— Запомните, Уинтроп, когда я отпрыгаю свое — никаких улыбок на моем лице, — распорядилась Толита. — Не желаю выглядеть как смазливая улыбающаяся вертихвостка, на которую будут глазеть все, кому не лень. И прошу пользоваться моими косметическими средствами, а не вашей дешевкой.

Мистер Оглтри, проглотив новую обиду, выпрямился во весь рост.

— Толита, у меня нет привычки скупиться на грим.

— Хочу быть красивой, — продолжала Толита, пропуская его слова мимо ушей.

— Сделаю вас просто восхитительной, — пообещал мистер Оглтри, вновь смиренно опустив голову.

— Бедняга Джонни Гриндли, — вздохнула Толита, со странной нежностью глядя на покойного. — Знаете, ребята, я помню день, когда Джонни родился. Это было в доме его матери на Хьюджер-стрит. Мне тогда было восемь лет, но вижу все очень ярко, будто прошло четверть часа. Единственная моя странность: до сих пор ощущаю себя восьмилетней девочкой, запертой в старом теле… Джонни с самого младенчества был уродлив как черт.

— Он прожил полноценную жизнь, — пропел мистер Оглтри; его голос звучал внушительно, как органный хорал в тональности ре-бемоль мажор.

— Уинтроп, он ни разу не сделал ничего из ряда вон выходящего, — возразила Толита. — А теперь проводите меня к образцам.

— Я уже знаю, что вам подойдет, — заверил мистер Оглтри.

Он повел нас по винтовой лестнице на второй этаж. Мы миновали часовню непонятной религиозной принадлежности и оказались в зале с гробами всех видов и размеров. Мистер Оглтри уверенно направился к гробу цвета красного дерева, стоявшему в центре зала. Хозяин выразительно постучал по стенке гроба и торжественно произнес:

— Толита, вам незачем искать что-то еще. Это оптимальный гроб для женщины с вашим положением в обществе.

— А где сосновые гробы? — Бабушка оглядела зал. — Не хочу загонять своих близких в долги.

— Никаких проблем. У нас великолепная система рассрочки. Вы платите несколько долларов в месяц; когда наступит момент стяжать свои награды на небесах, вашей семье не придется тратить ни цента.

Толита придирчиво рассматривала гроб. Она водила рукой по шелковой обивке внутренней части. Я приблизился к другому гробу. На внутренней стороне крышки вышивка по шелку изображала Христа и апостолов на Тайной вечере.

— Что, нравится? Согласен, потрясающий гроб, — сказал мистер Оглтри. — Обрати внимание, Том, среди апостолов нет Иуды. Думаю, каждому приятно быть похороненным с Иисусом и его сподвижниками. Изготовители гроба мудро рассудили: в последнем пристанище доброго христианина Иуде не место.

— Мне он очень нравится, — признался я.

— Безвкусица, — прошептала Саванна.

— А мне больше по вкусу гроб «Молящиеся руки», — подал голос Люк с другого конца зала.

— Я заметил, Люк, что эту модель предпочитают методисты, — подхватил довольный мистер Оглтри. — Однако он подходит для приверженцев любых религий. Ведь молящиеся руки могут быть и у буддиста, и у мусульманина. Улавливаешь мою мысль? Только я сомневаюсь, что Толите в месте последнего упокоения требуется картинка. Она всегда предпочитала элегантную простоту.

— Обойдемся без комплиментов, — отрезала бабушка. — Сколько стоит тот гроб, в центре зала?

— Обычно мы просим за него тысячу долларов, — сообщил хозяин заведения, понизив голос. — Но поскольку вы являетесь другом семьи, готов продать вам его за восемьсот двадцать пять долларов шестьдесят центов, плюс налог.

— Надо все взвесить, Уинтроп. Можно нам тут остаться и обдумать? Как-никак, приобретение серьезное, хочется обсудить с внуками.

— Конечно. Отлично вас понимаю. Как раз хотел вам это предложить. Я буду внизу, у себя в кабинете. Если вам все-таки не подойдет ни один из моих образцов, у меня есть специальный каталог заказов по почте. Там перечислены все виды гробов, какие выпускаются в Соединенных Штатах.

— А сколько стоит самый дешевый гроб из тех, что у вас есть?

Уинтроп Оглтри фыркнул, будто намеревался высморкаться, затем высокомерно проследовал в дальний неосвещенный угол зала, где с оттенком отвращения дотронулся до невзрачного гроба, цвет которого напоминал цвет ружейного ствола.

— Вот этот мы продаем за двести долларов. Но, Толита, я бы ни за что не пожелал женщине с вашей репутацией быть похороненной в таком гробу. Они существуют лишь для безродных бродяг и самых бедных негров. Надеюсь, вы не хотите ставить своих близких в неловкое положение. Каково им будет, когда вас увидят в подобном ящике?

