Она видела его, высокого и смуглого, верхом на лошади, окруженного свитой, и все печальны и удручены, поскольку только что потерпели страшное поражение под Вустером, и многие оказались в руках врагов. Сам он сумел бежать благодаря первому из серии чудес, и когда немногие уцелевшие в битве собрались вокруг, то сами удивились, как сумели спастись. Но еще предстояло выбраться из враждебной страны, где из-за каждого куста на них могли наброситься враги.

Она представляла его скачущим рядом с католиком-дворянином Чарлзом Джиффардом и слугой Йетсом, определенным графом Дербширским в проводники, потому что до Уайтлейдиза и Боскобеля, где они могли бы укрыться, предстояло проскакать по опасной местности. Она видела его, опрометчиво заглядывающего в гостиницу, чтобы выпить кружку эля, а затем снова несущегося на лошади сквозь ночь; в одной руке он держит кусок хлеба и кусок мяса и на скаку ест, потому что останавливаться не рискует и стремится поскорее пробраться к югу, где не будет подстерегать опасность за каждым поворотом. Она представляла себя сидящей с ним в седле в тот момент, когда в первом утреннем свете он замечает вдалеке развалины цистерианского Уайтлейдизийского монастыря.

Чарлз помолчал и с неподвижным лицом размышлял над тем, что жизнь короля Англии зависела от смелости и преданности его верных подданных.

— Ты остановился в развалинах монастыря, брат? — спросила Генриетта.

— Теперь это уже не монастырь, а жилой дом на ферме, собственность того джентльмена, Джиффарда, который и привез нас туда. Мы не знали, можем ли кому-то довериться, и любым неосторожным движением могли себя выдать, сестра. Помню, стоим мы под створкой окна, как вдруг она распахивается и высовывается мужская голова. Я предполагал, что это один из братьев Пендерелов, которые когда то были слугами Джиффарда, а теперь арендовали Уайтлейдиз. Трое братьев жили в этом доме, один из них, как я понял, и высунул голову на шум. «Вы с новостями из Вустера?»— подала голос голова; судя по голосу, это был молодой человек. Джиффард ответил: «А, это ты, Джордж Пендерел! Плохие новости из Вустера. Король разбит». — «Что с его величеством?»— «Он убежал и стоит под окном в надежде на ваше благоволение», — ответил я за Джиффарда. Тогда, моя Минетта, нас проводили в дом и, дабы я мог утолить голод и жажду, дали вина и бисквитного печенья — никогда в жизни мне не приходилось есть ничего вкуснее, Минетта. Потом мы уселись на пол, я, Дерби, Шрусбери, Кливленд, Бэкингем и Уилмот, и вместе с Джиффардом и этими Пендерелами обсудили, что делать дальше.

Чарлз стиснул руки.

— Что это было за вино?

— Белое сухое, то, что привозят с Канарских островов… лучшее в мире.

— Это будет отныне мое любимое вино.

— Сестра, ты такая чудесная и непосредственная, что заставляешь любить тебя еще больше.

Затем он рассказал, как братья Пендерелы послали человека в Баскобель и вызвали остальных Пендерелей на помощь королю.

— Я переоделся, Минетта. На мне были зеленый камзол и бриджи, куртка из замши и шляпа с пирамидальной тульей — Боже! до чего же она была грязной! Мне противно было надевать ее на голову. Но когда я натянул на себя эту, с позволения сказать, одежду, а моя собственная была закопана в саду, человек в засаленной шляпе все еще оставался Карлом Стюартом и никем иным. И тогда Уилмот, который и секунды не может побыть серьезным, сказал: «Нам нужно остричь этого барашка, иначе все его будут узнавать по кудрям». И, Господи Снятый, не спрашивая согласия, этот озорник вытащил нож и ухватился за мои волосы. Он меня славно изуродовал, как видишь, и кудри мои падали на землю, а Пендерелы, Йетс и прочие ловили их, заявляя, что будут хранить до конца жизни как величайшую драгоценность.

— Я бы хотела, чтобы ты захватил один локон для меня, Чарлз.

— Один локон! Они все твои, Минетта, как и человек, на голове которого они растут, а ты просишь один локон.

— Это на тот случай, если ты вновь уедешь.

— Тогда напомни, чтобы я дал тебе один, когда соберусь в следующий раз уезжать.

— Прошу тебя, не надо говорить об отъезде.

— Не беспокойся, Минетта, я здесь осел надолго. Мне, в общем-то, некуда ехать, да и денег не хватит на то, чтобы купить новый камзол. Замечательная ситуация! Король Англии раздетый и без денег!

— Будет день, и ты купишь столько камзолов, сколько душе угодно.

