А потом — пошло и поехало; словно сговорившись, лавочники засыпали его своими счетами, так что не успел Бертрам и глазом моргнуть, как они уже плотной пачкой заполнили весь ящик его туалетного столика.

Ситуация становилась отчаянной, и Бертрам видел из нее только один выход. Хорошо было мистеру Сканторпу раздавать свои советы против азартных игр; становилось ясно, что простым воздержанием от соблазнов проблемы задолженности никак не решишь.

В это время как раз случились два обстоятельства, которые преисполнили его духом надежды, что все поправится. Вечерний фараон со скромными ставками принес ему некоторый выигрыш: это значило, что везение к нему вновь возвращается! А тут еще Чавкало поделился с ним тайной, которую шепнул на ушко знакомый жокей, о том, какая лошадь наверняка придет первой. Наконец-то, Провидение смилостивилось над Бертрамом, как ему, по крайней мере, казалось. Естественно, он тут же решил поставить побольше на эту лошадь — ведь на этой ставке он огребет столько, что хватит и расплатиться с долгами, и на проезд в дилижансе до Йоркшира. Вот и лорд Уайвецхоу, кстати, тоже поставил на ту же лошадь. Бертрам старался изо всех сил отогнать от себя тревожную мысль о том, что же будет, если этот никогда не ошибавшийся жокей вдруг на этот раз попал пальцем в небо.

— Вот что, Бертрам, — сказал лорд Уайвенхоу, когда они выходили из помещения, где принимались ставки, — если хочешь, я могу тебя захватить сегодня вечером в «Нетаковский»; клуб, конечно, жутко эксклюзивный, для своих, но со мной тебя пустят.

— Что за местечко?

— Да, вообще-то, в основном там играют — фараон, рулетка. Только в этом году возник, этот Уэйти стал таким пресным, он долго не протянет, там нынче совсем не то, как было при Браммеле… А «Нетаковский» — это класс! Правил немного, минимальная ставка — двадцать гиней, один стол для фараона. Крупье — не наемный, а наш, мы сами его выбираем из своих. В общем, никаких чужаков, никакой швали, никаких дурацких процедур и ограничений. Не надо складываться; банк держит кто-нибудь один, по очереди — такие шишки, как Бомарис, Уэллесх-Столб, Золотой Шарик, Петерсхэм… Это то, что нам нужно, я тебе точно говорю…

— Я хотел бы пойти, — замявшись, произнес Бертрам, — только… Ну, у меня в кармане сейчас не густо… не везло в последнее время! Такая досада!

— Не беда! — отозвался его неунывающий дружок. — Я же говорю, что это тебе не Уэйти! Никого не волнует, ставишь ты двадцать или сто! Идем: не нужно бросать начатого, и удача придет, рано или поздно! Так мне мой гувернер говорил, он-то уж знает!

Бертрам все еще пребывал в нерешительности, но поскольку он уже пообещал пообедать с лордом Уайвенхоу в ресторане гостиницы «Лонг», не было нужды торопиться с ответом; он все еще хорошенько обдумает. Его милость сообщил, что тот может на него полагаться, и разговор перешел на другую тему.

Не следует думать, что продолжительное пребывание Бертрама в Лондоне не вызывало определенной тревоги у его сестры. Арабелла как раз была весьма обеспокоена; хотя он ей ничего не говорил, но по его виду было ясно, что молодой человек живет явно не по средствам. При их редких встречах она каждый раз возвращалась к мысли, что он неважно выглядит. Бессонные ночи, непривычные возлияния, непрерывное напряжение — все это сказывалось. Однако когда она ему это прямо высказала и стала уговаривать вернуться в Йоркшир, Бертрам парировал ее доводы замечанием, что у нее самой далеко не цветущий вид. И это было так. Со щек Арабеллы исчез румянец, глаза стали казаться слишком большими для ее миниатюрного личика, под ними появились легкие тени.

От внимания Несравненного не ускользнули изменения во внешнем виде и отношении к нему мисс Тэллант; не явилось для него тайной и то, что она за короткое время отвергла одного за другим трех незадачливых женихов, хотя партии были, вообще говоря, довольно выгодные. Она, извинившись, отказала мистеру Бомарису в танце у Оммэков, но он, по меньшей мере три раза, уловил ее взгляд, обращенный на него. Почесывая Улисса за ухом — процесс, который доводил пса до блаженно-идиотского состояния, мистер Бомарис задумчиво произнес:

— Неужели я, в моем возрасте, могу быть таким дураком? Не очень-то приятное открытие…

Улисс, чьи ощущения близились к экстазу, громко вздохнул, что можно было расценить как выражение сочувствия.


