в обносках! Но вы несете чушь. Я сокращаю численность рабочих потому, что просто не могу позволить себе вести работы ускоренными темпами, вот и все.

– Дайте мистеру О’Доннеллу работу, – потребовал Бэда.

– Катитесь к черту, – ответил Александр.

Бэда Талгарт ушел ни с чем.

Единственным отелем в городе был принадлежащий Руби «Кинросс», где Бэда снял самый тесный и дешевый номер. Педантичный в обращении с деньгами организации, он предпочитал по возможности платить из своего кармана, а его пополнял, публикуя статьи в «Бюллетене» и новой газете «Лейбор» и лишь изредка пуская по кругу шапку после зажигательной воскресной речи в сиднейском парке «Домейн». Со временем он рассчитывал быть избранным в парламент Нового Южного Уэльса, недавно принявший решение платить всем членам немалое жалованье. Пока же парламентариям не платили ни гроша, поэтому бедняки не могли позволить себе баллотироваться в нижнюю палату. Но вскоре им должен был представиться такой шанс.

Бэда, рост которого, пять футов и девять дюймов, слегка превышал средний, был крепко сложен и силен еще со времен работы в угольных шахтах Ньюкасла. Вместе с отцом-рудокопом Бэда спустился в шахту в двенадцать лет, но питался он и в детстве, и в юности гораздо лучше отца, уроженца уэльского города Ронта. Несмотря на массивность, Бэда выглядел прилично, хотя из-за чрезмерно развитой мускулатуры ног передвигался шаткой походкой моряка. Его густые вьющиеся волосы имели темно-рыжий оттенок, кожа была усыпана неяркими веснушками, а черные глаза напоминали глаза Александра. Никто не назвал бы Бэду красавцем, но женщины находили его правильное лицо привлекательным, а когда им случалось увидеть его в рубашке с закатанными рукавами, восхищались выпуклыми мышцами рук. Руби тоже не обделила вниманием гостя, вошедшего в вестибюль отеля после неудачной встречи с сэром Александром.

– Славный мальчуган! – проворковала она, лукаво поглядывая из-за страусового веера. – Если то, что под одеждой, не хуже, берусь превратить жеребенка в жеребца.

Бэда шумно вздохнул, раздувая ноздри, и отпрянул как от удара. Женщин он уважал как беззащитные, порабощенные существа, но не выносил в них вульгарности.

– Вы, мадам, для меня пустое место. Если вы не способны ни на что, кроме пошлой болтовни, я не желаю вас знать.

В ответ Руби расхохоталась:

– Ах, ханжа! Небось церковник?

– Не понимаю, какое отношение Бог имеет к непристойным женщинам.

– Ну точно святоша.

– Вообще-то нет.

Сложив веер, Руби продемонстрировала все свои ямочки, улыбнувшись неотразимо и обольстительно.

– Тебя прислал совет рабочих профсоюзов, а зовут тебя Бэда Талгарт, – объявила она. – Это на вас похоже: с пеной у рта отстаивать права бедных замученных рабочих, но даже пальцем не пошевелить в защиту женщин, которые растят детей, стряпают, убирают, стирают. Я Руби Коствен, хозяйка этого отеля и заклятая противница двойных стандартов.

– «Двойных стандартов»? – непонимающе переспросил Бэда.

– Ты мужчина, поэтому имеешь право посылать все и всех к чертям собачьим, а я женщина, и такого права у меня нет. Ну и черт с ним! – Она подошла поближе и взяла его под руку. – Знаешь, вы быстрее добились бы своего, если бы поняли, что женщины тоже люди, равные мужчинам. Впрочем, я считаю ровней лишь немногих мужчин.

Неизвестно почему, Бэда смягчился: его собеседница поражала красотой и была не прочь пошутить. Предложив ей руку, Бэда повел ее в указанном направлении по коридору. Конечно, он уже понял, что рядом с ним любовница сэра Александра Кинросса и один из директоров «Апокалипсиса».

– А куда мы идем? – осведомился он.

– Обедать ко мне в гостиную.

Он замер:

– Это мне не по карману.

– Я угощаю, только не надо нести чушь, будто мы по разные стороны баррикад и ты крошки не возьмешь у служителя мамоны! Ты – упертый работяга, ручаюсь, ты никогда в жизни не обедал с миллионершей. Так пойдем, посмотришь, как живут сильные мира сего.

– Точнее, одна сотая процента населения страны.

– Принимаю поправку.

В это время позади раздался грохот. Обернувшись, Руби и Бэда увидели девушку, растянувшуюся на полу.

– Вот дерьмо! – выпалила девушка, пока Бэда помогал ей встать. – Ненавижу эти чертовы длинные юбки!

– Познакомься, Нелл, это Бэда. Бэда, Нелл четырнадцать с половиной лет, она еще не отвыкла от коротких юбок, – пояснила Руби. – Увы, нам никак не удается уговорить ее сделать прическу, а надеть корсет она не соглашается ни за какие деньги.

– А-а, вы – профсоюзный деятель, – протянула Нелл, шурша ненавистной юбкой. – А я – старшая дочь Александра Кинросса. – Вызывающе сверкнув глазами, она уселась напротив Бэды в гостиной Руби за небольшим круглым столом.

