Колін Маккалоу - Прикосновение

Зеленоватый, усиленный новыми сетками свет газового рожка на стене играл на его густых непослушных волосах, отливающих всеми оттенками рыжего – от меди до старой бронзы. Его глаза, черные, как у Александра, глубоко сидели в орбитах – прищуренные, бездонные глаза, решила заинтригованная Нелл. О том, что он думает, можно судить лишь по его словам – внешне он непроницаем, особенно эти загадочные глаза.

– С возрастом вы научитесь ценить инстинкты, – заметил он, обнажая в улыбке белые ровные зубы. – Ваш мир построен на фактах – это типично для математика. Но все великие философы были математиками, они обладали разумом, способным порождать абстрактные идеи. Инстинкты – это абстрактные, но не всецело оторванные от мыслей эмоции. Мое чутье всегда казалось мне естественным результатом событий или опыта, я считал его никчемным и все-таки в глубине души высоко ценил.

– Карл Маркс не был математиком, – возразила Нелл.

– Так он и не философ. Скорее, исследователь человеческого поведения. Разума, а не души.

– Эти инстинкты… Вы хотите сказать, что я должна поскорее вернуться домой? – спросила она, не скрывая сожаления. – Так вам подсказывает чутье?

– Точно не знаю. Но мне будет вас недоставать. Нет ничего приятнее, чем готовить для едока с отменным аппетитом. Не могу дождаться, когда мне снова выпадет такой шанс.

И тем не менее он ничем не выдал, что относится к ней как мужчина к женщине, за что Нелл была благодарна ему.

– Чудесный вечер, – чуточку высокопарно произнесла она.

– Но он уже закончился. – Он поднялся. – Пойдемте, я провожу вас и посажу на извозчика.

– Я дождусь трамвая.

Бэда вынул из кармана часы, щелчком открыл крышку.

– Нет, только не в этот час. У вас есть деньги на извозчика?

– Господи, ну конечно! – Ее глаза заблестели. – Но инстинкт не позволяет мне кататься в наемных экипажах – терпеть не могу тесные вонючие коляски. И потом, неизвестно, кто сидел в них до тебя.

– Разрешите, я оплачу эту поездку.

– Ни в коем случае! Хотите прибавить ее к моим грехам? Из-за меня вы уже разорились на прислугу и ледник! Сколько стоит доставка льда дважды в неделю – три пенса? Шесть?

– Четыре. Но мне нет нужды экономить: труд членов парламента, в том числе и от рабочей партии, щедро оплачивается и вознаграждается привилегиями. У меня есть сбережения. – Он перевел дыхание, взял Нелл под руку и вывел из дома. – Признаться, я уже всерьез задумался о том, за сколько хозяин продаст этот дом. Если цена будет разумной, я не прочь его купить.

Дочь Александра Кинросса обдумала это заявление, прищурив глаза и поджав губы.

– Сбейте цену, чтобы была не выше двух сотен. Да, дом стоит на участке площадью целый акр, но в промышленном районе. Без канализации. Если кому-нибудь вздумается построить здесь завод, за дом и землю много не дадут – сейчас в цене участки у побережья. Для строительства на этом месте длинного дома с террасами не подойдет форма участка. Предложите хозяину сто пятьдесят – и посмотрите, что он ответит.

Бэда взорвался смехом:

– Сказать-то легко, труднее сделать! Я отродясь не умел торговаться.

– И я тоже, – удивленно отозвалась она. – Но поскольку вы мне нравитесь, Бэда, я готова торговаться от вашего имени.

– Приятно слышать. Вы мне тоже нравитесь, Нелл.

– Отлично. – И она замахала рукой, увидев проезжающего извозчика. – Повезло! Надеюсь, до Глиб он меня довезет.

– Накиньте три пенса чаевых – и он отвезет вас куда угодно. Только пусть не сворачивает на Парраматта-роуд – там орудуют уличные банды.

– Симптом трудных времен, как сказал бы папа. Безработной молодежи надо куда-то выплескивать энергию. Значит, самое время покупать недвижимость. – И она забралась в тесную коляску. – Я напишу вам из Кинросса.

– Да, напишите, – попросил он и посторонился, пропуская усталую лошадь, запряженную в дребезжащую коляску. – Нет, ты не напишешь, – произнес он вполголоса, вздохнул и направился к дому. Ни к чему это – он социалист, сын уэльского углекопа, а она – дочь самого богатого капиталиста Австралии. Ребенок, которому нет и семнадцати, стоящий на пороге жизни. Бэда, как принципиальный человек, твердо решил: он ни за что не позволит Нелл увлечься им, зайти слишком далеко. «Да, вот так. Всего хорошего, Нелл Кинросс».

Но Нелл вернулась в Кинросс только после Нового года и своего семнадцатого дня рождения. Ее отец и тетя Руби прикатили в Сидней «развеяться», как выражался Александр: театр, музеи, картинные галереи, выставки, даже пантомимы. Развлекаясь напропалую, Нелл совсем забыла про собственные предчувствия – и чутье Бэды Талгарта.

