Так через несколько месяцев после возвращения в Англию Люси вместе с Энн и детьми вновь оказалась на корабле, плывущем в Голландию.


Генриетта-Мария с дочерью вновь удалилась из Парижа и лишь изредка появлялись на частных приемах.

Было очевидно, что никогда еще звезда Стюартов не опускалась так низко. Кромвель, закончив свою «битву с лордами», послал своих «железнобоких» на помощь маршалу Тюрену, воевавшему с испанцами, этими, по словам лорда-протектора, «наемниками Римского Вавилона». Англия воевала в союзе с Францией. Как в этих условиях королевское семейство Франции могло бы оказывать знаки внимания врагам своего союзника — лорда-протектора? Все, что оставалось делать Генриетте-Марии и ее дочери, — оставаться в забвении, пока представителям семейства Стюартов еще можно было вообще показываться во Франции. В этой отчаянной ситуации Чарлз, Джеймс и Генри объединились с испанцами. Прошел даже слух, что Чарлз ранен в сражении в Испании, но он оказался ложным. Через несколько месяцев он высадился в Дюнкерке, который находился тогда в руках испанцев, а затем перешел к французам.

Все это время Генриетта-Мария была в состоянии лишь лежать в постели и горько плакать. Напрасно Генриетта пыталась утешить мать: королева видела, что все ее надежды и планы разрушены.

Когда Генриетта получила приглашение присутствовать на празднике, устраиваемом канцлером Сегье, она не хотела туда идти, но мать настояла на обратном.

— Что бы там ни происходило, — сказала она, — ты все еще принцесса. Ты должна держаться с высоко поднятой головой, и король с королевой никогда не забудут о своих обязанностях перед тобой, я в этом уверена.

Но затем Генриетте-Марии пришлось пожалеть о своей настойчивости, потому что присутствовавшая на празднике мадемуазель именно в этот день решила взять реванш.

Когда приглашенные гости переходили из бального в банкетный зал, мадемуазель намеренно неторопливо опередила Генриетту.

Такое событие не могло остаться незамеченным, и на следующий день весь двор обсуждал новость. Этикет при дворе был предметом культа; лично королева Анна придавала ему огромное значение. Мазарини и королева пригласили мадемуазель к себе и потребовали объяснений. Мадемуазель держалась высокомерно. Она сказала, что была уверена в своем праве идти впереди принцессы.

— Она дочь короля, мадемуазель, — сказала Анна твердо.

— Ваше величество, короли Шотландии всегда стояли на ступеньку ниже королей Франции, а Карл Стюарт даже не король Шотландии. Он король только на бумаге.

— Это возмутительно, — сказала Анна. — Я недовольна вами.

— Ваше величество, я вовсе не хотела раздувать из этого скандал. По правде говоря, я просто взяла ее за руку, во время перехода из зала в зал, и многие могли подумать, что мы идем вместе.

Филипп, который слушал, изучая перстни на пальцах, вдруг крикнул:

— А даже если мадемуазель и прошла впереди принцессы Англии, то она только правильно сделала. Это просто в голове не укладывается, что мы позволяем людям, которые живут на наших хлебах, идти впереди нас. Что до меня, то пусть бы они лучше поискали себе пристанище в какой-нибудь другой стране.

Людовик, вполуха прислушивавшийся к дискуссии, вздрогнул, услышав протестующий вскрик матери.

Людовика мало волновал вопрос, шла одна его кузина впереди другой или нет, его волновали более важные вещи. После того как мадам Бовэ посвятила его в таинство сладкого греха, он решил, что это самое чудесное развлечение на свете, и за это он будет благодарен мадам Бовэ до конца дней. Он и раньше и теперь ощущал к ней особую нежность, но сейчас его желания распространялись куда дальше. У кардинала Мазарини были три прелестные племянницы: Олимпия, Мария и Гортензия. Людовик поначалу был страстно влюблен в Олимпию, но та недавно вышла замуж за графа Суассона, и поэтому он переключил свои чувства на Марию, решив жениться на ней. Помимо прочего она была племянницей кардинала. Людовик мало интересовался худенькой малышкой-кузиной и целиком был погружен в свои чувства по отношению к Марии.

В то же время он переживал за Генриетту. Она и ее мать ныне оказались не в фаворе из-за политической ситуации, в которой были совершенно не виноваты. Филипп поступал не правильно, отзываясь о них в таком пренебрежительном тоне, тем более, что сказанное им наверняка дойдет до ушей королевы-изгнанницы и ее дочери.