— Увы, дорогая Минетта, помимо камзолов у меня море других желаний. Ну, а теперь я расскажу, как госпожа Йетс принесла мне миску с яйцами, молоко, сахар и яблоки, и все это показалось мне сказочно вкусным. А потом я натянул на себя засаленную шляпу и начал учиться ходить вразвалку, как это делают крестьяне, и госпожа Йетс учила меня крестьянской манере речи, чтобы не выдать себя в разговоре. На первом занятии я с треском провалился, потому что не мог задавить в себе Карла Стюарта, он готов был в любую минуту вырваться наружу и предать меня: в разговоре, в походке, в жестах, наконец. Нам сообщили, что неподалеку отряд круглоголовых, поэтому пришлось уйти и спрятаться в лесу, пока они заходили в дом спросить, не проезжали ли мимо кавалеры, среди которых один высокий, смуглый, худой. Джордж Пендерел сказал, что проезжали несколько часов назад и взяли на север… Они поскакали прочь, а я с первой темнотой вернулся в дом, где нянчил малышку Нэн Пендерел, пока ее матушка готовила мне яичницу с ветчиной.

— Какая она из себя, Нэн Пендерел? Ты полюбил ее?

— Полюбил, Минетта, потому что она напомнила мне мою маленькую сестренку.

Он рассказал ей, как прибыл в Боскобел и расположился в охотничьей сторожке — месте проживания остальных членов семейства Пендерел.

— Я так много прошел пешком, что ноги были стерты до крови, и Джоан Пендерел, жена Уильяма, жившего в Боскобеле, омыла ноги и проложила пальцы кусочками бумаги. Там я перекусил, но поскольку окрестности так и кишели солдатами из армии круглоголовых и стало ясно, что с минуты на минуту они могут объявиться у нас, надо было что-то предпринимать. В Боскобеле тогда же скрывался мой друг и преданный сторонник монархии полковник Карлис, спасшийся после битвы под Вустером. Увидев меня, он так обрадовался, что заплакал, отчасти от радости, отчасти при виде моего грустного положения. Мы ушли и взобрались на громадный дуб. Листва оказалась густой и надежно укрывала нас, но сквозь нее было видно все, что происходит внизу, на земле. И едва мы залезли наверх, в лесу появились солдаты и начали его прочесывать, и это было очередное чудо Господне, Минетта. Спрячься мы где угодно, кроме дуба, нас бы точно обнаружили, но кто станет искать короля на дубе? Так мы с полковником Карлисом сидели, укрывшись, и ждали, пока круглоголовые рыскали в двух метрах под нами.

— Я теперь всегда буду любить дубы, — сказала Генриетта.

Чарлз поцеловал ее, и они замолчали. Генриетта представляла его скачущим на коне, потом в сальной шляпе и с бумажными прокладками между пальцев ног, потом прячущегося на ветвях дуба, листья которого скрывают его от врагов.

Он думал о тех же вещах, но видел все иначе, чем Генриетта. Он видел себя изгнанником, королем без королевства, оставившим в Англии не только кудри, но нечто большее — юность, беспечность, легкий подход к жизни; он чувствовал себя вымотанным и циничным; временами он старался вообще не думать о необходимости возвращать корону.

Теперь он растрачивал время, играя в кости и ухаживая за женщинами, о чем и услышала от матери сестра.

Чарлз неожиданно разразился хохотом.

Это было в любом случае умнее и приятнее, чем сражаться за проигранное дело.


Весть о возвращении короля дошла и до Гааги. В своих покоях Люси пристально смотрела на отражение в зеркале, пока Энн Хилл убирала, ей волосы. Энн знала, о чем думает хозяйка, и печально покачивала головой. Будь она на ее месте, насколько по-другому она вела бы себя.

Люси вдруг сказала:

— Не гляди на меня так, девка!

— Извините, мадам, — сказала Энн, опуская глаза.

— Его не было так долго, — мрачно сказала Люси. — Слишком долго. Я и так хранила верность несколько недель.

— Громадный срок для вас, мадам. Если бы это не требовало дополнительных усилий, Люси влепила бы пощечину этой твари.

— Ты берешься судить обо мне, Энн Хилл, — Люси удовлетворилась репликой. — Побеспокойся лучше, чтобы я не отправила тебя обратно подыхать в сточной канаве.

— Вы не станете делать этого. Вы и я не можем теперь друг без друга.

— Заблуждаешься. Я могу найти служанку посноровистей тебя, и уж во всяком случае не с таким длинным языком.

— Но ни одна из них не сможет любить вас так сильно, как я; и я говорю обо всем, о чем думаю, только из любви к вам.

— Скажи лучше, из любви к нему.

— Мадам, он король!

