Розалин Уэст - Прикосновение

– Разумеется, одевалась, – огрызнулась Джуд, почувствовав, как у нее испортилось настроение. – Только я, кажется, я неправильно выбрала опору… э-э… то есть натянула штанину не на ту ногу и… – Она беспомощно замолчала. – О, черт! – не удержалась она от грубого выражения и полностью заслужила его злорадную насмешку.

– Мисс Эймос! Такое выражение – и от леди!

– Замолчите и поднимите свою вторую ногу. То, что вы больны, не означает, что вы беспомощны.

– Он издевательски посмеивался над ней, пока она вытаскивала его правую ногу из, левой штанины и запихивала на ее место другую. Сейчас Джуд была слишком раздражена, и ей было не до смущения; она успела натянуть нижнее белье на его упругие бедра и только затем, когда наткнулась на свободно свисавшие края одеяла и заметила тень, тянувшуюся туда, где сходились его бедра, надумала снова покраснеть.

– Встаньте, пожалуйста, – с трудом выдавила она из себя, пока Макензи усиленно старался сдержать тихий смех.

Чтобы встать, ему пришлось опереться на плечи Джуд, и, оказавшись на ногах, он неуверенно покачивался и не отпускал Джуд, а она одним злобным рывком подтянула комбинезон ему до талии. Долтон задержал дыхание от такого излишне поспешного и резкого движения, и Джуд, к своему стыду, обрадовалась, что доставила ему неприятное мгновение.

– Вот так. Теперь садитесь. Полагаю, вы сами сможете найти на себе пуговицы, а я приготовлю вам чистую постель.

– Что, наблюдать, как я с этим справляюсь, не так приятно, как вам казалось?

– Все равно что лечить больную собаку, мистер Макензи, только, я боюсь, ваш лай хуже, чем ваш укус.

– Ей была видна только одна половина его лица, и эта половина перестала улыбаться.

– Я уверен, что вы как раз на это рассчитываете, мисс Эймос, – сказал он и замолчал, а Джуд замерла в дверях; тишина затягивалась, и напряженность в комнате нарастала, пока он наконец с мрачным удовольствием не подытожил свои слова: – Но вы ошибаетесь.

Макензи прислушивался к шагам Джуд. Он объяснял себе это тем, что скучал и был голоден, а быстрая, уверенная походка Джуд Эймос означала, что его страдания близятся к концу. За те четыре дня, что Долтон находился на ее попечении, были две вещи, на которые, как он уже понял, ему можно было рассчитывать в пустоте его темных часов. Джуд не появлялась, если не нужно было принести ему всегда желанную тарелку аппетитной еды, и, пока она оставалась с ним в комнате, он испытывал непреодолимое желание чем-нибудь поддразнить ее, чтобы с помощью такой уловки заставить задержаться дольше, чем она собиралась.

Он знал, что останется в живых, и больше не имел против этого никаких возражений, хотя качество этой жизни вызывало у него сомнения по мере того, как к нему возвращались силы и воля. Всю свою жизнь он провел в борьбе, постоянно попадая и выпутываясь из всяких неприятных ситуаций, и нельзя сказать, что он привык, чтобы судьба относилась к нему благосклонно. Это действительно всегда создавало ему огромные трудности, зато сейчас ему легче было делать вид, что он не боится, слыша те приближающиеся легкие шаги, – взволнованное ожидание не оставляло места даже для малейшей тревоги. Одно дело быть напуганным, и совершенно другое – позволить кому-либо об этом Догадаться: каждое утро, когда он просыпался для продолжения непрерывной ночи, его сердце трепетало от страха, глубокого и неподдельного. И хуже всего была неопределенность, так как Долтон не знал, изменится ли его состояние.

Он придумал себе довольно жестокую забаву – ловить на приманку вспыльчивую мисс Эймос. Макензи давал ей понять, что его душа готова поддаться приступу меланхолии, и Джуд начинала самозабвенно, аргументированно убеждать его, даже умоляла обратиться к вере. Вера – теперь это слово он находил таким же бессмысленным, как участливое отношение Джуд. И то и другое несло в себе что-то личное, какую-то силу, в то время как на самом деле оба были слабыми от ладности и лживости. Однако по какой-то неизвестной причине Долтон не мог понять себя; ему нравилось притворяться, что он доверяет искренности и того и другого, хотя хорошо знал, что все это ложь. Если бы вера была настоящей, он уже много лет назад получил бы ответ на свой ропот, обращенный к небесам. Если бы заботы Джуд Эймос были основаны на истинных чувствах…

