Джеймс подумал, что будь их мать менее набожной, с ней было бы намного проще.

Итак, Генри подстерег мать, упал перед ней на колени, умоляя не отворачиваться от него, но она лишь сердито оттолкнула его и ушла, не сказав ни слова.


Мальчик был в растерянности, не зная, что делать. Джеймс взял его за руку, и они вместе пошли на службу в часовню сэра Ричарда Брауна, предназначавшуюся для английских принцев.

— Ее гнев пройдет, — сказал ему Джеймс. — Не переживай, брат.

Но когда после службы Генри вернулся в свои покои, он обнаружил, что все его слуги исчезли. Не нашлось ему места и за столом.

В совершенном отчаянии он бросился на постель и дал волю слезам. Мать, к которой он стремился все годы изгнания, отказалась от него и заявила, что не желает его больше видеть.

Он бродил по дворцовым паркам, не представляя, что ему делать.

Так прошел день, в течение которого он решил продумать план действий на завтра. Но едва он вошел во дворец, к нему подбежала его маленькая сестра.

— Генри, что ты собираешься делать? — спросила она.

— Не знаю. Думаю, мне надо уехать. Но куда, не представляю.

— И ты будешь сопротивляться воле матери?

— Придется, Генриетта.

— О, Генри, брат мой! О, моя мама! Что мне сделать, как поступить? Никогда мне теперь не быть счастливой.

— Так ты тоже боишься ее? Она так добра к тебе потому, что ты католичка. Будь иначе, она и к тебе проявляла бы жестокость.

Генриетта заплакала. Брат поцеловал ее.

— Я хочу пойти к себе, — сказал он. — Постараюсь отдохнуть. Возможно, утром я что-нибудь придумаю.

Девочка кивнула и нежно поцеловала его. Вернувшись в покои. Генри обнаружил голую, без простыней, кровать и комнату, лишенную всякой обстановки.

Его личный слуга так и нашел его: сидящего в пустой комнате и растерянно уставившегося в одну точку. Слуга сообщил, что лошади выведены из конюшни и что им обоим лучше исчезнуть, поскольку ему, человеку из прислуги, нечего рассчитывать на хорошее отношение королевы после того, как он отказался оставить принца Генри.

— Что мне делать! Я не знаю, что мне делать, — закричал мальчик.

Но тут появился Джеймс с хорошими новостями.

— Не беспокойся, брат, — сказал он. — Все будет в порядке. Ты что же, думал, что Чарлз забудет о тебе? Он не хуже тебя знает, какой фурией способна стать мать, когда речь идет об обращении в ее веру. Внизу тебя ждет маркиз Ормондский, он от Чарлза, с лошадьми и указанием переправить тебя в Кельн к королю.

— Чарлз! — сказал Генри и заплакал. — Я поеду к Чарлзу!

— Чарлз бы тебя ни за что не бросил, — крикнул Джеймс. — Он ожидал такого поворота событий. Он написал тебе. Немножко сурово, но это потому, что знал — ты никогда не обретешь душевный покой, если нарушишь слово, данное отцу. Он пожелал тебе стойкости в борьбе с матерью и горд, что ты так и не сдался. И никогда не думай, что он способен бросить тебя. Выше нос, брат! Ты найдешь больше понимания у короля, твоего брата, нежели у монахов из иезуитского колледжа, куда мама хотела определить тебя.

И той же ночью, после нежного прощания с братом Джеймсом и сестрой Генриеттой, Генри, изгнанник милостью своей матери, отправился в Кельн, чтобы присоединиться к другому изгнаннику.

Глава 6

Анна Австрийская любила смотреть, как танцует ее сын — он делал это так грациозно и изящно! Ей нравилось устраивать частные вечеринки в своих апартаментах в Лувре, на которые приглашались немногие представители родовитейших семейств Франции. Сама она присутствовала на этих вечерах в домашнем платье, волосы упрятаны под чепец, что должно было подчеркнуть интимную обстановку вечера. В одном углу огромной залы сидели скрипачи, а в другом — она, окруженная друзьями. В центре залы танцевали молодые люди, пока она болтала с близкими людьми, в обязанности которых входило сообщать ей новые скандальные сплетни или восхищаться бесчисленными достоинствами ее сына.

На эти танцевальные вечера она часто приглашала и Генриетту-Марию с дочерью.

— Какая прелестная малышка, — говорила она. — Чем взрослее, тем очаровательнее. Сколько ей сейчас лет?

