В одну из пауз Саванна подняла голову и обвела зал глазами. Она без труда заметила нас с Люком — мы сидели в пятнадцатом ряду, выделяясь пиджаками и галстуками. Она улыбнулась и помахала нам.

— Эй, Саванна! Ты замечательно читаешь, сестренка! — крикнул Люк.

Аудитория засмеялась.

— Хочу представить вам своих братьев — Люка и Тома. Они приехали из Южной Каролины на мое выступление. Следующее стихотворение я посвящаю им.

Феминистка, угрожавшая выцарапать Люку глаза, сидела совсем недалеко от нас. С церковной скамьи ее не было видно, но когда по просьбе Саванны мы встали, то сразу заметили эту дамочку. Аудитория поприветствовала нас жиденькими аплодисментами. Люк помахал собравшимся, затем наклонился к своей обидчице и сказал:

— Ну что, дерьмоголовая? Думала, я — пустое место?

Я силой усадил его обратно и предупредил:

— Когда говоришь дерзости подобным особам, прикрывай глаза, иначе придется покупать тебе собаку-поводыря.

Мы продолжали слушать Саванну. Ее выступление длилось больше часа; стихи выстраивались в историю ее жизни. В бедной южнокаролинской семье родилась девочка. Босоногая и загорелая, она росла среди болот Коллетона и училась узнавать времена года по миграциям креветок и птиц, а также по созреванию помидоров. Однажды ей открылся свет ее великого своеобразия; девочка лелеяла этот свет, желая вырасти особенной. Она вслушивалась в стоны сов под крышей сарая и пение буйков на протоках и чувствовала, что внутри рождается ее собственный, только ей присущий язык. Затем окружающий мир нанес ей удар — он всегда бьет, рано или поздно. Маленькая девочка, безоружная и озлобленная, начала сражаться с дикостью и жестокостью мира. В последних стихах Саванна рассказывала о своих срывах и депрессиях, о демонах, одолевающих ее, о своем безумии. Обо всем она говорила с изумлением, уважением и разрывающей сердце грустью. Даже демонов она наделила необыкновенной красотой, осветив их достоинством. В ее стихах не было уродливых химер — только поверженные ангелы, плачущие по родному дому. То, что Нью-Йорк услышал впервые, мы с Люком знали давно. Мы являлись очевидцами становления поэтессы: Саванна росла на наших глазах, в доме с видом на реку.

Слушая ее последнее стихотворение, я подумал о полусне-полувидении, к которому время от времени возвращался. Я видел нас с Саванной в материнской утробе, бок о бок плавающих во внутреннем море: два одновременно появляющихся сердца, крошечные шевелящиеся пальчики, две пары синих, пока еще незрячих глаз, светлые волосы, похожие на морские водоросли. Два наполовину сформировавшихся мозга ощущали присутствие друг друга, черпая наслаждение в неизъяснимом единстве, возникшем еще до рождения. Мне представлялось, что в этой «жизни перед жизнью», в неподвижности материнской утробы, в безопасной тишине, где не существовало забот, мы с сестрой испытали особое состояние — момент божественного озарения, присущего только близнецам, момент узнавания. Нам понадобилось несколько недель, чтобы повернуться лицом друг к другу. Сестра сказала: «Привет, Том», и я, привыкший к чудесам и верящий в магию, прокричал в ответ: «Привет, Саванна». Потом мы радостно и безмятежно ожидали рождения, после которого начнется наш диалог длиною в жизнь. Словно еще в утробе я ощутил свет, которым обладает моя сестра. Не знал я лишь о том, сколько тьмы она принесет с собой в мир. Я верю в «узы близнецов» — совершенную сверхъестественную связь.

Когда Саванна закончила чтение, зал разразился громом аплодисментов. Все встали и несколько минут хлопали нашей сестре. Я с трудом отговорил Люка от намерения подбежать к Саванне и подхватить ее на плечи. Брат удовольствовался несколькими оглушительными хвалебными воплями, а я, самый сентиментальный в нашей семье, наклонился к якобы развязавшемуся шнурку и кончиком галстука вытер слезы.

Впоследствии мы с Люком с восторгом вспоминали, как в тот мартовский вечер оказались свидетелями триумфального дебюта Саванны в непримиримом и беспощадном мире нью-йоркского поэтического андеграунда. Самые приятные и удивительные впечатления о Нью-Йорке у меня связаны, пожалуй, с тем вечером. После банкета в ресторане «Коуч-хаус» мы засиделись допоздна: наблюдали за плывущей над горизонтом луной, явно вдохновленной триумфом Саванны, выпивали, болтали с друзьями сестры; те восхищались легкостью, с какой уроженка Южной Каролины сумела воспламенить сердца рожденных в мире камней.

