Войдя в спальню в сопровождении Яшмы, Жемчужины и Шелкового Цветка, несущих тазы, флаконы, банки и склянки, сэр Эдвард коротко улыбнулся пациентке. Он снял сюртук, облачился в чистый передник, закатал рукава, обнажив загорелые мускулистые руки, и принялся тщательно мыть их. Затем, дождавшись, когда расставят его принадлежности, он придвинул стул к постели и сел.

— Ну, как вы, дорогая? — спросил он.

— Хуже, чем до Рождества, — призналась Элизабет, которая успела привязаться к своему акушеру и научиться доверять ему. — Очень сильно болит голова, ноет живот, иногда тошнит, и перед глазами плавают черные пятна.

— Сначала посмотрим, как поживает наш малыш, а потом обо всем поговорим. — Врач перешел к изножью кровати и жестом велел Яшме и Жемчужине откинуть одеяло. — Я — последователь Листера[3], — весело объяснял он, привычно совершая осмотр, — так что к вони карболки вам придется привыкнуть. Потерпите, запах выветрится только после родов.

Закончив осмотр, он сел на прежнее место.

— Головка переместилась, воды могут отойти с минуты на минуту. — Его голос изменился, посерьезнел. — Элизабет, я хочу заранее объяснить, что произойдет дальше, потому что во время родов вам будет не до объяснений. Вы слышали, как я сообщил вашему мужу: если у вас начнутся судороги, если вероятность, что вы не выживете. Как правило, в такие минуты важные решения принимают мужья, но я по опыту знаю: мужчины редко отваживаются на такое, пока я не заверю, что в точности выполняю пожелания жен. — Он прокашлялся. — Недавно было опубликовано несколько статей о применении сульфата магния при эклампсии. Предупреждаю, эта методика еще не прошла проверку.

— А что такое сульфат магния? — спросила Элизабет.

— Сравнительно безвредная соль.

— Как ее применяют? Мне надо ее выпить?

— Нет, вы ничего не сможете проглотить. Соль назначают в виде парентеральных инъекций — то есть вводят в брюшную полость через длинную иглу. В брюшной полости сульфат магния смешивается с жидкостями организма и быстро попадает в кровь. Надеюсь, когда-нибудь такие иглы станут настолько тонкими, что можно будет вводить их прямо в вену, — задумчиво добавил он. — Разумеется, мнение вашего мужа я тоже выясню, но сначала мне хотелось узнать, как относитесь к этому вы. На карту поставлена ваша жизнь и жизнь ребенка. Вижу, у вас наблюдаются признаки упадка душевных сил — предвестники неврастении. Можно мне в случае необходимости сделать вам инъекцию сульфата магния?

— Да, — не колеблясь ответила Элизабет.

— Превосходно! Тогда подождем, посмотрим, что будет дальше. — Врач ласково пожал пациентке руку. — Крепитесь, Элизабет. Ребенок, кажется, сильный и здоровый. И вы должны быть сильной. А теперь, если не возражаете, я познакомлю вас с моей женой. Она акушерка, помогает мне принимать роды.

— Значит, за работой вы с ней и познакомились? — спросила Элизабет.

— Конечно. В молодости врачи вынуждены трудиться не покладая рук, поэтому единственные женщины, с которыми они встречаются, — сестры милосердия и акушерки. Мне несказанно повезло, — признался сэр Эдвард. — Моя жена — чудесная компаньонка и опытный медик.


Александр заглянул к Элизабет только на следующий день. Сэр Эдвард долго беседовал с ним и наконец посоветовал дождаться, когда Элизабет сама проснется после крепкого сна, вызванного лауданумом.

Комната изменилась до неузнаваемости — это Александр заметил сразу. Всю лишнюю мебель вынесли, оставшуюся задрапировали чистыми белыми простынями, в углу поставили жесткую белую ширму. В воздухе витал слабый запах карболки, Яшма и Жемчужина оделись в просторные белые передники.

«Я трус, — думал Александр, приближаясь к кровати. — Целых десять недель я избегал ее». Кожа Элизабет пожелтела, белки глаз казались красноватыми от лопнувших жилок, и хотя она лежала на левом боку, под тонким одеялом отчетливо просматривался огромный живот.

— Сэр Эдвард говорил тебе? — спросила она, облизывая запекшиеся губы.

— Об инъекциях? Да.

— Если понадобится, Александр, пусть сделает их. Господи, как же я устала!