— Одиннадцать, — ответила Генриетта-Мария. — Да, она повзрослела. Трудно в это поверить, но прошло уже одиннадцать лет с того ужасного дня, когда…

Анна торопливо прервала:

— Людовик с таким удовольствием танцует. Что значит молодость! Людовик вообще никогда не устает. Такого ребенка, как он, не было на свете, — категорически заключила Анна и, хихикнув, добавила:

— Пожалуй, я начну верить, что Аполлон овладел мною во сне и это его сын!

— Скоро придется думать о его женитьбе, — сказала Генриетта-Мария.

— Мы постоянно думаем о его женитьбе. Это будет самая грандиозная свадьба на свете. Но кто, кто достоин стать супругой Людовика, вот в чем проблема, дорогая сестра!

— Это должна быть лучшая из невест, — с жаром сказала Генриетта-Мария. — Только лучшая и никакая другая.

Анна лукаво посмотрела на невестку. Если бы не трагические события в Англии, если бы молодому брату Генриетты был гарантирован трон, не было бы никаких препятствий для сына жениться на дочери английской королевы. Разумеется, при согласии на то самого Людовика.

Анна решила высказать свои мысли вслух.

— Людовик сам сделает выбор, в этом я не сомневаюсь. Помню, взяла его однажды с собой в монастырь кармелиток, и, когда он оказался в комнате для посетителей и монахини заговорили с ним, он даже не обратил на них внимания, заинтересовавшись задвижкой от двери. Он начал с ней играть, не замечая ничего другого. Мне пришлось отчитать его: «Оставь задвижку, Людовик!» Но он нахмурился и сказал: «Это хорошая задвижка. Королю нравится эта задвижка». Я говорю: «Славное поведение для короля — демонстрировать дамам свое дурное настроение и не отвечать им ни слова!»И вдруг лицо у него наливается краской, он топает ногой и кричит, да как кричит: «Не скажу ни слова, потому что хочу играть с задвижкой. Но однажды я скажу, и очень громко, что я думаю!»О, какой дерзкий мальчик он был! Да, Людовик пойдет своим путем, уж будь уверена.

И действительно он шел собственным путем. На частных вечеринках в покоях Анны Генриетта-Мария с трудом сдерживала радость, наблюдая, как растет и укрепляется дружба между ее дочерью и королем Франции.

Камердинер одевал Людовика для очередной вечеринки в материнских покоях.

Людовик был тих, одеваясь и улыбаясь своим мыслям, он не замечал привлекательного молодого человека в зеркале перед собой. В костюме из серебристого и черного бархата, расшитого золотыми лилиями, он выглядел как юный бог. Да он и ощущал себя богом. Вчера с ним произошло приключение, и произошло оно благодаря случайному стечению обстоятельств, как ему казалось. Дело было прошлой ночью, и виновницей его оказалась мадам де Бовэ, которая и раньше странным образом очаровывала его. Теперь он понял чем. Он в тот вечер танцевал с нею. Вечер был теплый, и что-то в ее облике заставило его сказать: «Мадам, мне хотелось бы знать вас лучше, чем теперь». Она рассмеялась и, пододвинувшись ближе, произнесла: «Я расцениваю это как приказ. Могу я прийти в ваши покои или вы в мои, сир?» Странно, но он вдруг начал заикаться как какой-нибудь нервный мальчик — это он-то, король! Она засмеялась необычным горловым смехом, от которого его сердце стало биться еще сильнее. «Я приду к вам, — сказала она. — Я буду в передней, когда стража уйдет спать и все успокоится».

Он помнил все очень смутно, поскольку был совершенно невинен. Так воспитывали его мать и Мазарини: они не хотели, чтобы он с подростковых лет давал повод для скандальных слухов, как это в свое время произошло с его дедом, Генрихом IV. Он был изумлен, что такое могло произойти. Она была взрослой, лет двадцати или больше, имела всего один глаз, но отличалась пышностью форм. И при мысли, что она могла бы сказать ему, его сердце забилось еще сильнее.

Так он и ждал ее в прихожей, приняв все необходимые меры предосторожности. Видел ли его кто-нибудь из гвардейцев, несущих охрану? Вероятно, да. Но, чуточку приглядевшись, они могли понять, что он не хочет, чтобы его видели, а воля Людовика XIV всегда была законом.

Теперь он вспоминал, как придумывал слова, которые скажет ей, но нужные слова не приходили в голову. На ней не было ничего, кроме мантии, которая соскользнула с плеч при появлении. Он задыхался; это напомнило ему момент, когда он в первый раз глубоко погрузился в воду, учась плавать. И тогда, и теперь он был до предела возбужден и напуган.

