Колін Маккалоу - Прикосновение

— Мой партнер — китаец, — объяснил Александр, — с ним я готов пойти в огонь и в воду. В Китае я убедился, что у этого народа немало общего с шотландцами — то же трудолюбие, та же бережливость. Не мешало бы еще шотландцам научиться смеяться также часто, как это делают китайцы. Господи, какие же все-таки унылые зануды эти шотландцы!

— А вы строги к собственному народу, Александр.

— И не без причины.

— У меня создалось впечатление, Конни, — сказал Чарлз жене, старательно расчесывая ее длинные волосы, — что Александр Кинросс — один из тех удивительных людей, которые никогда не ошибаются.

В ответ Констанс пожала плечами:

— О Боже! Помнишь поговорку «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке»?

— Впервые слышу. Хочешь сказать, чем больше у него денег, тем выше духовная цена, которую ему придется заплатить?

— Вот именно. Спасибо, дорогой, достаточно, — добавила она и повернулась от туалетного столика к мужу. — Нет, у меня нет к нему неприязни, совсем напротив. Но по-моему, ему не дают покоя мрачные мысли. О своем, о личном. Вот в личных делах он и споткнется, потому что убежден: их можно решать так же логично и жестко, как проворачивать сделки.

— Помнишь, он сказал, что уже выбрал жену.

— Видишь? Странный подход. Будто спрашивать согласия избранницы он вообще не намерен. — Констанс задумчиво погрызла ноготь. — Если бы он не был богат, все разрешилось бы само собой. Но состоятельные женихи — завидная добыча…

— А ты вышла за меня из-за денег? — с улыбкой перебил Чарлз.

— В этом убеждена вся округа, но ты-то прекрасно знаешь, что это не так, плут! — Ее взгляд смягчился. — Ты был такой веселый, покладистый и галантный. А от твоих бакенбардов становилось так щекотно… между ног!

Чарлз отложил расческу.

— Идем в постель, Констанс.

В Хилл-Энд и Голубую комнату в заведении Руби Коствен Александр Кинросс вернулся через год после того, как нашел золото на берегах реки Кинросс.

Руби встретила его тепло, но сдержанно: такой прием говорил о том, что Александра она по-прежнему считает другом, но его шансы лечь с ней в постель… невелики. Ее позиция была продиктована гордостью, тем более что Руби постоянно тянуло к Александру, и даже Суна и Ли не было с ней рядом. Из-за болезней, разочарований и ссор состав подчиненных Руби за этот год полностью сменился; из теперешних пяти девиц Александр не знал ни одной.

— Вообще-то мне понадобились свежие лица, но эти все какие-то потасканные, — устало говорила Руби, наливая Александру чаю. — Слишком долго я занимаюсь своим делом. Когда в баре не протолкнуться, я, хоть убей, не могу вспомнить, кто из них Пола, а кто Петронелла. Петронелла! Ну надо же! Кажется, такой штукой натираются, чтобы отпугивать комаров.

— То цитронелла, — мягко поправил Александр и вынул из кармана конверт. — Возьми, это часть твоей доли.

— Господи Иисусе! — ахнула Руби, уставившись на банковскую выписку. — Десять тысяч! Это сколько процентов от общей суммы?

— Одна десятая моей доли. На свою Сун уже купил участок площадью триста двадцать акров на вершине холма, в четырех милях от города, и теперь строит целый город из одних миниатюрных пагод — с покрытой лаком керамической черепицей, из разноцветных кирпичей, с изогнутыми карнизами и многоярусными крышами. Мне он одолжил сотню кули, чтобы возвести плотину из камня с землей возле устья, в долине. А потом мы все вместе повернем реку и пустим чистую воду к плотине. Ну а там возьмемся и за строительство моей собственной железной дороги. Само собой, платить я буду китайцам, как белым. Сун счастлив, как китайский император.

— Милый Сун! — вздохнула Руби. — Теперь мне ясно, что тревожит Сэма Бона. Без Полы, Петронеллы и всех прочих я как-нибудь обойдусь, но только не без Сэма и Чань Хэя. А они все рвутся домой, в Китай.

— Теперь они богаты. Сун купил им участки, как сделал бы любой брат. — Александр хитро поглядывал на Руби из-под ресниц. — На прииске Кинросс все старатели равны, и китайцы в том числе.

— Александр, ты прекрасно знаешь, что Сэм не брат Суну, а Чань — не кузен. Они прислуга… вассалы… не знаю, как в Китае называют освобожденных рабов, принадлежащих господину.