— И неудивительно — ты же насквозь пропитана лауданумом…

— Да нет, я не про эту усталость! — с досадой перебила она. — Мне все надоело! Надоело валяться в постели, лежать на левом боку, галлонами глотать воду, день за днем терпеть тошноту и чувствовать себя несчастной! Это пытка! Ну за что она мне? Ведь ни Драммонды, ни Мюррей так не мучаются.

— Сэр Эдвард объяснил, что такие болезни не передаются в семьях. Не вини наследственность, — безучастно произнес Александр. — У тебя крепкий и здоровый малыш. Сэр Эдвард говорит, тебе не хватает только одного — воодушевления.

Слезы навернулись на глаза Элизабет, поползли по щекам.

— Я оскорбила Бога.

— Чушь! — не сдержавшись, выпалил он. — Между прочим, сэр Эдвард во всем винит длительное плавание и неудобную каюту, резкую смену климата и неподходящую пищу. Но при чем тут Бог? Это же бессмыслица!

— Бога я не виню. Виновата я сама — в том, что предала его.

— Ну, в таком случае могу тебя порадовать. — Он криво усмехнулся, обнажив зубы. — Я пожертвовал отличным земельным участком и сейчас строю на нем пресвитерианский храм. Так что можешь до конца своих дней хранить верность учению Джона Нокса[4].

Элизабет изумленно приоткрыла рот:

— Александр!.. Но почему?

— Потому что меня допекла Руби Коствен!

— Милая Руби… — с дрожащей улыбкой выговорила Элизабет.

— А тебе не приходило в голову, что Бог наказывает тебя за твою дружбу с Руби?

Она только рассмеялась:

— Не болтай чепухи.

Александр повернулся в кресле и уставился в окно, обращенное на юг, к саду и лесу; пальцы сами сжались в кулаки. Он понимал, что сейчас не время для резкостей, но не удержался.

— Я тебя совсем не понимаю, — произнес он, обращаясь к пейзажу за окном, — никак не возьму в толк, чего ты хочешь от мужа. Но я научился мириться с трудностями нашего брака — точно так же, как ты примирилась с моей любовницей. Я даже вижу, почему ты ее признала: ведь она избавляет тебя от исполнения супружеского долга в постели. Ты только посмотри, на кого ты похожа — больная, вялая, как отравленный щенок, и все из-за супружеского долга! Прямо отмщение, наглядный пример греховности плоских наслаждений. Жаль, что ты не католичка, Элизабет! Могла бы уйти в монастырь и жить себе припеваючи. Ты сама виновата во всех своих несчастьях. Если бы ты научилась радоваться жизни, не было бы никакой эклампсии — вот что я думаю.

Она выслушала его, не испытывая боли и зная, что гневная отповедь вызвана страданиями, избавить от которых Александра она не в силах.

— Александр, мы обречены! — наконец воскликнула она. — Я не могу полюбить тебя, а ты меня скоро возненавидишь!

— И не без причины. Ты отвергаешь все мои попытки примириться.

— Как бы там ни было, — решительно заговорила она, — я разрешила сэру Эдварду делать все, что он сочтет необходимым. Ты согласен?

— Да, разумеется. — И Александр повернулся к ней.

— Знаешь, — продолжала она, — если я умру, все разрешится само собой. И даже если умрет ребенок. Найдешь себе другую жену, родственную душу.

— Александр Кинросс никогда не сдается. Ты моя жена, и я сделаю все возможное, чтобы ты осталась моей женой.

— Даже если наш ребенок не выживет или если я больше не смогу иметь детей?

— Да.


Схватки у Элизабет начались в канун Нового года. Ее состояние неуклонно ухудшалось, но, несмотря на жестокие головные боли, головокружения, рвоту и боли в надчревной области непосредственно перед началом схваток, первая стадия родов прошла благополучно. А когда у Элизабет закатились глаза и лицо исказилось судорогой, сэр Эдвард принял из рук жены заранее приготовленный шприц, ловко ввел иглу в живот, слегка подтянул поршень, убеждаясь, что не попал внутрь кишечника, и впрыснул пять граммов сульфата магния. Губы Элизабет были распялены деревянным роторасширителем, конечности привязаны к кровати во избежание травм. Но она пережила приступ и теперь лежала с почерневшим лицом, хрипло дыша. Вторую инъекцию ей сделали перед началом повторного приступа, а между тем ребенок, оставленный на попечение леди Уайлер, пробивался по родовым путям без материнской помощи. Элизабет не впала в кому, но почти не сознавала, что происходит.

Руби и Констанс ждали внизу, в гостиной; Александр заперся в библиотеке.

— До чего же там тихо, — с дрожью выговорила Констанс. — Ни криков, ни плача…

— Наверное, сэр Эдвард дал ей хлороформ, — успокоила Руби.