— Так, значит, мне выпала честь научить ваше величество этому сладкому греху? Он, заикаясь, бормотал:

— Мадам… мадам… А она сказала:

— Но вы же прекрасны. Мне предстоит соединиться с богом. Никогда и в мыслях не держала, что мне выпадет такое.

Он был смущен, зато она — нет. Она была добрейшей и нежнейшей из всех в этом мире.

А потом они лежали рядом, пока не пришел рассвет, и он сказал, что ей лучше покинуть его, но они будут встречаться еще. Так он уткнулся головой в подушку, сбитый с толку, смущенный и околдованный.

Он стал взрослым. Мальчик-король стал мужчиной.

Весь этот день он провел в мечтах о могуществе и утехах. Он не мог не знать, что любая красивая женщина, на которую он обратит внимание, будет, без сомнения, готова принять участие в приключении, подобном тому, что ему подарила прошлой ночь-то мадам де Бовэ…

Это было волнующее открытие.

С этими мыслями он и готовился к танцам, которые мать устраивала в своих апартаментах.

Когда он появился там, все встали и преклонили перед ним колени, все, исключая двух королев, сидевших друг подле друга. Он приветствовал их и поцеловал сперва руку матери, затем руку тетки.

— Мой милый, ты сегодня ослепителен, — сказала мать. — Эти покои еще минуту назад казались такими тусклыми, а ты вошел, и словно солнце осветило нас всех.

— Ваша мать выражает вслух то, о чем думают все присутствующие здесь, сир, — добавила Генриетта-Мария.

Она не спускала глаз с дочери. Ах, дорогая, думала она, тебе бы чуточку пополнеть! Ну нельзя же быть такой тоненькой! И как бы я хотела иметь больше денег для того, чтобы одеть тебя! Какое счастье, что мадемуазель удалена от двора, и теперь эта райская птичка не может, как обычно, ставить нас в глупое положение от нашего безденежья!

Она взглянула на невестку, на ее парчовое домашнее платье и чепец. Это был неофициальный прием. Генриетта-Мария вообще сомневалась, получат ли они с дочерью приглашение на настоящий бал или маскарад, они не пользовались расположением двора.

Людовик оглядел собравшихся. При его появлении заиграли скрипки, но никто не танцевал, ожидая, пока король откроет вечер. Согласно этикету, он должен был танцевать с дамой, занимавшей самое высокое положение. Поскольку ни одна из королев танцевать не собиралась, следовало пригласить на первый танец маленькую кузину.

Но Людовик, казалось, не собирался танцевать. Скрипки по-прежнему продолжали играть, а он стоял, улыбаясь своим мыслям. Он думал: «Если бы здесь была она, я бы подошел и пригласил ее на первый танец. Мне наплевать, что она не дама высокого положения, меня не интересуют титулы и звания. Меня волнует лишь то, что было между нами прошлой ночью. Это то, что я не забуду до конца жизни. Я дам ей богатство, когда это будет в моей власти, я дам ей титулы и все, что она пожелает. Потому что никто не смог бы быть более добрым, так чтобы, не замечая моей неопытности, сделать из простого мальчишки за одну ночь мужчину. О, восторг этой неожиданной встречи! Снова сегодня вечером? Почему он должен танцевать этот глупый танец? Он не хочет танцевать. Он хочет одного — лежать с ней в темноте… Разве не все, что он желает, должно исполняться?

Ее не было здесь, его милой, его мадам Бовэ. Возможно, и хорошо, что не было, так как он едва ли смог бы скрыть свою благодарную любовь к ней. Теперь он понял — и волна благодарности захлестнула его — что именно по этой причине ее нет здесь: она не хотела, чтобы он выдал себя! Она это понимала. Она была столь же нежна, сколь и мудра, она была скромнейшей и в тоже время самой сладостной женщиной на свете.

Он оглядел ассамблею. Он не будет танцевать с этой маленькой, худенькой кузиной. У него нет желания беседовать с этим ребенком сегодня вечером. Его обретенная мужественность овладела им. Сегодня вечером он был влюблен в женщин — всех зрелых женщин, понимавших толк в» сладостном грехе «. И он предложил руку герцогине де Меркер, старшей племяннице кардинала Мазарини, молодой, красивой матроне.

У Анны захватило дух.» Существовала одна вещь, всегда выводившая ее из состояния безразличия: нарушение этикета.

Это было невозможно! Людовик проигнорировал принцессу Генриетту. Королева встала и подошла к сыну.

— Мой дорогой, — прошептала она, — ты забываешься. Твоя кузина Генриетта здесь…

Король нахмурился: теперь он выглядел точь-в-точь как тот маленький мальчик, игравший щеколдой в монастыре кармелиток.