— Помню-помню. И могу понять поступок Суна. Он феодальный властитель с севера, свято чтит древние традиции, носит привычную одежду и от своих подданных требует того же. Китайцы, перенявшие английские обычаи, вряд ли одобряют его.

— Может быть, но не думай, что Сун не имеет власти над китайцами, которые отрезали косицы и облачились в накрахмаленные рубашки. У них есть общий враг — белый человек. — Руби извлекла из золотого портсигара тонкую манильскую сигару. — И ты для них белый, хоть и взял их в дело и обращаешься с ними как с людьми.

— Зато я мог рассчитывать, что они не проболтаются, и не ошибся — так у меня в запасе появились лишние полгода, — возразил Александр, указывая на банковскую выписку. — Этот счет так стремительно вырос только потому, что Сун умеет добиваться от своих людей послушания. Все они были немы как рыбы, пока участки не перешли в нашу собственность.

— И теперь ты хозяин прииска с десятью тысячами палаток.

— Вот именно. Но я уже принял меры, чтобы сдержать нашествие. Пройдет еще много лет, прежде чем Кинросс превратится в прекрасный город, но я уже знаю, как он будет выглядеть. Я сам выбрал земельные участки для будущих властей города и нанял шестерых полицейских. Народ отборный, проверенный и злобу на китайцах срывать не посмеет. А еще я привез на прииск санитарного инспектора, задача которого на данный момент — руководить сооружением выгребных ям, чтобы нечистоты не смешивались с грунтовыми водами. Не хватало нам еще в Кинроссе эпидемии тифа. Будут проложены две дороги: на Батерст — по ней мы пустим дилижансы «Кобб и К°» — и на Литгоу. Сейчас кочан капусты на прииске стоит фунт стерлингов и столько же фунт моркови, яйца йдут по шиллингу каждое, но так не может продолжаться вечно. Хорошо еще, что засухи в этом году не случилось, а когда она нагрянет, плотина уже будет достроена.

Зеленые глаза горели воодушевлением и азартом. Руби расхохоталась:

— Александр, ты неподражаем! Любой другой на твоем месте выработал бы месторождение до последней крупицы и смылся, но только не ты! Не понимаю только, зачем ты назвал город Кинроссом. Правильнее было бы окрестить его Александрией.

— А ты, вижу, почитываешь…

— И Александра Македонского уже знаю как облупленного.

— На углу Кинросс-стрит и Аурик-стрит я приберег отличный участок земли, лакомый кусочек. Он занимает по сто футов длины каждой улицы, места хватает для конюшен, сараев, двора. На плане города в этом месте значится отель «Кинросс», владелица — Р. Коствен. Очень советую тебе строить здание из кирпича. — Его взгляд стал пронизывающим. — И еще. Своих потаскух оставь в Хилл-Энде.

Руби мгновенно вскипела, открыла было рот, но Александр опередил ее:

— Молчи! И думай, сварливая гусыня, думай! Женщин, которые сами управляют принадлежащими им отелями, на свете найдется не много, но если отель приличный, такое дело достойно уважения. И Ли не придется стыдиться материнской профессии, когда он будет искать свое место в мире. Что толку вкладывать бешеные деньги в образование сына, если ему придется вечно трястись и бояться, как бы кто не узнал, что мать его содержит бордель на золотых приисках? Руби, я предлагаю тебе начать все заново, в новом городе. Хочу дать тебе шанс стать добропорядочной горожанкой. — И он расцвел чудесной обезоруживающей улыбкой. — Если же ты откроешь в Кинроссе публичный дом, рано или поздно тебе придется покинуть город. Святошам хватит власти, чтобы изгнать блудниц из города, вываляв их в смоле и перьях. А я не мыслю жизни без тебя. Если ты уедешь, кто же будет слушать, как я проклинаю церковников, которые посмели наводить в моем городе собственные порядки?

Она рассмеялась, но тут же посерьезнела.

— На строительство приличного отеля у меня уйдет треть суммы, которую ты мне отдал. Нет, этого я не могу себе позволить. Половину я заплачу за учебу Ли — очень вовремя, я как раз ломала голову, не зная, как наскрести денег на очередной взнос. Месторождение Хокинс-Хилл скудеет, вместе с ним умирает и Хилл-Энд. Добрая половина старателей из Хилл-Энда или уже переселилась в Кинросс, или собирается туда. Так что будем откровенны: во-первых, вместе с ними переедет на новое место и моя репутация. Во-вторых, я сама в ближайшем времени переберусь в Кинросс, но построю мазанку на окраине и опять заставлю девчонок заниматься единственным доступным им ремеслом. В ваших словах есть смысл, император, но исполнять ваши приказы я не стану. Может, через год ты привезешь мне еще один чек, но этим дело и кончится. Месторождение иссякнет.