Хозяин посмотрел на бабушку так, словно та предложила закопать ее по шею в куриный помет. Низко поклонившись, он ушел, оставив нас совещаться.

— Меня тошнит от одной мысли, что этот идиот увидит меня совсем голой, — заявила бабушка, когда шаги мистера Оглтри стихли.

— Какой стыд, — согласилась Саванна. — Мы ему этого не позволим. Даже подглядывать не дадим.

— Но покойник должен быть голым, иначе как резать вены и выпускать кровь? Мне, конечно, будет уже все равно, однако я бы предпочла, чтобы моим телом занимался не Уинтроп Оглтри, а кто-нибудь другой. Добавьте к его голосу немного уксуса, и можно заправлять салат «Цезарь». Стоит лишь заикнуться о собственном выборе, и у него на несколько дней портится настроение… Ну-ка, держите.

Бабушка достала из сумочки портативный фотоаппарат «Брауни»[81] и вручила Люку.

— Что ты задумала, Толита? — удивился Люк.

Бабушка молча пододвинула стул к первому гробу, предложенному мистером Оглтри. Она осторожно сняла туфли и встала на сиденье. Мы так же молча смотрели. Толита улеглась в гроб, словно это была верхняя полка в спальном вагоне первого класса. Она пошевелила пальцами ног, затем попыталась вытянуться во весь рост. Поелозив немного, Толита закрыла глаза и замерла.

— Пружины никуда не годятся, — наконец изрекла она.

— Но это же не матрас, — резонно возразила Саванна. — Гроб не кровать в номере отеля.

— А ты-то откуда знаешь, какие матрасы у тамошних кроватей? — огрызнулась Толита. — За эту штуку придется выложить немалые деньги. За такую сумму я могу рассчитывать на комфорт. И потом, мне в нем лежать не день и не два.

— Ты лучше поскорее вылезай, — взмолился я, подбегая к окну. — Вдруг тебя заметят. Нам всем тогда влетит.

— Как я выгляжу? — поинтересовалась Толита, не обращая внимания на мои страхи.

— Потрясающе, как всегда, — заверила Саванна.

— Я спрашиваю, как выгляжу в этом гробу, — пояснила бабушка, по-прежнему не открывая глаз. — Платье удачно подходит к этому цвету? Или лучше пурпурное, которое в прошлом году я надевала на Пасху в Гонконге?

— В прошлом году мы отмечали Пасху здесь, а не в Гонконге, — напомнил ей Люк.

— Да, конечно. Все-таки это платье смотрится благородней. Терпеть не могу, когда покойницы выглядят как разряженные шлюхи. Люк, сделай несколько снимков.

— Не могу, Толита. Здесь нельзя фотографировать.

— Послушай, мальчик, я не потрачу ни цента на этот ящик, пока не увижу, как в нем смотрюсь. Разве одежду покупают без примерки?

Люк пожал плечами и послушно запечатлел бабушку под разными углами.

— Толита, немедленно вылезай из гроба. Сюда поднимается миссис Бланкеншип, — почти закричал я.

— Плевать мне на эту старую суку. Мы с ней вместе учились в школе. Как была серостью, так и осталась. А теперь слушайте меня внимательно. Хочу, чтобы волосы мне укладывала Нелли Рей Баскинс и ни в коем случае — слышите? — ни в коем случае не Вильма Хочкисс. Ей можно позволить расчесывать волосы, но не больше. Скажете Нелли Рей, что я просила сделать одну из новых французских причесок. Я недавно о них читала. Пусть после моей смерти людям будет о чем посплетничать. И еще… хоть кто-то из вас догадался записать? Вы вечно все забываете… Пусть Нелли Рей покрасит мои волосы в рыжий цвет.

— Рыжий? — удивленно воскликнула Саванна. — У тебя будет дурацкий вид. Это не твой цвет. Ты будешь выглядеть неестественно.

Толита лежала на атласной подушке и по-прежнему не открывала глаз.

— В детстве у меня были красивые рыжие волосы; конечно, не такой тошнотворный медный цвет, как у девчонки Толливер, что живет на Бернчёрч-роуд. В пятнадцать лет я срезала локон и сохранила его. Так что будет с чем сравнить. Нелли Рей хорошо красит волосы. Не то что Вильма; той и пасхальное яйцо нельзя доверить. И потом, Саванна, какой покойник выглядит абсолютно естественно? Капелька веселья, думаю, не помешает.

— На похоронах не веселятся, — возразила Саванна. — Ты лучше выбирайся, пока мистер Оглтри не вернулся.