Если бы я покинул Нью-Йорк на следующий же день, то, возможно, полюбил бы этот город. Но мы с Люком задержались там на неделю. Саванна захотела показать нам, почему любит Нью-Йорк и почему ни за что не вернется на Юг. Мы накупили всякой всячины в универмаге «Мейси», сходили на матч «Нью-Йорк янкиз»[22], прокатились по кольцевой линии метро и устроили импровизированный пикник на смотровой площадке Эмпайр-стейт-билдинга. Саванна со знанием дела посвящала нас во все приятные и впечатляющие стороны нью-йоркской жизни. Но в городе существовали и иные стороны — мрачные и непредсказуемые; сестра не принимала их во внимание, водя нас по Манхэттену.

Все в том же квартале Гринвич-Виллидж, на западной части Двенадцатой улицы, мы получили гнусное, но не менее впечатляющее представление о Нью-Йорке. Мы брели по улице, застроенной старыми домами из бурого песчаника. На крыльцо одного из них вышла старуха; прихрамывая, она начала спускаться по ступенькам. За ней ковылял такой же старый карликовый пудель. Хозяйке приходилось останавливаться и ждать, пока пес одолеет очередную ступеньку. Движения обоих были неуклюжими, однако и старуха, и собака двигались с достоинством, сохраняя невозмутимое спокойствие. Хозяйка и пудель были удивительно похожи; чувствовалось, что они давно живут вместе и вместе гармонично стареют. Сойдя на тротуар, старуха не заметила человека, внезапно появившегося у нее за спиной, а мы не успели ее предостеречь. Человек этот был быстр и точен; он точно знал, что ему нужно. Он схватился за золотые сережки в ушах старухи и дернул что есть силы; у той подогнулись ноги, она рухнула на тротуар. Мерзавец выдрал серьги прямо из мочек. Затем он дернул за золотое ожерелье на ее шее и порвал его. Старуха закричала. Из травмированных мочек текла кровь. Грабитель ударил ее по лицу, и старуха затихла. С наигранным безразличием подонок двинулся дальше. Он не бежал, а шел как человек, которому некуда спешить. Однако он допустил серьезную тактическую ошибку: у него на пути оказались двое парней по фамилии Винго, уроженцев Южной Каролины.

Наше южное воспитание не было безупречным. В нем хватало неприглядных и отвратительных сторон. Но отношение к парням, равнодушно калечащим старух, было однозначным. Заметив нас и услышав отчаянный свист Саванны, дувшей в «полицейский» свисток, грабитель пересек улицу и бросился бежать. Люк метнулся ему наперерез, а я оказался у него за спиной, преграждая путь к отступлению. Позади меня послышался звон разбитой бутылки. Преступник выхватил нож, негромко щелкнула пружина, и я увидел мелькнувшее лезвие.

— Сейчас получишь, хрен недососаный, — пригрозил грабитель.

Он бросился ко мне, выставив нож. Замерев посреди улицы, я одним движением выдернул брючный ремень и намотал на руку, оставив примерно фут кожаной полосы с болтающейся пряжкой. Этот подонок метил мне в горло, но я увернулся и взмахнул ремнем. Пряжка въехала ему по скуле, распоров кожу под глазом. Преступник взвыл и выронил нож. Он успел лишь взглянуть на меня, поскольку в следующее мгновение получил неожиданный удар от бывшего лайнбекера[23] Всеамериканской школьной лиги. Люк ударил его в спину и ткнул физиономией в капот стоявшего рядом спортивного «форда». Мой брат, держа грабителя за волосы, методично бил его головой о капот, ломая мерзавцу нос и оставляя вмятины на металле. Рядом стояла Саванна с осколком бутылки из-под кока-колы, нацеленным парню в шею. Вокруг нас собралась толпа жителей соседних домов, в основном людей немолодых. Наглость ограбления возмутила их. Кое у кого нашлось оружие. Толпа жаждала разорвать грабителя на куски, не дожидаясь полиции. К счастью для него, вдали уже слышался вой полицейской сирены. Вторая толпа, поменьше, окружила старуху. Ее усадили на ступеньку крыльца. Старуха тихо плакала, пудель лизал ей окровавленные уши.

— Замечательный город ты выбрала для жизни, — сказал Саванне Люк, вдавливая нос грабителя в капот. — А какая замечательная мразь в этом городе.

— Такое могло случиться где угодно, — оправдывалась Саванна. — Все равно это самый великий город в мировой истории.

— Спроси у той старухи, считает ли она этот город самым великим.