— Пойдем-ка проведаем мою старую кобылку, — предложил Александр, поднимаясь и подавая руку Руби.

Час спустя ошарашенная Руби вернулась к себе, чтобы переодеться в платье, которое приберегала к возвращению Александра — бархатное, оттенка свежего апельсинового джема, элегантное и вполне достойное жены министра. Или владелицы отеля «Кинросс».

Жила. Он сказал, что в его земле есть золотоносная жила.

Отрешенным взглядом Руби окинула свое отражение в зеркале. «Нет, тридцати одного года мне не дашь. Двадцать пять, не больше. Хорошо, что кожа не обожжена солнцем. До чего жаль бедняжек, которые день-деньской мотыжат свои огороды, пока мужья горбатятся на приисках! А все от того, что на считанные гроши, которые зарабатывают какой-нибудь Хэ По или Лин Пу, овощи на рынке не купишь. Да еще мелюзга цепляется за юбки, а в печке подгорает хлеб… Руки загрубелые, хуже, чем у рудокопов. Не знаю, как они все это терпят, я бы ни за что не стала. Наверное, любят мужей. Но если это любовь, значит, я никогда никого не любила — ни Суна, ни Александра. А ведь кое-кто из этих женщин в молодости был красивее меня. Вот именно — был.

Вспомни-ка свои тридцать с лишним лет, Руби!

Я наглядный пример того, что за грехи надо платить. Махни я на себя рукой, опустись, как эти бессловесные рабыни на своих огородах, — и никто из мужчин, которые сейчас помогают мне, на меня бы и не взглянул. Говорят, рождением человека управляет судьба — да, судьба, а еще тысячи нищих женщин, их гораздо больше, чем женщин, которых способны обеспечить мужья. Вот и Александр рассказывает, что девушки в наше время учатся в университетах, но лишь те, кого посылают туда богатые родители, оплачивающие учебу. А меня мать могла послать лишь в одно место — в паб, за кувшином пива. Отца я в глаза не видела, знаю только, что этого мерзавца звали Уильям Генри Морган. Скотокрад, закоренелый преступник и сын арестанта. Он был женат, потому на моей матери не женился, и она вышла за другого уголовника. И умерла от гангрены, по пьяни сломав ногу. Все мои сводные сестры пьют горькую и торгуют собой, сводные братья сидят по тюрьмам или промышляют грабежами и разбоем.

А почему я не такая, как они? Откуда у меня взялись силы, чтобы выкарабкаться, как-то устроить свою жизнь?

Братец Монти изнасиловал меня, когда мне было одиннадцать, — ну, это даже к лучшему. Цветок сорван — беречь нечего. Никаких тебе окровавленных простыней наутро после первой брачной ночи, но и никаких надежд на удачное замужество. Мужчины, которые женятся, хотят быть первыми. И Александр Кинросс такой же, руку даю на отсечение.

Чего я всегда боялась до смерти, так это сифилиса. Всю жизнь он таится где-то совсем рядом, подстерегает меня. Когда Монти взял меня, он был еще здоров, а через год заразился. Но я не стала ждать: как только мой цветок сорвали, сбежала в Сидней и сделалась содержанкой одного богатого старика. Его вечно приходилось ублажать губами, сам он ничего не мог. Радости, конечно, мало, зато и залететь не боишься. А еще он завещал мне пять тысяч — ух и взбесились же его родичи, когда узнали! Объявили, что мне не перепадет ни гроша. Но я прочла им письма моего старичка, заявила, что, если понадобится предъявлю их в суде, и они остыли. Расплатились без звука. Даже работа языком бывает прибыльной.

С деньгами я осела в Хилл-Энде, занялась единственным делом, в котором кое-что смыслила — открыла пивную и бордель, — и влюбилась в Суна. В красавца. Князя. Но по-житейски мудрого, как Александр. А он сделал мне бесценный подарок — Ли. Моего сыночка, мою надежду, мое будущее. Ли никогда не узнает, что по материнской линии происходит от преступников и пропойц. Благодаря Александру Кинроссу Ли избежит позорного клейма.

Знает ли Александр, что я его люблю? Разве поймешь! Может, он даже любит меня. Хорошо еще, что о браке между нами и речи быть не может. Александр хочет, чтобы я принадлежала ему, а я не желаю быть чужой игрушкой. Его будущую жену можно только пожалеть, но я заранее ненавижу ее — за кражу.