Беседа, состоявшаяся первого августа между Бэдой и сэром Александром Кинроссом, напоминала столкновение непреодолимой силы с неподвижным объектом; эти двое, имея одинаково скромные стартовые условия, избрали в жизни совершенно разные пути, наконец сошлись и теперь не собирались уступать ни на йоту. Поскольку долгие годы Александр хорошо платил своим рабочим и обеспечивал надлежащие условия труда, они не удосуживались вступать в профсоюз. Все, кроме Сэма О'Доннелла, члена профсоюза еще со времен работы в Галгонге. Бэда избрал его в качестве клина и потребовал восстановить на рабочем месте.

— Он смутьян и нытик, — отрезал Александр, — поэтому если я и захочу кого-нибудь восстановить на рабочем месте, то его в последнюю очередь. А если когда-нибудь в будущем мне понадобятся рабочие, на место Сэм О'Доннелл может не рассчитывать.

— Цены на золото падают, сэр Александр. Это рычаг воздействия, вынуждающий вас придержать товар, пока цены не начнут расти.

— «Рычаг воздействия», говорите? Каков оборот для демагога в обносках! Но вы несете чушь. Я сокращаю численность рабочих потому, что просто не могу позволить себе вести работы ускоренными темпами, вот и все.

— Дайте мистеру О'Доннеллу работу, — потребовал Бэда.

— Катитесь к черту, — ответил Александр.

Бэда Талгарт ушел ни с чем.

Единственным отелем в городе был принадлежащий Руби «Кинросс», где Бэда снял самый тесный и дешевый номер. Педантичный в обращении с деньгами организации, он предпочитал по возможности платить из своего кармана, а его пополнял публикуя статьи в «Бюллетене» и новой газете «Лейбор» и лишь изредка пуская по кругу шапку после зажигательной воскресной речи в сиднейском парке «Домейн». Со временем он рассчитывал быть избранным в парламент Нового Южного Уэльса, недавно принявший решение платить всем членам немалое жалованье. Пока же парламентариям не платили ни гроша, поэтому бедняки не могли позволить себе баллотироваться в нижнюю палату. Но вскоре им должен был представиться такой шанс.

Бэда, рост которого, пять футов и девять дюймов, слегка превышал средний, был крепко сложен и силен еще со времен работы в угольных шахтах Ньюкасла. Вместе с отцом-рудокопом Бэда спустился в шахту в двенадцать лет, но питался он и в детстве, и в юности гораздо лучше отца, уроженца уэльского города Ронта. Несмотря на массивность, Бэда выглядел прилично, хотя из-за чрезмерно развитой мускулатуры ног передвигался шаткой походкой моряка. Его густые вьющиеся волосы имели темно-рыжий оттенок, кожа была усыпана неяркими веснушками, а черные глаза напоминали глаза Александра. Никто не назвал бы Бэду красавцем, но женщины находили его правильное лицо привлекательным, а когда им случалось увидеть его в рубашке с закатанными рукавами, восхищались выпуклыми мышцами рук. Руби тоже не обделила вниманием гостя, вошедшего в вестибюль отеля после неудачной встречи с сэром Александром.

— Славный мальчуган! — проворковала она, лукаво поглядывая из-за страусового веера. — Если то, что под одеждой, не хуже, берусь превратить жеребенка в жеребца.

Бэда шумно вздохнул, раздувая ноздри, и отпрянул как от удара. Женщин он уважал как беззащитные, порабощенные существа, но не выносил в них вульгарности.

— Вы, мадам, для меня пустое место. Если вы не способны ни на что, кроме пошлой болтовни, я не желаю вас знать.

В ответ Руби расхохоталась:

— Ах, ханжа! Небось церковник?

— Не понимаю, какое отношение Бог имеет к непристойным женщинам.

— Ну точно святоша.

— Вообще-то нет.

Сложив веер, Руби продемонстрировала все свои ямочки улыбнувшись неотразимо и обольстительно.

— Тебя прислал совет рабочих профсоюзов, а зовут тебя Бэда Талгарт, — объявила она. — Это на вас похоже: с пеной у рта отстаивать права бедных замученных рабочих, но даже пальцем не пошевелить в защиту женщин, которые растят детей, стряпают, убирают, стирают. Я Руби Коствен, хозяйка этого отеля и заклятая противница двойных стандартов.

— «Двойных стандартов»? — непонимающе переспросил Бэда.

— Ты мужчина, поэтому имеешь право посылать все и всех к чертям собачьим, а я женщина, и такого права у меня нет. Ну и черт с ним! — Она подошла поближе и взяла его под руку. — Знаешь, вы быстрее добились бы своего, если бы поняли, что женщины тоже люди, равные мужчинам. Впрочем, я считаю ровней лишь немногих мужчин.