Когда Бертрам с лордом Уайвенхоу вошли в игорный зал, мистер Бомарис, который держал банк, как раз закончил тасовать колоду и бросил карты на стол. Служитель подал ему следующую колоду, он поднял голову и глянул в сторону двери. Из правления клуба их было в зале двое, и второй, лорд Петерсхэм, как назло, парил где-то в заоблачных высях.

Черт бы его побрал, этого Петерсхэма, о чем он только сейчас мечтает? Заметив лорда Уайвенхоу, — тот любезно-рассеянно улыбнулся ему, как будто с трудом вспоминая, где же он его видел и видел ли вообще. Если он и заметил сопровождавшего его юного незнакомца, то никак не подал вида. Мистер Уоркуорт одарил Бертрама жестким взглядом, потом перевел его на того, кто стоял во главе стола.

Лорд Флитвуд нахмуренно наполнял свой стакан и тоже посмотрел в сторону Несравненного.

Мистер Бомарис распорядился принести бутылку бургундского. Одного его слова было достаточно — и незнакомцу только оставалось бы откланяться с максимальным достоинством. Вот в этом-то и крылась закавыка: для мальчишки это было бы непереносимое унижение, а этот безмозглый шалопай, лорд Уайвенхоу, наверняка не сделал бы ничего, чтобы как-то смягчить удар. Он, конечно, не последует за своим дружком, и тому будет совсем уж скверно, останется там на улице один, точно побитая собака.

Между тем лорд Уайвенхоу уже устроился со своим спутником за столом и начал небрежно знакомить с окружающими. Один из них, лорд Флитвуд, слегка кивнул им и снова бросил вопросительный взгляд в сторону Несравненного, — другим, вообще, было все равно, раз это дружок Чавкалы. Кто-то, более пожилой, пробормотал себе под нос что-то насчет молодых сосунков, но никто не расслышал.

Мистер Бомарис обвил взглядом сидящих.

— Ваши ставки, господа! — холодным током произнес он.

Бертрам, поменявший свою банкноту на небольшую фишку, быстрым движением пододвинул ее к даме, которая была поближе. Другие тоже делали свои ставки; кто-то что-то сказал соседу, тот засмеялся; лорд Петерсхэм, тяжело вздохнув, расположил батарею своих фишек вокруг нескольких облюбованных им карт, потом вынул изящную эмалированную табакерку и сделал глубокую затяжку. В горле у Бертрама застрял болезненный комок; он нервно сглотнул и, не отрываясь, глядел на руку мистера Бомариса, протянувшуюся к колоде карт, лежавшей перед ним.

Парень явно не в себе, подумал мистер Бомарис. Наверняка проиграется в пух и прах. И какой черт дернул Чавкало притащить его сюда?

Мистер Бомарис открыл первую карту и положил ее справа.

— Опять сгорела! — заметил лорд Флитвуд. Мистер Бомарис открыл английскую карту и положил ее слева. Дама бубей! У Бертрама чуть не закружилась голова, он не мог поверить своим глазам; потом он поднял глаза, встретился с холодным взглядом крупье и неуверенно улыбнулся. Эта улыбка сказала мистеру Бомарису все и отнюдь не улучшила его настроения на предстоящий вечер. Он взял лопаточку и подвинул в сторону юноши две двадцатигинеевые фишки. Лорд Уайвенхоу потребовал вина себе и своему другу и с обычной для него нерасчетливостью погрузился в игру.

Примерно в течение получаса мистер Бомарис начал уже надеяться, что все обойдется. Бертрам много пил, лицо его раскраснелось от возбуждения, глаза, слегка мерцавшие в свете канделябров, неотрывно следили за картами. Лорд Уайвенхоу радостно продувался рядом. Он уже давно перешел с фишек на клочки бумажки с нацарапанными на них цифрами, которые методично швырял в банк. Другие, как заметил Бертрам, делали то же самое. Перед мистером Бомарисом скопилась целая груда таких записок.

Везение кончилось. Три раза Бертрам делал большие ставки на одну и ту же карту и трижды проигрывал. У него осталось всего две фишки, и он снова поставил их на ту же карту, уверенный, что в четвертый раз все будет совсем наоборот. Увы, этого не случилось, мистер Бомарис сгреб его последние фишки в банк.

Потом банкомет с каменным лицом принимал от Бертрама записку за запиской. И никак не объяснишь этому ребенку, чтобы он прекратил это безумие и отправлялся домой спать. Да тот бы и слушать не стал. Бертрам был со власти игорного азарта, делал какие-то безумные ставки, порой даже что-то выигрывал, что еще больше убеждало его, что вот-вот, и ему начнет по-настоящему везти, а когда проигрывал, то легко убеждал себя, что это временная неудача и невезение скоро пройдет… Молодой человек даже не представлял себе, сколько он продул, подумал мистер Бомарис с некоторым злорадством.