Нью-Йорк неистощим на контрасты и непрестанные испытания как для его обожателей, так и для всех остальных. На каждом углу жизнь разворачивается тысячью граней и оттенков, где прекрасное и омерзительное переплетаются удивительным образом. Город с избытком событий и странных людей.

На протяжении той памятной недели мы с Саванной никак не могли отговорить Люка от помощи каждому встречному выпивохе. Люк был так устроен, что не мог равнодушно пройти мимо этих беспомощных опустившихся людей, валяющихся на тротуарах или сидящих возле дверей обветшалых домов. От них несло перегаром и блевотиной. Люк расталкивал их, поднимал на ноги, отряхивал грязь с одежды и убеждал внимательней относиться к своему здоровью. Затем он совал им в карман долларовую бумажку, наивно полагая, что она будет израсходована на еду. Саванна пыталась убедить Люка, что, очухавшись и обнаружив чудесным образом появившийся доллар, несчастный тут же напьется снова.

— Да пойми ты, они совершенно счастливы, — втолковывала Саванна. — Это мне объяснил полицейский, когда по неопытности я решила помочь какому-то забулдыге.

Но Люк оставался глух к ее доводам и продолжал возиться с каждым пьяницей, попадавшимся нам на глаза. Однажды мы забрели в небольшой парк на Седьмой авеню. Там на деревянной скамейке растянулся парень. На вид ему было лет шестнадцать или семнадцать. Люк попытался осторожно его растолкать; тот не реагировал. Тогда мой брат перевернул парня — тот был мертв. Скорее всего, смерть наступила несколько часов назад. В кармане его плаща мы нашли иглу от шприца и водительские права с адресом. Парень был жителем города Роли в Северной Каролине.

— Он был совершенно счастлив, Саванна, — мрачно произнес Люк, глядя, как санитары «скорой помощи» уносят труп.

Этот погибший наркоман не выходил у Люка из головы, поскольку тоже был южанином. Мой брат не верил, что уроженец Юга, выросший совсем в других, куда более благоприятных условиях, может счастливо жить на полосе земли между Гудзоном и Ист-ривер. Чтобы стать ньюйоркцем, южанин должен измениться до неузнаваемости — так считал Люк. Этой своей теорией он поделился с нами за завтраком, когда мы жевали круассаны и запивали их кофе с ликером.

— Пойми, Саванна, это как если бы улитка пыталась стать трамваем, — убеждал Люк, тыча в сестру круассаном. — Такое просто невозможно. Потом сама поймешь. Как ни строй из себя жительницу Нью-Йорка, ты южанка до мозга костей. Эти корни не вырвать.

— Оказывается, мой брат — провинциальный философ с Юга, — улыбнулась Саванна, наливая нам еще по чашке кофе.

— Можешь называть меня провинциалом с Юга, — разрешил Люк. — Беда южан, что они ненавидят ниггеров, и не только. У меня же нет ненависти ни к кому, кроме ньюйоркцев. Я учусь ненавидеть восемь миллионов подонков, которые позволяют сосункам помирать на скамейках и спокойно перешагивают через стариков, валяющихся у подъездов. Мне этого не понять.

— Люк, разве тебе не понравились мои друзья? — спросила Саванна.

— Они ничего. Не потрясающие, но сойдут. Хочу быть предельно честным. Я же видел, как они пялились на нас с Томом. Надо же, приехали из Южной Каролины и умеют говорить. А этот… даже не знаю, как его назвать… который представлял тебя на выступлении. Стоило мне открыть рот, как он начинал потешаться.

— Ему очень понравился твой южный акцент. Он мне потом сказал: «Такое ощущение, что смотришь кино».

— Это не кино. Он говорил с Люком Винго. Я бы тоже мог над ним посмеяться. Уверен, он в жизни не поймал ни одной рыбины. Он хоть рыбу в реке видел? Или только в супермаркете?

— Люк, этот человек — поэт и интеллектуал, — возразила Саванна, утомленная разговором. — Ловить рыбу не его работа.

— Его работа — подтрунивать над теми, кто ловит рыбу? И почему он так странно себя ведет? Какие-то жесты непонятные.

— Люк, он гомосексуалист. Не он один. Многие из моих друзей.

— Ты серьезно? — после напряженной паузы уточнил Люк. — Так он из тех, кто вместо девчонок забавляется с парнями?

— Представь себе.

— Что же ты молчала? — разволновался Люк. — Оказывается, он куда интересней, чем я думал. Много слышал про таких ребят, но никак не предполагал, что увижу своими глазами. Я бы задал ему несколько вопросов… научного характера. Я не все понимаю в их процессе, он бы мне подробно объяснил.