— Ты не знаешь, когда будут предавать земле твою бабушку?

— Совершенно верно, мэм.

— А когда она умерла?

— Прошу, мэм, не надо вопросов. Мне очень тяжело говорить. Люк закрыл лицо руками; его плечи тряслись от едва сдерживаемого смеха.

— Не расстраивайтесь, молодой человек, — покровительственным тоном произнесла миссис Бланкеншип. — Смерть — естественное явление. В свое время за каждым из нас прискачет черный всадник, чтобы препроводить к месту Страшного суда. В наших силах должным образом подготовиться. Понимаю причину вашей грусти. Наверное, вы думаете, что душа вашей бабушки горит в адском пламени. Но такова была ее воля. Она сама выбрала жизнь грешницы. Пусть наши земные жизни протекают достойно. Давайте-ка я угощу вас жевательной резинкой.

Миссис Бланкеншип извлекла из бумажника упаковку «Джуси фрут» и вытащила из нее три желтых прямоугольничка.

— Пожуйте резинку. Это поможет вам не плакать и освежит дыхание. Я заметила, что нынче у многих детей скверно пахнет изо рта. И все потому, что матери учат их чистить зубы, но забывают, что наш язык тоже нуждается в чистке. Я не сошла с ума, нет, дети. Спасибо моей мамочке. Она научила меня чистить язык не менее тщательно, чем зубы.

Миссис Бланкеншип протянула желтый прямоугольничек Люку, и тут бабушка схватила ее за руку. Толита села в гробу, взяла резинку, развернула, отправила белесую пластиночку к себе в рот и улеглась снова, медленно двигая челюстями.

Несколько секунд в зале царила мертвая тишина. Затем Руби Бланкеншип с воплем бросилась к двери. Судя по ее шагам, она перепрыгивала через три ступеньки.

Ухватившись обеими руками за стенку гроба, Толита приподнялась и лихо спрыгнула вниз. Потом столь же проворно надела туфли, дьявольски улыбаясь.

— Выбираемся через черный ход, — скомандовала она.

Снизу доносились истеричные возгласы миссис Бланкеншип. Она пыталась рассказать Уинтропу Оглтри об увиденном кошмаре, но с перепугу утратила связность речи. Мы вслед за бабушкой спустились по узкой черной лестнице и вышли в окаймленный кирпичом садик позади похоронного бюро. Там мы все четверо повалились в траву и принялись хохотать до боли в животе. Толита дрыгала ногами в воздухе, невольно заставляя нас лицезреть ее панталоны. Мы с Саванной уткнулись ртами в плечи друг друга, стараясь приглушить смех. Люк беззвучно трясся, как вымокший щенок. Зато смех Толиты, напоминавший звон колокольчика, вырывался на улицу и заставлял прохожих вертеть головами.

В промежутках между всхлипываниями мы расслышали бабушкину просьбу:

— Утихомирьте меня. Пожалуйста, остановите меня.

— Зачем? — едва сумел спросить я.

Прошло полминуты, прежде чем она прошептала:

— Когда я так веселюсь, то писаюсь прямо в штаны.

От такого признания я сразу же стих, однако Саванна с Люком захохотали еще пуще.

— Прошу, Толита, не намочи штаны. Ты ведь моя бабушка.

Мой умоляющий голос и достоинство, с каким были произнесены эти слова, вызвали у Толиты новый припадок смеха. Ее тощие ноги опять задрыгались над головой, словно лапки раненой букашки. Солнце освещало ее аккуратные белые панталоны.

— Толита, опусти ноги, — продолжал я. — Мне и так уже видно твое белье.

— Я сейчас обмочусь. Честное слово, обмочусь. Господи, мне не стерпеть, — вскрикивала Толита.

Ей все же удалось подняться и забежать за куст азалии. Там бабушка сдернула панталоны и зашлась в новом приступе. По ее щекам текли слезы, а струя мочи шумно орошала несчастный куст.

— Боже милостивый! — воскликнул я. — Наша бабушка в самом центре города поливает кусты.

— Тише ты, мальчишка, — шикнула Толита, восстанавливая дыхание. — Чем болтать, лучше подай мне туфли.

Бабушка вновь надела панталоны. Когда она вышла из-за куста, это была прежняя Толита с величественным лицом и безупречной осанкой. Со стороны похоронного бюро все еще слышались вопли Руби Бланкеншип, наполнявшие собой гулкие коридоры викторианского особняка.

А мы пустились по улице Приливов в обратный путь. Мистер Фрукт снова остановил машину, когда мы переходили через его перекресток.

Глава 9

Весной моя мать часто прикалывала к волосам гардении. Когда она входила к нам в комнату, чтобы поцеловать и пожелать спокойной ночи, цветок казался белой драгоценностью, похищенной из королевской оранжереи. Через какое-то время гардения отцветала; ее лепестки устилали землю, а воздух наполнялся сладостным ароматом увядания. Мы знали, что скоро наступит время роз. Череду весенних и летних дней мы узнавали по смене цветов в материнских волосах. Женщина, прикалывающая цветок к волосам… я и сейчас замираю от неописуемой интимной красоты этой сцены. Этот чувственный жест олицетворяет для меня всю печаль и скорбь покинутых матерей.