Сьюзен Виггз - Прими день грядущий

Остановившись в центре деревни, Рурк поднял руку и заговорил на языке шони, который помнил еще с войны.

– Черный Медведь, – произнес он. – Здесь этот воин?

Вперед выступил пожилой вождь в головном уборе из перьев.

– Кто ты?

– Я – Рурк Эдер. Я ищу воина по имени Черный Медведь.

– Рурк Эдер, – повторил вождь так громко, чтобы все могли слышать, и неожиданно перешел на английский: – Ты убил его отца и брата. Ты опозорил Черного Медведя.

– У него счеты со мной, а не с моей дочерью и женщиной, которых он похитил.

Вождь на минуту задумался:

– Ты смелый, раз рискнул прийти сюда.

– Я хочу сам разобраться с Черным Медведем. Где он?

Вождь показал на запад:

– Теперь, когда белый человек везде ставит свои вехи, словно стараясь завладеть куском неба, изобилия земли не хватает на всех, и наши люди разлетаются по свету, как семена по ветру.

Рурк посмотрел туда, куда показал старик.

– Моя дочь зовет меня.

Хэнс провел рукой по зеленому сукну игорного стола, подгребая к себе кучу меди и серебра.

– На этом я заканчиваю, – с развязной улыбкой заявил он, опуская деньги в карман. – Это лучшая игра, которую я когда-либо сделал, джентльмены, – Хэнс взглянул на партнеров и поправил галстук. – А теперь мне пора.

– Так скоро? – надула губки Мэйбл, официантка; опершись обеими руками на стол, она искусно демонстрировала Хэнсу свои прелести.

Хэнс небрежно сунул ей монетку и поднялся.

– Извини, милашка, но Законодательное собрание завтра утром начинает работу. Мистер Рэтфорд обязательно потребует меня к себе.

– В собрание или еще куда-нибудь? – фыркнул Артис Джадд.

Он был вне себя от ярости, поскольку Хэнс только что выиграл у него последние деньги. За этим изворотливым молодым человеком давно укрепилась слава шулера: с тех самых пор, как четыре года назад он появился в Ричмонде. Однако Хэнс был слишком ловок, чтобы попасться с поличным.

– Что, черт возьми, это значит? – поднял он голову.

– Абсолютно ничего, мой друг, – с фальшивой улыбкой заверил Джадд. – А впрочем… – он помедлил, внимательно рассматривая свои ногти. – Поговаривают, что старый черт очень близок со своим хорошеньким мальчиком.

Среди слушателей, собравшихся вокруг игорного стола, прошел нервный смешок. Впервые кто-то осмелился сказать вслух то, о чем до этого все только шептались.

Хэнс беззаботно рассмеялся, но в ту же секунду его кулак, как молния, с громким хрустом врезался в лицо Джадда.

– Подонок! – прохрипел Джадд, хватаясь за челюсть.

Взяв себя в руки, Хэнс, как ни в чем не бывало, надел перчатки, потом, взглянув на Джадда, снова стянул одну из них и швырнул ее под ноги обидчику:

– Завтра на рассвете, в Шабз-Грин, на берегу Джеймс, со стороны Честерфилда.

Даже на заре над прекрасной травой Шабз-Грин дрожала августовская жара. Хорас Рэтфорд сидел в черном закрытом рессорном экипаже и рассеянно тер рукой лоб.

– Не делай этого, Хэнс.

– Я должен, Хорас. Я сам вызвал его.

Хорас сухо рассмеялся:

– Это происходит почти каждые день – мы все такие обидчивые! Поверь, если ты откажешься стреляться, никто косо не посмотрит на тебя. Хочешь, я сделаю так, что Артиса Джадда вымажут дегтем, обваляют в перьях и выгонят из города?

Хэнс раздраженно схватился за ручку кареты:

– Хватит, Хорас. Я устал от того, что ты постоянно улаживаешь мои дела, заглаживаешь мои промахи. Пора мне и самому что-то сделать.

С этими словами Хэнс вышел на поляну, вдыхая полной грудью летний воздух. Где-то в зарослях пел пересмешник; легкий ветерок шелестел кронами деревьев. Странно, но мысль о том, что именно сегодня Артис Джадд может всадить в него свою пулю, не казалась Хэнсу противоестественной: когда дело заходит о смерти, один день ничем не отличается от другого.

Артис Джадд приехал верхом, в компании троих друзей. Они весело рассмеялись, увидев Хэнса.

– Ну, что скажешь, щенок? – подначил Джадд. – Еще не поздно попросить пощады.

Хэнс бросил на него яростный взгляд, но промолчал.

Секунданты, как положено, отошли к краям поляны. Затем начали расходиться противники.