Поэтому Людовик поддержал мать, сделав Филиппу выговор, и тот в величайшем раздражении удалился, чтобы пожаловаться своему любимцу де Гишу, как брат объединился с матерью, чтобы сообща унизить его и услышать в ответ заверения де Гиша, что он — самый очаровательный из принцев, хотя его и угораздило родиться на два года позже брата.

Людовик ушел, погруженный в мечты о Марии Манчини. Любовь! Какая это утеха! Какое наслаждение! Он, конечно же, не собирается погрязнуть в ней по уши, как это делает его кузен Чарлз Английский. Людовик и в этом должен быть всех совершеннее. Он должен жить согласно принципам, ведь он не изгнанник. Вот почему он должен убедить мать и кардинала дать согласие на его женитьбу на Марии. Тогда он сможет законно наслаждаться любовью, и она будет намного приятней, потому что при этом он не уронит своего достоинства.

Мария! Прекрасная, очаровательная Мария! Но если подвернется случай и он не забудет, он проявит доброту и великодушие к маленькой Генриетте.


В своей спальне в Версале Людовик пробудился навстречу новому дню. Его первые же мысли были о Марии. Он намеревался упросить мать дать согласие на женитьбу: это надлежало сделать немедленно, не откладывая в долгий ящик. Мария сейчас торопила его. Мария любила его, но ей также не терпелось стать королевой Франции.

Утро Людовика в Версале включало в себя целый ритуал. Едва проснувшись, он читал молитвы, перебирая четки, и, заслышав его голос, присутствовавшие проходили к его ложу; среди них — аббат де Перефиз, в обязанности которого входило читать ему святцы. Иногда аббат читал вместо священных книг отрывки из книги, которую он писал, — книги о деде Людовика.

Когда аббат заканчивал чтение, камердинеры Ла Порт и Дюбуа выходили вперед, они одевали на него халат и отводили к стульчику, где он имел обыкновение сидеть с полчаса. Затем он возвращался в спальню, где его уже ожидали государственные мужи: он имел с ними непринужденный разговор в той изящной манере, которая делала таким приятным общение с ним. Продолжая беседу, он умывался, чистил зубы, затем начинались молитвы. После этого причесывались его красивые волосы под общие возгласы восхищения, и он облачался в светлые бриджи и батистовую рубашку — одежда для утренних гимнастических упражнений. В них он был великолепен, но этим утром показал меньшую ловкость, чем обычно, из чего окружающие могли заключить: король о чем-то раздумывает. Он не сумел приземлиться в седло «коня»с обычной ловкостью, хотя церемониймейстер, видя его настроение, из предосторожности не стал поднимать снаряд на обычную высоту. То же самое произошло во время фехтования; Людовик не продемонстрировал присущего ему отменного хладнокровия. Даже во время строевых упражнений с пикой и мушкетом он был отрешен и задумчив. Но никто ни в чем не попрекнул его. Даже если он допускал ошибку или сбой, всегда следовал дружный хор восхищения. Далее следовали балетные танцы, к которым он всегда питал особую страсть. Сейчас он представил себя танцующим с Марией и, хотя игнорировал инструкции Бошана, лучшего учителя балетного танца в стране, танцевал с истинным вдохновением. . Вспотев от танца, он вернулся в спальню, чтобы сменить одежду перед завтраком.

После всего этого он пошел в апартаменты кардинала Мазарини для беседы о государственных вопросах.

Кардинал Мазарини! Этот человек приводил Людовика в особое волнение, ведь он, будучи дядей Марии, был для короля особенно важной персоной.

Он ждал, не перейдет ли кардинал к вопросу о его женитьбе, наверняка этот великий человек будет на стороне короля и будет счастлив увидеть свою племянницу на троне королевы Франции. При этом, однако, Людовик не вполне доверял Мазарини и не рискнул заговорить с ним, не выложив прежде свои планы матери.

Он отправился к ней сразу же после беседы с кардиналом. Было одиннадцать часов утра, а она все еще лежала в постели — Анна никогда не поднималась рано.

Ее лицо просветлело при виде сына. Каждое утро ей казалось, что он становится еще красивее; он был, казалось, одним из тех романтических героев, о которых так занимательно написала мадам де Скюдери; и вовсе не удивительно, что все писатели того времени видели в Людовике романтический идеал, ведь не сделают героем человека, если в нем при рождении не проявилась королевская натура.