– Я не могла отказать отцу, – оправдывалась Нелл перед матерью.

– Ну разумеется, – согласилась Элизабет, видимо, ничуть не обидевшись. – В сущности, это даже к лучшему. А я, похоже, придала слишком много значения пустякам.

– Каким?

– Анна стала злиться на Долли и обижать ее.

Кровь отхлынула от лица Нелл.

– Не может быть, мама!

– Это случилось только однажды, шесть недель назад.

– Но как? Почему?

– Честное слово, не знаю. Мы никогда не оставляем Анну наедине с малышкой, но в тот раз Пиони что-то штопала и отвлеклась. И вдруг Долли вскрикнула и разрыдалась. А когда Пиони бросилась к ней, Анна ее не подпустила и все повторяла: «Плохая кукла! Плохая Долли!» – Элизабет беспомощно смотрела на дочь, такой мольбы в ее глазах Нелл еще никогда не видела. – Анна держала Долли за руку, щипала ее, царапала. Бедная малышка отбивалась и плакала – я как раз проходила по коридору и услышала ее. Анна никак не хотела отпустить дочь, продолжала щипать ее и называть плохой. Только вдвоем с Пиони мы сумели отнять Долли, с трудом успокоили, увидели жуткие лиловые синяки и несколько дней не подпускали к ней Анну. Тогда Анна разозлилась. Ты ведь знаешь ее, она никогда не злится! Лишь становится неуправляемой во время месячных. В конце концов мы решили снова принести ей Долли, и все вспышки гнева прошли, как рукой сняло. К счастью, Долли не протестовала – наверное, она еще не помнит про боль, а без Анны уже скучает.

– Пиони – это кто? – нахмурилась Нелл.

– Одна из сестер Вон. Руби прислала ее нам, когда Долли сделала первые шаги и начала говорить. Пиони, конечно, Яшму нам не заменила, но все-таки помогла мне.

– По характеру она похожа на Яшму?

– Пожалуй, нет, но всей душой предана девочке.

– Надо было мне оставить папу в городе, а самой вернуться домой, – мрачно произнесла Нелл. – Пойдем к ним, мама.

Детская могла бы служить моделью для художника – ее обстановка была идеально продумана до последней мелочи. Младшая сестра Вон сидела возле Анны, которая держала на коленях Долли; две головы с черными волосами, одна с прямыми, другая с кудрявыми, склонились над изящной светловолосой малышкой, пухленькой, с ямочками на щеках.

В прошлый раз Нелл видела Долли еще младенцем, но с тех пор прошло почти два года, девочка научилась ходить, у нее отросли льняные волосы, шелковистыми локонами обрамляющие кругленькое личико херувима, на котором выделялись глаза оттенка аквамарина. Темные брови и ресницы указывали на то, что с возрастом и волосы потемнеют. Долли не походила ни на Александра, ни на Элизабет и, очевидно, уродилась в отца.

Анна подняла голову, увидела Нелл и улыбнулась. И отшвырнула Долли, как безжизненную куклу, – очевидно, уже не в первый раз, потому что Пиони ловко подхватила ребенка.

– Нелл! Нелл! Нелл! – закричала Анна, простирая руки.

– Здравствуй, дорогая. – Нелл обняла и поцеловала сестру.

– Долли! Где Долли? – спохватилась она.

– Вот. – Пиони подала ей малышку.

– Долли, моя кукла! – просияв, объяснила Анна сестре.

– Привет, Долли. Ты меня помнишь? – Нелл взялась за крошечную ручку. – Я твоя тетя Нелл.

– Тетя Нелл, – отчетливо выговорила девочка и заулыбалась.

– Можно, я возьму ее на руки, Анна?

Та нахмурилась, посмотрела на сестру из-под насупленных темных бровей, и Элизабет с Нелл уже решили, что она откажет, как бывало после рождения Долли. Но Анна схватила ребенка и бесцеремонно сунула его Нелл.

– На! – заявила она, явно преодолев нежелание.

Полчаса, проведенные с Анной и Долли, утомили Нелл сильнее, чем драка с белыми студентами, зато дали обильную пищу для размышлений. С обоими родителями следовало поговорить, и как можно скорее.

– Мама, папа, – начала Нелл, собрав их в библиотеке за стаканчиком хереса перед ужином, – нам необходимо сейчас же кое-что обсудить.

Предчувствуя, что последует дальше, Элизабет сжалась, а Александр только перевел взгляд с бокала на дочь и вопросительно вскинул брови.

– Это касается Анны и Долли.

– А что с ними такое? – подавляя вздох, осведомился Александр.

– Их надо разлучить.

Он удивленно выпрямился:

– Разлучить? Почему?