Неизвестно почему, Бэда смягчился: его собеседница поражала красотой и была не прочь пошутить. Предложив ей руку, Бэда повел ее в указанном направлении по коридору. Конечно, он уже понял, что рядом с ним любовница сэра Александра Кинросса и один из директоров «Апокалипсиса».

— А куда мы идем? — осведомился он.

— Обедать ко мне в гостиную.

Он замер.

— Это мне не по карману.

— Я угощаю, только не надо нести чушь, будто мы по разные стороны баррикад и ты крошки не возьмешь у служителя мамоны! Ты — упертый работяга, ручаюсь, ты никогда в жизни не обедал с миллионершей. Так пойдем, посмотришь, как живут сильные мира сего.

— Точнее, одна сотая процента населения страны.

— Принимаю поправку.

В это время позади раздался грохот. Обернувшись, Руби и Бэда увидели девушку, растянувшуюся на полу.

— Вот дерьмо! — выпалила девушка, пока Бэда помогал ей встать. — Ненавижу эти чертовы длинные юбки!

— Познакомься, Нелл, это Бэда. Бэда, Нелл, четырнадцать с половиной лет, она еще не отвыкла от коротких юбок, — пояснила Руби. — Увы, нам никак не удается уговорить ее сделать прическу, а надеть корсет она не соглашается ни за какие деньги.

— А-а, вы — профсоюзный деятель, — протянула Нелл, шурша ненавистной юбкой. — А я — старшая дочь Александра Кинросса. — Вызывающе сверкнув глазами, она уселась напротив Бэды в гостиной Руби за небольшим круглым столом.

— А где Анна? — спросила Руби.

— Как всегда, опять пропала. Анна — это моя младшая сестра, — пояснила она Бэде. — У нее олигофрения — только что вычитала, тетя Руби. Звучит красивее, чем умственная отсталость или слабоумие, и относится, насколько я понимаю, скорее к мыслительным способностям, чем к их отсутствию.

Не вполне понимая, что происходит, Бэда Талгарт обедал в обществе двух женщин, с которыми только что познакомился. Нелл выражалась не так смачно, как ее тетушка, но Бэда подозревал, что она просто стесняется его и не вполне доверяет врагу отца. За дочернюю преданность Бэда ее не винил — этим Нелл напоминала его самого. Но в каком же гнезде порока обитает сэр Александр Кинросс, если его родная дочь обедает с его любовницей? Да еще называет ее тетей? Из болтовни Нелл Бэда уяснил, что девушка прекрасно осведомлена о положении Руби Коствен. Несмотря на все свое свободомыслие, неприязнь к религии и условностям, Бэда ужаснулся. Декадентщина, вот что это такое, решил он. Эти люди располагают таким богатством и властью, что ведут себя подобно древним римлянам, вырождающимся и погрязшим в пороках. Но у Нелл он не заметил ни единого признака вырождения или порочности, хотя прямота и откровенность девушки шокировали его. А потом Бэда вдруг сообразил, что она знает гораздо больше, чем он.

— В следующем году я уезжаю отсюда, буду изучать инженерное дело в Сиднейском университете, — сообщила она.

— Инженерное дело?!

— Да, инженерное, — терпеливо повторила она, будто несмышленому младенцу. — Горные работы, металлургию, сплавы, горное право и так далее. Со мной поступают У Цзин и Чань Минь, а Лу Чжи будет изучать механику и машиностроение. Донни Уилкинс, сын священника, поступил на отделение гражданского строительства и архитектуры. В общем, у папы будет три помощника, сведущих в горном деле, один — в двигателях и динамо-машинах, а еще один займется строительством мостов и оперных театров, — засмеялась Нелл.

— Но вы девушка, а остальные трое — китайцы.

— И что тут такого? — мгновенно возмутилась Нелл. — Все мы австралийцы, все имеем право на высшее образование. А чем, по-вашему, должны заниматься богачи? — напористо продолжала она. — В сущности, мы ничем не отличаемся от бедняков: если мы ленивы, то целые дни проводим в праздности, а если предприимчивы — трудимся до седьмого пота.

— Да что вы знаете о бедняках, мисс!

— То же, что вы о богачах, то есть почти ничего.

Он сменил тему:

— Инженерное дело — не женское занятие.

— Чушь какая! — фыркнула Нелл. — Может, по-вашему, надо вообще депортировать У Цзина, Чань Миня и Лу Чжи?