Это был один из тех часов в распорядке дня, которым Анна могла наслаждаться в полной мере. Лежать в кровати и принимать проявления сыновьего долга со стороны любимого мальчика; смотреть, как он грациозно подает ей сорочку; болтать с ним, пока она поглощает свой невероятно обильный завтрак, принесенный ей в постель, все это было поистине великим наслаждением.

Ее радовало, что он физически столь совершенен. Какая в том проблема, что он не вырос книжным червем или, покинув ее, ударился в спортивные игры, уделяя книгам редкий час, не говоря уже о дне.

— Мне нужно кое о чем поговорить с тобой, мама, — сказал он.

— Ты хочешь, чтобы мы остались одни. Он кивнул. Она махнула рукой, и в несколько секунд комната опустела.

— Ну, мой любимый мальчик?

— Мадам, дело вот в чем: я больше не мальчик, и думаю, мне пора жениться.

— Миленький, это верно. Я думала о твоем браке непрерывно еще с колыбели.

— Теперь я нашел ту, которую хочу сделать королевой Франции. Я люблю ее, дорогая мама. Я не могу жить без Марии.

— Марии?

— Марии Манчини.

— Мой сын! Ты шутишь?

— Это не шутка. Говорю же тебе, что люблю ее!

— О, да, ты любишь ее. Это понятно. Это не первый случай, когда ты любишь. Но женитьба… женитьба величайшего из королей мира, мой мальчик, это не вопрос, к которому так легко можно подойти.

— Я не мальчик. Мне двадцать и я мужчина.

— Да, ты не мальчик и тебе следует жениться. Но тебе необходимо взять в жены женщину, достойную тебя.

— Я люблю Марию.

— Ну и люби Марию. Она почтет за честь быть твоей любовницей.

— Это другая любовь, мама. Мария слишком хороша, и я слишком сильно люблю ее…

— Счастливица Мария! Мой сын, нет ничего на свете, ради чего тебе стоило бы огорчаться. Пусть у тебя будет Мария. Она твоя. В любом случае. Но при чем здесь женитьба? Зачем же унижать себя при этом, Людовик? Ты — король Франции, и такого короля еще не было на троне! Почему же ты не выбрал для себя невесту королевской крови?

Анна была так расстроена, что не могла даже есть вкусные котлеты, которые так любила.

— Дорогой мой, ты можешь любить Марию, но у тебя есть обязательства перед страной. У тебя должна быть невеста королевского происхождения. А я-то грешным делом решила, ты хочешь сообщить мне о своем намерении жениться на своей кузине Генриетте.

— Генриетта! — Глаза Людовика расширились от отвращения.

— Тебе не нравится Генриетта?

— Но это же всего лишь маленькая девочка!

— Ей уже четырнадцать лет.

— Она смирная и… Я воспринимаю ее как маленькую девочку. Я не люблю маленьких девочек. Я хочу женщину… такую, как Мария.

— Значит, мы найдем такую женщину, как Мария, но при этом королевского происхождения. Но если бы ты женился на Генриетте, влюбился в нее, несмотря на нынешнее положение ее брата, мы могли бы рассмотреть эту идею. Видишь ли, дорогой, ты сын короля и тебе следует сохранить чистоту линии. Твои дети должны быть королями, понимаешь ли это, мой милый? Генриетта — принцесса, и у вас с ней общий дед, великий Генрих IV. Правда, из-за печальных событий в ее стране людям может и не понравиться такой брак… Что же, в Европе есть и другие королевские дома, которые ныне благополучно процветают. Когда мы заключим мир с Испанией, ты сможешь жениться на дочери испанского короля.

Людовик почувствовал, что его любовь сталкивается с чувством долга. Он ни на минуту не забывал об ответственности своего положения и не мог не понять, что не имеет права на мезальянс. Он должен быть безупречен во всем, и в вопросе брака — тоже.

— Но я люблю Марию, — настойчиво повторил он. — И ни на ком другом не хочу жениться.

— Но, дорогой, я не сомневаюсь, что ты выполнишь свой долг. Немного погодя ты забудешь Марию, и еще так много женщин будут любить тебя! Поверь, мальчик мой, та, которую ты изберешь в жены, не станет препятствием для твоих утех. Дай Франции королевских сыновей, и так много, сколько считаешь нужным. Ты сможешь наслаждаться отцовством, и не будет во всей Франции женщины, которая не станет гордиться рождением сына королевской крови, даже если он окажется незаконнорожденным.

— Но я считаю не правильным такое поведение.