Игра прекратилась раньше обычного: мистер Бомарис предупредил компанию, что после двух он должен уйти, а лорд Петерсхэм, вздохнув, сообщил, что не собирается сегодня брать на себя функцию банкомета. Лорд Уайвенхоу, ничуть не обескураженный проигрышем, радостно осведомился:

— Все в корзину, как обычно! Сколько с меня, мистер Бомарис?

Тот молча сдвинул в его сторону бумажки и принялся считать, а побледневший Бертрам молча смотрел на гору записок, все еще лежавшую перед мистером Бомарисом. Потом, как будто его подтолкнули, он резко спросил:

— А с меня? — и протянул руку.

— Да, здорово я пролетел! — произнес лорд Уайвенхоу, качая головой. — Пришлю чек, Бомарис! Чертовское невезение сегодня!

Другие тоже подсчитывали свои проигрыши; шум легкой болтовни отдавался звоном в ушах Бертрама; оказывается, он проиграл ни много, ни мало шестьсот с лишним фунтов, сумму, которая представлялась ему немыслимо большой. Он как-то весь подобрался, гордость помогла, и встал. Лицо у него теперь было белое, как полотно, а вид совсем мальчишеский, но голову держал прямо и с абсолютным хладнокровием обратился к мистеру Бомарису:

— Мне, видимо, придется просить вас несколько дней подождать, сэр. Я… у меня нет счета в лондонском банке, мне придется послать за деньгами в Йоркшир…

«Что делать? — подумал мистер Бомарис. Сказать парнишке, чтобы он забрал свои бумажки и не дурил? Да нет, он тут закатит целую трагедию. Кроме того, немножко протрезвиться — это будет ему на пользу».

Мистер Бомарис произнес:

— Никакой спешки нет, мистер Э-э-энсти. Я завтра все равно уезжаю, на неделю, или самое меньшее — дней на пять. Заходите ко мне домой… скажем, в следующий четверг. Мой адрес все знают. Где вы остановились?

Бертрам механически ответил:

— «Красный Лев», в Сити, сэр.

— Роберт! — позвал лорд Флитвуд из другого угла зала, где он что-то оживленно обсуждал с мистером Уоркуортом. — Роберт, пойди-ка сюда, рассуди нас! Роберт!

— Сейчас! — откликнулся мистер Бомарис. Он задержал Бертрама еще несколько секунд.

— Смотрите, не забудьте! Я жду вас у себя в четверг.

Мистер Бомарис рассудил, что добавить что-то еще невозможно, так как вокруг находились люди, и было ясно, что мальчишеская гордость не потерпит предположения, что его карточные долги должны быть преданы огню.

Но он все еще хмурился, когда добрался до своего дома некоторое время спустя. Улисс, прыгая и выделывая курбеты перед ним, обнаружил, что его радость не находит отклика, и залаял на хозяина. Мистер Бомарис нагнулся и рассеянно потрепал его по загривку.

— Тихо! — сказал он. — Я не в настроении для подобных излияний! Я был прав, когда говорил тебе, что ты не предназначен для того, чтобы быть худшей из моих обязанностей, не правда ли? Я думаю, мне нужно было успокоить мальчишку: никогда не знаешь, что можно ждать от человека в его возрасте, — и мне не понравилось выражение его лица. Совершенно измученное, я почти не сомневаюсь. В то же время, будь я проклят, если выйду на улицу в это время ночи. Ему не повредят ночные размышления.

Мистер Бомарис взял со стола подсвечник, понес его в свой кабинет и поставил на рабочий стол у окна. Видя, как он садится и открывает чернильницу, Улисс проявил свои чувства, громко зевнув.

— Не заставляй меня сердиться! — сказал хозяин, макая перо в чернильницу и придвигая к себе лист бумаги.

Улисс плюхнулся на пол, два раза заскулил, и рьяно принялся чистить передние лапы.

Мистер Бомарис написал несколько быстрых строчек, посыпал листок песком, стряхнул его и совсем было собрался сложить послание, но остановился. Улисс с надеждой посмотрел вверх.

— Да, через минуту, — сказал мистер Бомарис. — Если он успел обогнать констебля…

Он положил бумагу, вытащил из внутреннего кармана толстую записную книжку и извлек из нее счет на сотню фунтов. Его он вложил в свое письмо, запечатал конверт сургучом и написал адрес. Потом поднялся и, к облегчению Улисса, показал, что теперь готов отправляться в постель. Улисс, который каждую ночь спал на коврике рядом с его дверью и регулярно, по заведенному порядку, оспаривал право Пейнсвика каждое утро входить в это священное помещение, бросился впереди него по ступенькам. Мистер Бомарис увидел, что его ждет слуга с выражением, состоящим из тонкой смеси раненой чувствительности, преданности долгу и долготерпения. Он отдал ему в руки запечатанное письмо.