— Леди Уайлер говорит, это исключено. Если у Элизабет судороги, ей и без хлороформа нелегко дышать. — Констанс взяла собеседницу за руки. — Думаю, эта тишина означает, что у нашей милой девочки опять судороги.

— Господи Иисусе, за что ей такие муки?

— Не знаю, — прошептала Констанс. Руби перевела взгляд на стоячие часы:

— За полночь перевалило. Малыш родится в день Нового года.

— Будем надеяться, что 1876 год станет счастливым для Элизабет.

Вошла миссис Саммерс с подносом, уставленным чайной посудой и блюдами с сандвичами. Ее лицо было непроницаемым.

— Спасибо, Мэгги, — произнесла Руби, прикуривая очередную сигару от окурка предыдущей. — Ты что-нибудь слышала?

— Нет, мэм, ничего.

— Не одобряешь курильщиков, да?

— Да, мэм.

— Жаль. Только запомни. Мэгги: я тебя насквозь вижу.

Вздернув голову, миссис Саммерс удалилась широкими шагами.

— Ты нажила себе врага, Руби, — с усмешкой заметила Констанс. — Удивительно все-таки, как богатство меняет положение женщины в обществе.

— И то правда. Заседать в совете директоров компании «Апокалипсис» куда как приятнее, чем делать под столом минет за пять фунтов, — отозвалась Руби, выпуская дым.

— Руби!

— Все-все, уже молчу, — ухмыльнулась она, — но только потому, что наша малютка наверху, быть может, уже при смерти. Ничего не могу с собой поделать — люблю шокировать людей.


Александр разрывался: его безудержно тянуло в комнату Элизабет, но внутренний голос настойчиво повторял, что роды — женская забота, а из всех мужчин видеть их позволительно лишь врачам. Сэр Эдвард пообещал держать его в курсе событий, как и Яшма, которая сновала вверх-вниз по лестнице каждые полчаса, вытаращив глаза от ужаса и сострадания. Благодаря ей Александр знал, что начались судороги, но повторяются они нечасто, поэтому сэр Эдвард надеется, что ребенок успеет появиться на свет.

Неужели Элизабет сказала правду? О том, что он скоро возненавидит ее? Если в душу к нему и закралась ненависть, то лишь потому, что ему, Александру Кинроссу, было невыносимо думать, что сейчас его жена страдает только из-за него.

«В пятнадцать. В пятнадцать лет я сбежал из дому и все эти годы добивался всего, о чем мечтал. Скоро мне тридцать три, а я уже достиг того, что другие мужчины получают годам к семидесяти. У меня стальная воля, моя власть почти неограниченна, я могу диктовать свои условия болванам из Сиднея, которые возлагают все надежды на политику и живут на широкую ногу, не имея достаточных доходов. Я главный пайщик самого прибыльного золотого рудника в мировой истории, мне принадлежат уголь, железо, земли, целый город и железная дорога. Но несмотря на все это, я не в силах хотя бы просто понравиться семнадцатилетней девчонке, не говоря уже о том, чтобы завладеть ее сердцем. Я дарю ей драгоценности, а она морщится так, словно ее тошнит. Касаюсь ее, а она съеживается и леденеет. Пытаюсь поговорить — отделывается односложными ответами и всем видом дает понять, что разговор ей неинтересен. Ее единственные друзья — женщины: в Руби она вцепилась с жадностью малого ребенка. Ничего себе история».

Его мысли двигались по замкнутому кругу, повторяя свой путь бесчисленное множество раз, до тех пор, пока в четыре часа утра в библиотеку не заглянул сэр Эдвард. Он еще не успел надеть сюртук и опустить закатанные рукава рубашки, только снял забрызганный кровью передник. Но на лице играла улыбка.

— Поздравляю вас, Александр. — Он протянул руку. — У вас здоровенькая девочка. Восемь фунтов.

Девочка… Так он и думал.

— А Элизабет?.. — с замиранием сердца спросил он.

— Эклампсия отступила, но только через неделю я смогу с уверенностью сказать, что опасность миновала. Судороги могут возобновиться в любой момент, хотя лично я считаю, что сульфат магния сделал свое дело.

— А мне можно подняться к ней?

— Я за вами и пришел.

В спальне по-прежнему резко пахло карболкой — неприятный запах, но лучше тошнотворной вони крови или тлена. Элизабет лежала на спине, умытая, переодетая, с плоским животом. Александр опасливо приблизился к ней, остро сознавая, что жизнь не подготовила его к подобным встречам. Глаза Элизабет были открыты, лицо казалось серым от усталости, из трещин в уголках губ сочилась кровь.