Долтон никогда не получал нежных ласк от женских рук. Страстные – да, но это было нечто честно оплаченное, поэтому он мог уходить, не чувствуя за собой никаких обязательств. Прошло много-много времени с тех пор, как он проводил время с приличной женщиной, которая смотрела на его постель; только чтобы узнать, не нужно ли сменить белье. Он постоянно повторял себе, как один из тех катехизисов, выученных в детстве под ударами линейки, что его влечение к ней, должно быть, вызвано ее непохожестью на всех остальных женщин, которые мелькали в его прошлом, ярко вспыхивая на короткое мгновение и затем исчезая. Джуд не поддавалась его обаянию, хотя приходила от него в волнение, и предпочитала пользоваться своим язычком, чтобы поставить Долтона на место, а не для других, более приятных, занятой.

Однако несмотря на язвительные замечания Джуд и на то, что ей платили за ее доброе отношение к Долтону, в ее прикосновениях была какая-то исключительная нежность. Первым, что он вспоминал, просыпаясь и погружаясь в свои непрогляднее кошмары, было нежное поглаживание кончиков ее пальцев; это мягкое, скользящее прикосновение к его лбу было так похоже на ласковое материнское утешение, о котором он всегда мечтал и которое часто представлял себе. Ее руки, огрубевшие от тяжелой жизни, не были ни гладкими, ни душистыми, но, сотворяя некое волшебство с его паникой и болью, они, казалось, превращались в бархат.

Беззащитность была не тем состоянием, к которому привык Макензи, она шла вразрез с самой сущностью его натуры. Вынужденно оказавшись в беспомощном положении слепого, Долтон утратил всю свою уверенность и умение владеть собой, он не мог сделать даже такой простой вещи, как разрезать мясо. И остроумная женщина, которая приходила и уходила на протяжении его темных дней, была всем, за что он мог уцепиться для сохранения равновесия, как физического, так и душевного. Бывали периоды, когда однообразная чернота распухала до такой степени, что ему приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не закричать от ужаса. А затем он слышал звук ее шагов, и волны страха откатывались. Он слышал ее хриплый смех, и унижение от того, что кто-то кормит его, оказывалось совсем не таким уж невыносимым, Долтон чувствовал, что она необходима ему, чтобы не потерять рассудок.

Но его интерес к Джуд являлся результатом не просто скуки.

Будучи беспомощным, Долтон многое узнал о своем окружении с тех пор, как в первый раз взглянул в черное ничто. Комната, которая приютила его, была маленькой и почти без мебели – она явно принадлежала не женщине, в ней ощущался запах кожи, лошадей и деревянной стружки, сохранявшийся, как и запах бисквитов Джозефа. Он кое-что узнал о Джозефе, немногословном древнем поваре, который старался спасти его зрение целебными компрессами, но никогда не отвечал ни на один из его многочисленных настойчивых вопросов о том, когда он мог рассчитывать на результат этого волшебного лечения. Владельцем комнаты, в которой сейчас обитал Макензи, был Сэмми, брат Джуд, который оставался для него головоломкой. То, что он узнал о нем, совершенно сбивало Долтона с толку. Большую часть времени Джуд не пускала к нему брата, но, когда дверь оставалась открытой, Макензи схватывал обрывки разговоров, которых хватало, чтобы привести его в недоумение. Возбужденные, беззаботные, сбивчивые слова принадлежали мальчику, но голос, который их произносил, был низким, соответствующим достаточно взрослому мужчине. За те разы, когда Сэмми удавалось незаметно пробраться в комнату, у Долтона сложилось впечатление о силе, а не о кротости этого человека, но когда бы он ни пытался уговорить брата Джуд подойти ближе, тот отказывался, ворча: «Джуд говорит, Сэмми не должен беспокоить вас», – и исчезал, оставляя Долтону разожженное любопытство.