Сначала Хэнс решил унизить достоинство Джадда и выстрелить в воздух. Но Джадд, как всегда, схитрил, и успел прицелиться раньше, чем это сделал Хэнс. Пуля обожгла его левую руку, чуть ниже плеча.

Гнев оказался сильнее боли, заставив Хэнса забыть о своем намерении разрядить пистолет в воздух. Заскрипев зубами, он выстрелил прямо в лицо Артиса Джадда. В самой середине лба Джадда появилась красная точка. Он упал навзничь, умерев еще до того, как его тело коснулось земли.

Стоя спиной к жене, напряженный и ссутулившийся, Рурк мастерил новую кормушку для скота. Его руки двигались так ловко и уверенно, словно он родился с молотком.

Женевьева с грустью наблюдала за ним. Это был уже совсем другой Рурк. Ничего не осталось от спокойной радости, с которой он прежде обрабатывал землю; Рурк больше не смеялся и не шутил во время отдыха с детьми. С тех пор как муж, разочарованный и опустошенный безрезультатными поисками, вернулся из своей двухгодовой одиссеи по территории индейцев шони, его сердце не лежало к работе на ферме.

Бесполезное путешествие стоило Рурку дороже, чем просто плохое расположение духа: Уил Кумз попал в плен к индейцам из Майами. Когда Рурку удалось напасть на их след, единственным напоминанием о друге был окровавленный скальп. Вспомнив об этом, Женевьева покачала головой. Несмотря на то, что Рурк ничего не рассказывал ей, она была уверена, что дикари сполна заплатили за свои злодеяния.

Неожиданно стук молотка прекратился. Вытерев рукавом пот со лба, Рурк пристально смотрел на запал, на Голубые горы, мучительно размышляя, что сейчас творится в том диком краю.

Женевьева осторожно приблизилась к мужу и, обняв за талию, прижалась к мокрой от пота спине. Большая веснушчатая рука Рурка крепче сжала молоток.

– Привет, Дженни, – не оборачиваясь, ласково сказал он.

– О чем ты думаешь?

– Господи, Дженни, ну о чем я могу все время думать? – в сердцах произнес Рурк.

Женевьева с трудом проглотила подступивший к горлу комок:

– Нам всем не хватает ее, Рурк.

Он покачал головой и повернулся лицом к жене.

– Тяжело не только это. Тяжело все время думать о ней и ничего не знать. Это невозможно вынести. Возможно, Ребекка уже умерла много месяцев или даже лет назад, а может быть, она все еще с Черным Медведем, и с ней обращаются, как… – Рурк стиснул зубы и отвернулся.

– Не надо, Рурк, – торопливо сказала Женевьева, еще крепче обнимая мужа. – Вот уже четыре года мы изводим себя этими мыслями. Ты сделал все возможное, чтобы найти дочь, а возможно, и больше.

Боль исказила лицо Рурка.

– Все ли, Дженни? Я не устаю задавать себе этот вопрос. Может быть, я должен был пройти еще десять, двадцать миль…

Она приложила палец к его губам, заставив замолчать:

– Черный Медведь знает слишком много мест, где можно скрыться. Я уверена, даже если бы ты десять лет потратил на поиски, ты все равно не нашел бы его.

Но выражение мучительной боли не покинуло лицо Рурка.

– То же самое сказал и Уил Кумз. Это были его последние слова.

В глазах Женевьевы сверкнули слезы. Было слишком несправедливо, что на долю Рурка выпало столько горя. Даже широкие сильные плечи мужа с трудом могли выдержать потерю Уила и похищение Ребекки.

– Мы должны продолжать жить, – твердо сказала она.

Рурк молча положил подбородок на голову жены и неожиданно улыбнулся: к ним с вытянутыми вперед ручонками топала Сара.

– Папа, – пролепетала она, прижавшись к его ноге. Прикосновение маленькой дочки вывело Рурка из отчаяния. Этот ребенок, родившийся в его отсутствие, стал яркой искрой в жизни Рурка.

У девочки были волосы цвета солнца, и пышущие здоровьем щеки; она всегда пребывала в прекрасном расположении духа. В свои неполные три года Сара уже прекрасно понимала, что отец – это бесконечный источник доброты, и без зазрения совести беспощадно эксплуатировала его.

Схватив девчушку в охапку, Рурк начал катать ее на ноге, щекоча подбородок, пока Сара не расхохоталась.

– Спасибо Господу за это создание, – хмыкнул Рурк. – На данный момент она – прекраснейший представитель семьи Эдеров, не считая, разумеется, ее матери.

– Что это тут у нас? – неожиданно раздался у них за спиной знакомый голос. – Еще одна кудрявая голова?