— Раз уж они здесь — нет. Но въезд китайцев в страну надо ограничить. Австралия — государство белых людей, которым следует платить как белым, — напыщенно заявил Бэда.

— Да ну? — парировала Нелл. — А по-моему, китайцы куда лучше ленивых забулдыг, которые съезжаются сюда со всех Британских островов!

Горячая дискуссия не переросла в открытые военные действия только потому, что Сэм Вон внес первое блюдо. Нелл оживилась и, к изумлению Бэды, заговорила с поваром по-китайски, приветливо улыбаясь ему.

— Сколько же языков вы знаете? — спросил он, когда Сэм удалился. Попробовав пирожки с креветками и сладким соусом, Бэда почувствовал себя на вершине гастрономического блаженства.

— Мандаринское наречие китайского — все наши люди мандаринцы, а не кантонцы, — латынь, греческий, французский и итальянский. А в городе я найду учителя и научусь немецкому. Многие учебники и статьи по инженерному делу написаны на немецком.

«"Наши люди", — думал Бэда, отправившись после обеда бродить по Кинроссу. — "Наши люди мандаринцы, а не кантонцы". Что бы это значило? Мне казалось, все китайцы одинаковы. Когда мы развернем кампанию за ограничение въезда китайцев, сломить сопротивление сэра Александра Кинросса будет нелегко. Придется ждать образования федерации. Да и другие белые предприниматели запротестуют, ведь эмигрантам-китайцам можно платить вполовину меньше, чем белым работникам. Да, рабочая партия должна предложить парламенту проект закона. Другими словами, придется переходить от экономической борьбы к политической…

Ну почему вся эта заваруха началась в Кинроссе сейчас, когда у нас назревают волнения в Квинсленде, а скваттеры Нового Южного Уэльса основали Союз овцеводов? Если… нет, не если — когда забастуют стригали, мы окажемся верхом на пороховом бочонке Мне необходимо быть в Сиднее, а не в этом захолустье, где нет ничего, кроме золота. Стригали так наседают на Билла Спенса, что забастовки не избежать, а если присоединятся и сиднейские портовые грузчики, дел у нас будет по горло. Но кто будет финансировать забастовки? В прошлом году мы отдали лондонским докерам тридцать шесть тысяч фунтов, и они добились своего. Теперь мы на мели. А я торчу здесь, в Кинроссе»

Бэда хотел бы проявить сочувствие к Сэму О'Доннеллу, но чем ближе узнавал его, тем отчетливее понимал, что с этим человеком лучше не иметь дела. Правда, Бэда был склонен считать Сэма все-таки не смутьяном, а беспомощным и обаятельным бездельником. На руднике и в мастерских у него было немало приятелей, и никого из них он не раздражал. Поразмыслив, Бэда решил воспользоваться лучшими качествами Сэма О'Доннелла, который был хорош собой, расторопен, имел отлично подвешенный язык. А еще он ненавидел китайцев и мог стать ценным осведомителем. Для совета рабочих профсоюзов Кинросс и рудник «Апокалипсис» оставались загадкой. Впрочем, сэр Александр не пощадил и выходцев из Азии: без работы осталось столько же китайцев, сколько и белых.

Сержант Туэйтс из полиции Кинросса с подозрением выслушал просьбу Бэды разрешить ему публично выступить на городской площади. Вопрос решил телефонный звонок сэру Александру.

— Мистер Талгарт, вы, как и любой другой гражданин страны, вправе выступить на площади. Сэр Александр говорит, что свобода слова — основополагающий принцип демократии и нарушать его он не намерен.

«Значит, слухи не солгали, — размышлял Бэда, качающейся походкой покидая участок. — Александр Кинросс и вправду бывал в Америке. Тому, кто родился и всю жизнь провел в Шотландии, и в голову не пришло бы бросаться фразами вроде «основополагающий принцип демократии». Одно слово «демократия» действует на британских прихвостней из Сиднея как красная тряпка на быка — это что еще за дурацкие американские выдумки! Люди не равны и не могут быть равными!»

Но где же О'Доннелл, черт возьми? Они договорились встретиться после обеда у отеля, а он как сквозь землю провалился. Встрепанный Сэм явился, когда уже начинало темнеть.

— Где это ты шлялся, Сэм? — спросил Бэда, снимая колючки и соломинки с воротника О'Доннелла.

— Да так, покуролесил малость, — хмыкнул Сэм.

— Ты должен был не блудить неизвестно с кем, а познакомить меня с другими уволенными рабочими.

— Ничего я не блудил, — проворчал О'Доннелл. — Видел бы ты ее — небось бегом прибежал бы.