Джуд была еще одной загадкой, загадкой, над которой Макензи, гордившийся своим пониманием женщин, ночами подолгу ломал голову. То, что он не мог понять ее, интриговало Долтона так же сильно, как и расстраивало. Она была не молоденькой девушкой, а женщиной с натруженными руками и хриплым от виски смехом, и в этом скрывался намек на тяжелую жизнь и душевную боль. «Мисс Эймос», – при знакомстве представилась она с дерзким вызовом. И теперь ему оставалось только удивляться, почему она не замужем, когда именно волевых женщин ищут мужчины в таких суровых краях, как эти. Ну а ядовитый язычок вполне можно укоротить, хотя Долтон признавал, что остроумие Джуд было одной из тех черт, которыми он больше всего восхищался в ней. Он терпеть не мог изнеженных женщин, которые полагали, что очень эффектно во время разговора упасть в обморок. Ему нравилось, когда женщины походили на шелковый кокон, округлый, однако упругий и способный выглядеть элегантно даже после изрядной трепки. Ему нравились женщины, полные дерзости и страсти. Первого в Джуд было предостаточно, а размышления над последним лишали Макензи сна чаще, чем он позволял себе признаться.

Долтон прислушался к стуку сапог на низком каблуке. Шаги направлялись к двери его спальни и по мере приближения замедлялись, как будто Джуд собиралась с силами. Затем следовала пауза, словно она приказывала себе переступить через порог. «Неужели я делаю ее работу такой неприятной? Или дело в чем-то другом? – спрашивал себя Макензи. – Она меня боится». Он это чувствовал по ее неохотному приближению, но не мог согласиться, что представляет такую уж большую угрозу, сидя в кровати в нижнем белье, с голыми ногами и невидящими глазами. Джуд не могла знать, кем он был или чем зарабатывал себе на жизнь, однако Долтон чувствовал, что она относится к нему с опаской. Если не его репутация, то неужели его мужской пол пугал дерзкую мисс Эймос? Не один раз Макензи чувствовал ее наивное удивление и девичье смущение в тех случаях, когда опытная женщина и не подумала бы краснеть. Воспоминание о нежных прикосновениях Джуд и представление о том, как она краснеет, еще усилили трепет в усталом сердце Долтона.

– Доброе утро, мистер Макензи. – Джуд пересекла комнату, принеся с собой вызывающие мучения ароматы завтрака и сиреневой воды, каждый из которых в отдельности пробуждал особый, но равный по силе голод. – Как вы сегодня? – Она спросила это мимоходом, просто так, не придавая своим словам никакого значения, поэтому он не чувствовал за собой вины, решив немного помучить ее.

– Я устал и слеп так же, как вчера. А как поживаете вы?

– И немного больше раздражены, я бы сказала, – сделала она вывод, кислый, как то варенье из лесных ягод, которое она толстым слоем намазывала ему на бисквиты.

– Трудно не быть таким, когда отсиживаешься в этой жалкой комнатушке, ничего не делая, а только считая падающие с крыши капли и размышляя о том, что я потерял не только зрение, но и возможность зарабатывать себе на жизнь.

– Я прошу прощения, если эта комната не соответствует тому, к чему вы привыкли, но что касается остального, оно не в моей власти.

«Боже, она обжигает, как крепкий уксус», – подумал Долгом и, спрятав улыбку, постарался нахмуриться и придать себе мрачный вид.

– Надеюсь, вы не собираетесь сегодня утром вылить на меня кофе, нет?

– Соблазнительно, мистер Макензи, но это только добавило бы мне работы, а ее у меня и так хватает, так что благодарю вас.

– Долтон, – неожиданно сказал он, просто чтобы проверить, как она отреагирует, – меня зовут Долтон. Вы можете называть меня так или Маком. «Мистер» подразумевает уважение, а у меня такое ощущение, что вы вряд ли испытываете ко мне это чувство. Я буду называть вас Джуд. Думаю, мы достаточно хорошо знаем друг друга, чтобы обращаться просто по именам.

– Я вообще ничего о вас не знаю, мистер Макензи, – последовало колючее заявление. – Я знаю лишь то, что вижу.

– Что ж, – спокойно протянул он, – значит, вы обладаете преимуществом, верно?

– Испугавшись неудачно подобранных слов, Джуд мгновенно замолчала и занялась подносом с едой, стараясь пристроить его на коленях Макензи. Но неожиданно пальцы Макензи железной хваткой сжались вокруг ее кисти, и она чуть не выпрыгнула из своих толстых носков. Несомненно, он должен был почувствовать, как у нее забился пульс, потому что от ее нервозности задребезжал столовый прибор.

– Мистер Макензи, если вы не желаете принять еще одну горячую ванну, лучше отпустите меня. – Голос у нее дрожал так же сильно, как фарфоровая посуда.

– Это совсем не то, чего мне хотелось бы, – последовало гортанное мурлыканье. – Мне хотелось бы знать, как вы выглядите. – Его рука скользнула вверх, знакомясь с ее рукой.