— А как мой рот? — допытывалась Толита. — Думаю, в самый раз. Люк, сделай еще один снимок. И запомните: не дай бог этот болван Оглтри растянет мне рот до ушей! Терпеть не могу его дешевки вроде «Счастлива упокоиться в Иисусе», и все такое. Хочу выглядеть серьезной и благородной, как вдовствующая королева.

— Кто вдовствующая королева? — удивился я.

— Точно не помню. Дома посмотрю в толковом словаре. Но именно так я желаю выглядеть. Саванна, девочка, достань из моей сумки пудреницу. Проверю, все ли в порядке с макияжем.

Саванна запустила руку в громадную бабушкину сумку, выловила изящную золотую пудреницу и подала ее нашей временно усопшей бабушке. Толита раскрыла пудреницу и принялась разглядывать себя в круглое зеркальце. Она припудрила нос и щеки. Затем громко щелкнула крышкой, вернула пудреницу Саванне и вновь закрыла глаза.

— Великолепно. Я всегда знаю меру. Люк, дружок, сними меня еще раз. Зарубите себе на носу, губная помада должна быть только такого оттенка. У Оглтри помада, которой лишь пожарные машины красить. Ему надо запретить подводить губы всем, кроме ниггеров.

— Сюда идут! — Я заметался, указывая на дверь. — Толита, ну пожалуйста, вылезай из гроба.

— Том, истеричность мальчику не к лицу.

— Толита, нельзя говорить «ниггер», — упрекнула бабушку Саванна. — Это дурное слово.

— Ты права, моя принцесса. Больше не буду.

— Сюда идут, — прошептал Люк, наклонившись над бабушкиным ухом. — Пожалуйста, заканчивай с этим.

— Ха-ха-ха, — захихикала Толита. — Вот будет здорово. Пробные похороны.

В зал вплыла величественная и любопытная Руби Бланкеншип. Ее седые волосы торчком стояли на голове, глаза напоминали две изюмины на раскисшем пирожном. Она была массивной женщиной с крупными формами. При виде Руби сердца ребятишек мгновенно наполнялись ужасом. В Коллетоне ее считали чем-то вроде нечистой силы. Эта пожилая женщина ненавидела детей и за многие годы довела ненависть до уровня искусства. Помимо неприязни к детям Руби была известна своим непомерным любопытством к здоровью горожан. Она постоянно толклась в больнице и похоронном бюро. Если где-то случался пожар, ее приходилось оттаскивать силой. Дома и в машине у нее стояло «полицейское радио»; неудивительно, что Руби первой узнавала обо всех происшествиях, включая самые ужасные, и появлялась там почти одновременно с полицией.

Миссис Бланкеншип встала в проеме.

— А что здесь делают Винго? — властным тоном спросила она, сверля нас взглядом. — Насколько я знаю, в вашей семье никто не умер.

Мы не успели и рта раскрыть, как Руби заметила в гробу Толиту. Бабушка лежала, как настоящая покойница.

— Это что же, скоропостижная смерть? — удивилась миссис Бланкеншип. — Я ничего не слышала.

Игнорируя наше присутствие, она подошла к гробу и принялась внимательно разглядывать бабушку.

— Посмотри, какую идиотскую улыбку сотворил вашей бабушке этот дурень Оглтри, — сказала она, обращаясь к Люку и тыча в него костлявым указательным пальцем. — Теперь весь город будет скалиться. Но вообще-то старина Уинтроп постарался. Ваша бабуля выглядит естественно. Вы согласны, ребята? Почти как живая.

— Да, мэм, — отозвался Люк.

— От чего она умерла?

— Неизвестно, мэм.

В голосе Люка звучало неподдельное горе, в глазах застыла обращенная к нам мольба о помощи. Мы с Саванной пожали плечами, демонстрируя свое неведение. Саванна отошла к окну и уставилась на реку. Ее плечи вздрагивали. Моя сестра с трудом сдерживала истеричный смех. Я же был по-настоящему напуган бабушкиным трюком и не мог оценить всю комичность ситуации.

— Как прикажешь это понимать? — рассердилась миссис Бланкеншип. — Она скончалась от сердца? Или от какой-нибудь формы рака, который подцепила в Африке? Или от печени? Держу пари, от печени. Ваша бабушка любила крепко заложить. Хотя вы-то не в курсе. Она бросила вашего дедушку в самый разгар Великой депрессии. Хорошо помню тот день, когда она уехала. Мне пришлось стряпать еду вашему деду. Думаю, теперь ей придется объяснить Господу, почему она бросила законного мужа. Кстати, когда похороны?

— Точно не знаю, мэм, — пробубнил Люк.