— О, ты же не думаешь о его титуле. Все говорят, что он готов без всяких предубеждений поиметь девку-прислужницу, если только ему это взбредет в голову.

Энн покраснела и улыбнулась.

— Ага! — закричала Люси. — Вот в этом ты вся. Неудивительно, что у тебя нет любовника. Мужчины любят тех, кто готов броситься им в объятья, забыв обо всем на свете. Увидев такую, как я, они говорят: «Люси готова на все! Люси мне по душе!»И они абсолютно правы, Энн, потому что мне жизнь не в радость без любовника. Я рано открыла это. Я поимела первого любовника, когда мой дом грабили и сжигали солдаты армии круглоголовых, а встретились мы с ним где-то за час до их прихода. Если ты можешь заниматься любовью в таких условиях, о тебе мужчины скажут: «Ага! Эта штучка мне по душе!»

— Вряд ли его величество, рискуя жизнью при Вустере и думая о том, что вы в этот момент резвитесь с другим мужчиной, говорил себе: «Эта подружка мне по душе!» Уверяю вас, он считает иначе.

— Уверяешь? Какое право ты имеешь в чем-то уверять меня. Но ты права, Энн. Едва ли он радовался моему грехопадению. Но не ему ли лучше других понять, что толкнуло меня на этот шаг? И, в конце концов, есть Мэри, моя дочка!

— При чем тут Мэри?

— Другой на моем месте позаботился бы, чтобы ребенок не родился. Но я не могла так поступить. Я слишком добра.

— Вы слишком ленивы, — сказала Энн.

— Подойди поближе, девка, чтобы я могла отхлестать тебя по щекам.

— Милостивая госпожа, как вы объясните королю факт появления малышки Мэри?

— Как можно объяснить факт появления ребенка? Есть только один способ появления детей на свет, других не придумано. Но я могла бы заявить, что это его ребенок.

Краска раздражения выступила на щеках Энн.

— В городе только глухие не слышали о том, что это ребенок ваш и сэра Генри.

— Это правда, Энн. Никто бы не поверил в законность рождения этого ребенка… Тише! Она, кажется, заплакала. Пойди, взгляни!

Энн удалилась и вскоре вернулась с двумя детьми: девочку она держала на руках, а следом за ней шел мальчик двух лет с милыми черными глазками.

— Ага! — сказала Люси. — Вот и юный Джимми пожаловал.

Джимми подбежал к матери и взобрался на колени. Она засмеялась его бесцеремонности. Мальчик был любимцем дома, и его блестящие глаза выражали уверенность, что любое его желание будет исполнено.

Люси нежно поцеловала его.

— Мама, — сказал мальчуган. — Джимми хочет леденцов.

Его руки уверенно потянулись к блюду со сладостями; Люси смотрела, как он запихивает их в рот.

Сын короля! — подумала она и, вспомнив про Чарлза, снова слегка помрачнела. Она сейчас страстно хотела — нет, не быть верной отцу мальчика, ибо Люси не могла желать невозможного — она хотела, чтобы не было его отъезда и чтобы у маленькой девочки, которую сейчас убаюкивала Энн, был тот же отец, что и у Джимми. На секунду лицо Люси озарилось надеждой: а нельзя ли представить девочку дочерью Чарлза? Нет, исключено. Слишком многие были свидетелями ее рождения и исподтишка смеялись, что любовница Чарлза завела себе нового мужчину. Нет, объяснить рождение Мэри было невозможно; Чарлз все равно узнает.

— Еще сладенького, еще сладенького, — закричал сластена Джимми.

Люси погладила курчавую голову мальчугана. За такого мальчишку Чарлз должен быть благодарен ей, подумала она.

Вошел Генри и немедленно выставил Энн с детьми, ибо он появился не для того, чтобы любоваться детьми. Его горящие глаза понимающе смотрели на любовницу.

Чуть помолчав, она сказала:

— Его величество в Париже, Генри.

— Знаю. И скоро он вспомнит про свою Люси. Что тогда?

— Что тогда? — эхом отозвалась Люси.

— Сиднею пришлось отойти в сторону. Я намерен вести себя по-другому. Я очень доволен, что мы сможем представить ему нашего ребенка.

— А что он скажет по поводу его появления?

— Он все поймет. Если не он, то кто же? Это в духе Чарлза — никого не порицать. Да и как иначе: увидев, как обстояло дело, он сам скажет, что рассчитывать на твою верность на столь длительный срок по меньшей мере неразумно, за такое время святой впал бы в искушение. Любя нас обоих, он нас простит. У тебя на редкость унылый вид, Люси. Ты сожалеешь о его королевском величестве? Ручаюсь, что ничего не будет… Я уж не говорю о его королевском благородстве.