– А где Анна? – спросила Руби.

– Как всегда, опять пропала. Анна – это моя младшая сестра, – пояснила она Бэде. – У нее олигофрения – только что вычитала, тетя Руби. Звучит красивее, чем умственная отсталость или слабоумие, и относится, насколько я понимаю, скорее к мыслительным способностям, чем к их отсутствию.

Не вполне понимая, что происходит, Бэда Талгарт обедал в обществе двух женщин, с которыми только что познакомился. Нелл выражалась не так смачно, как ее тетушка, но Бэда подозревал, что она просто стесняется его и не вполне доверяет врагу отца. За дочернюю преданность Бэда ее не винил – этим Нелл напоминала его самого. Но в каком же гнезде порока обитает сэр Александр Кинросс, если его родная дочь обедает с его любовницей? Да еще называет ее тетей? Из болтовни Нелл Бэда уяснил, что девушка прекрасно осведомлена о положении Руби Коствен. Несмотря на все свое свободомыслие, неприязнь к религии и условностям, Бэда ужаснулся. Декадентщина, вот что это такое, решил он. Эти люди располагают таким богатством и властью, что ведут себя подобно древним римлянам, вырождающимся и погрязшим в пороках. Но у Нелл он не заметил ни единого признака вырождения или порочности, хотя прямота и откровенность девушки шокировали его. А потом Бэда вдруг сообразил, что она знает гораздо больше, чем он.

– В следующем году я уезжаю отсюда, буду изучать инженерное дело в Сиднейском университете, – сообщила она.

– Инженерное дело?!

– Да, инженерное, – терпеливо повторила она, будто несмышленому младенцу. – Горные работы, металлургию, сплавы, горное право и так далее. Со мной поступают У Цзин и Чань Минь, а Лу Чжи будет изучать механику и машиностроение. Донни Уилкинс, сын священника, поступил на отделение гражданского строительства и архитектуры. В общем, у папы будет три помощника, сведущих в горном деле, один – в двигателях и динамо-машинах, а еще один займется строительством мостов и оперных театров, – засмеялась Нелл.

– Но вы девушка, а остальные трое – китайцы.

– И что тут такого? – мгновенно возмутилась Нелл. – Все мы австралийцы, все имеем право на высшее образование. А чем, по-вашему, должны заниматься богачи? – напористо продолжала она. – В сущности, мы ничем не отличаемся от бедняков: если мы ленивы, то целые дни проводим в праздности, а если предприимчивы – трудимся до седьмого пота.

– Да что вы знаете о бедняках, мисс!

– То же, что вы о богачах, то есть почти ничего.

Он сменил тему:

– Инженерное дело – не женское занятие.

– Чушь какая! – фыркнула Нелл. – Может, по-вашему, надо вообще депортировать У Цзина, Чань Миня и Лу Чжи?

– Раз уж они здесь – нет. Но въезд китайцев в страну надо ограничить. Австралия – государство белых людей, которым следует платить как белым, – напыщенно заявил Бэда.

– Да ну? – парировала Нелл. – А по-моему, китайцы куда лучше ленивых забулдыг, которые съезжаются сюда со всех Британских островов!

Горячая дискуссия не переросла в открытые военные действия только потому, что Сэм Вон внес первое блюдо. Нелл оживилась и, к изумлению Бэды, заговорила с поваром по-китайски, приветливо улыбаясь ему.

– Сколько же языков вы знаете? – спросил он, когда Сэм удалился. Попробовав пирожки с креветками и сладким соусом, Бэда почувствовал себя на вершине гастрономического блаженства.

– Мандаринское наречие китайского – все наши люди мандаринцы, а не кантонцы, – латынь, греческий, французский и итальянский. А в городе я найду учителя и научусь немецкому. Многие учебники и статьи по инженерному делу написаны на немецком.

«“Наши люди”, – думал Бэда, отправившись после обеда бродить по Кинроссу. – “Наши люди мандаринцы, а не кантонцы”. Что бы это значило? Мне казалось, все китайцы одинаковы. Когда мы развернем кампанию за ограничение въезда китайцев, сломить сопротивление сэра Александра Кинросса будет нелегко. Придется ждать образования федерации. Да и другие белые предприниматели запротестуют, ведь эмигрантам-китайцам можно платить вполовину меньше, чем белым работникам. Да, рабочая партия должна предложить парламенту проект закона. Другими словами, придется переходить от экономической борьбы к политической…

Ну почему вся эта заваруха началась в Кинроссе сейчас, когда у нас назревают волнения в Квинсленде, а скваттеры Нового Южного Уэльса основали Союз овцеводов? Если… нет, не если – когда забастуют стригали, мы окажемся верхом на пороховом бочонке. Мне необходимо быть в Сиднее, а не в этом захолустье, где нет ничего, кроме золота. Стригали так наседают на Билла Спенса, что забастовки не избежать, а если присоединятся и сиднейские портовые грузчики, дел у нас будет по горло. Но кто будет финансировать забастовки? В прошлом году мы отдали лондонским докерам тридцать шесть тысяч фунтов, и они добились своего. Теперь мы на мели. А я торчу здесь, в Кинроссе».