– Потому что Долли – живой человечек, ребенок, с которым Анна обращается как с тряпичной куклой. Ты помнишь, что стало со щенком, которого когда-то подарили Анне? Она слишком сильно сжала его в руках, щенок укусил ее, и она размозжила ему голову об стену. Та же участь ждет и Долли, которая растет, становится самостоятельной и рвется на свободу. Но Анна не собирается отпускать ее. Тряпичным куклам полагается терпеть и молчать, их можно закинуть в угол и забыть, а потом, когда захочется, вспомнить.

– По-моему, ты преувеличиваешь, Нелл, – сказал Александр.

– Действительно, – кивнула Элизабет. – Анна любит Долли.

– Щенка она тоже любила. Нет, я не преувеличиваю! – Она повысила голос. – Папа, мама рассказывала тебе, как Анна щипала Долли за руку? До жутких лиловых синяков?

– Нет, – покачал головой Александр и отставил бокал.

– Но это было всего один раз, – возразила Элизабет. – Всего лишь раз! И с тех пор не повторялось.

– И все-таки было, мама. Но ты не замечаешь многого другого: Долли каждый день швыряют, как игрушку, и только благодаря умнице Пиони и собственному инстинкту самосохранения девочка остается жива и невредима. – Нелл подошла к отцу и присела к нему на колено, воззрившись на него ярко-синими глазами. – Папа, так больше продолжаться не может. Иначе Долли или серьезно пострадает, или погибнет. А если Пиони случайно не окажется рядом или Анна вздумает наказать «плохую Долли» и никому ее не отдаст? Ни тебе, мама, ни Пиони с ней не справиться – Анна сильнее вас.

– Ясно, – с расстановкой произнес Александр. – Да, я понимаю.

– Мы наймем помощников, – пообещала Элизабет, метнув ненавидящий взгляд в дочь-предательницу. – Они же мать и дочь! Анна восемь месяцев кормила Долли грудью! Если мы их разлучим, Анна зачахнет и умрет.

– Мама, ты считаешь, что я об этом не подумала? – воскликнула Нелл, резко оборачиваясь к ней. – Думаешь, мне доставляет удовольствие твердить, что этих двоих надо разлучить? Анна – моя сестра! И я люблю ее! Всегда любила и всегда буду любить. Но после рождения Долли она изменилась – может, я заметила это потому, что давно не виделась с ней. Анна стала использовать меньше слов, реже соединять их в предложения. Она всегда была инфантильна, но теперь неуклонно деградирует. Сразу после рождения Долли она была нежна, обращалась с дочерью осторожно, будто понимала, что она живая. А теперь все иначе, и характер у нее начинает портиться. Анна раздражительна и своевольна – наверное, потому, что ее балуют всю жизнь. Никто ни разу даже не шлепнул ее за провинность, ее никогда и ни в чем не упрекали.

– Шлепков она не заслуживала! В отличие от тебя, – фыркнула Элизабет.

– Не спорю, – невозмутимо ответила Нелл, не сводя глаз с отца. – Папа, надо действовать.

– Нелл, ты всегда говоришь сущую правду. Да, надо действовать.

– Нет! – выкрикнула Элизабет и вскочила, облившись хересом. – Нет, Александр, я не позволю!

– Выйди, Нелл, – велел Александр.

– Но, отец…

– Иди. Остальное потом. Вот и все, – выговорил он, когда закрылась дверь. – Сначала я был «папочкой», потом «папой», а теперь я отец. Нелл выросла.

– Твоя копия – такая же холодная и бессердечная!

– Нет, она другая, но удивительная. Сядь, Элизабет.

– Не могу. – Она принялась вышагивать по библиотеке.

– Нет, ты сядешь. Я не намерен обсуждать вопрос жизни и смерти с человеком, который мечется из угла в угол, чтобы избежать горькой истины.

– Анна – мое дитя, – заявила Элизабет, упав в кресло.

– А Долли – твоя внучка, не забывай об этом. – Он свободно опустил на колени руки и пригвоздил жену к месту немигающим взглядом черных глаз. – Элизабет, несмотря на всю твою неприязнь ко мне и мою к тебе, я – отец твоих детей и дед Долли. Ты и вправду считаешь меня бесчувственным, неспособным осознать всю глубину трагедии? Думаешь, я не жалел Анну, когда узнал, что она больна? Не страдал вместе с Яшмой, которая дорого заплатила, отомстив за твою дочь? По-твоему, если бы я мог, я не попытался бы облегчить боль и страдания, которые не оставляли Анну все пятнадцать лет ее жизни? Конечно, я сделал бы все! Свернул бы горы, поменял местами небо и землю – лишь бы помочь ей. Но от этого трагедии не перестают быть трагедиями. Они развиваются своим чередом – вплоть до ужасного финала. Как и наше семейное горе. Наверное, нельзя иметь такого одаренного ребенка, как Нелл, и не поплатиться за это. Но не смей винить Нелл за то, что она такая, – это все равно что винить меня или саму себя, что Анна больна. Смирись, дорогая. Анну и Долли придется разлучить, чтобы трагедия не повторилась.