Рурк и Женевьева с сияющими лицами повернулись навстречу сыну.

– Хэнс! – закричала Женевьева, обнимая его. – Хэнс! Боже, как же мы скучали без тебя!

Заметив, что он поморщился, она отодвинулась и с ужасом посмотрела на повязку на его руке.

Хэнс торопливо произнес, чтобы успокоить ее:

– Царапина, мама. Я в порядке.

– Добро пожаловать домой, сын, – спокойно сказал Рурк, протягивая руку.

Хэнс ответил ему крепким рукопожатием. Они несколько секунд молча смотрели друг другу в глаза, затем Рурк, отбросив ненужные формальности, притянул сына к себе, почти по-медвежьи стиснув его в своих объятиях.

Сара захихикала, застряв между ними.

– Поприветствуй сестру, Хэнс, – проговорил Рурк. – Это Сара Эдер.

Девочка смущенно прижалась к отцу, но ее большие голубые глаза смело рассматривали красивого, немного изможденного, молодого человека, который улыбался ей с искренней симпатией.

– Пойдем в дом, – позвала Женевьева, беря сына под руку, но почувствовав, как он напрягся от ее прикосновения, тревожно спросила: – Хэнс?

– Прости, мама. Просто рука еще немного болит, – успокоил он Женевьеву.

– Так что же произошло?

Хэнс быстро взглянул на отца:

– Меня подстрелили на дуэли.

– Дуэль? Ты дрался на дуэли? Боже, Хэнс, что же заставило тебя…

Хэнс перестал улыбаться, в его глазах появилось отвращение к самому себе.

– Не знаю, мама, – с болезненной прямотой ответил он. – Я никогда не знаю причину своих поступков. Мне так легко увидеть неправду в том, что я уже сделал, но только потом, после случившегося, – молодой человек снова посмотрел на Рурка. – Я совершил много такого, чем не могу гордиться, папа.

Ужин проходил спокойно. За столом собрались почти все Эдеры. Израэль расспрашивал Хэнса о его жизни в столице, но тот отвечал рассеянно и неохотно. Он закрыл эту главу своей судьбы так же, как закрылась рана на руке. Все, что осталось – это длинный синевато-багровый шрам да постоянная ноющая боль в поврежденной кости, которая вряд ли когда-нибудь заживет.

Хэнс едва притронулся к жареному мясу и овощам и вышел на крыльцо, все еще не придя в себя от того, что произошло с Ребеккой. Он попробовал представить себе так надоедавшую ему своими псалмами сестренку в руках индейцев и содрогнулся от ужаса.

По окончании ужина малышку уложили спать, а Люк с Израэлем отправились распрягать на ночь лошадей. Наблюдая за Люком, Хэнс осознал, что видит перед собой совершенно незнакомого человека. Его удивило, что брат так ловко обращается с лошадьми и еще успевает шутить с Израэлем во время работы. Тяжело вздохнув, Хэнс подумал о том, что никогда по-настоящему не знал Люка, да и не стремился узнать.

Только сейчас Хэнс пожалел о том, что упущено: он слишком отдалился от братьев. Люк, а не он, стал примером для Израэля, и тот смотрел на Люка так, как сам Люк никогда на Хэнса не смотрел. Да и Люк не нуждался в старшем брате. Он вырос уже выше Хэнса, а уверенности у него было больше, чем у взрослого.

Когда родители вышли на крыльцо, Хэнс признался:

– Я скоро уеду.

Мать с недоверием взглянула на него:

– Но почему, Хэнс? Ты же только что вернулся домой.

– Я не могу оставаться здесь.

– Можешь, сынок. Это твой дом.

Хэнс в отчаянии с такой силой ударил по перилам крыльца, что дерево жалобно заскрипело:

– Выслушайте же меня, черт возьми! Я должен уехать!

– Хэнс!

– Вы не спрашивали меня о дуэли, но, думаю, скоро и так все узнаете.

Его голос срывался от волнения, выдавая царившую внутри Хэнса сумятицу.

– Я убил человека, который ранил меня.

В наступившей тишине было слышно, как за их спиной в гостиной тикали над камином часы.

Женевьева невольно вспомнила день, когда Рурк уезжал на поиски дочери в дикую страну. Сегодня она с тяжелым сердцем готовила к такому же путешествию Хэнса. Смена белья, иголка с нитками, расческа, бритва, кусок мыла, кое-какая утварь для приготовления пиши, несколько инструментов – все это Женевьева положила в седельную сумку сына.

Мими Лайтфут собрала кое-что из продуктов: сухари, вяленое мясо, кофе, сушеные бобы, сахар. Внешне она выглядела довольно бесстрастной, хотя в душе была глубоко обеспокоена судьбой своего питомца.