Рэйчел Кейн - Принц Теней

– Синьоры. – Один из стражников, уже терял терпение. – Мы находимся на службе. Поссориться с нами – то же самое, что поссориться с герцогом Вероны. Самым лучшим для вас сейчас будет отправиться куда-нибудь в более подходящее место. Да и время уже очень позднее.

Я расхохотался пьяным смехом:

– Ты слышал это, Меркуцио? Время позднее!

Это была первая строчка популярной – хотя и не слишком приличной – песни, и он немедленно подхватил ее, и мы запели хором. У нас с Меркуцио не было ни слуха, ни голоса. И это было то еще, скажу я вам, представление, когда мы, пошатываясь, ковыляли в сторону дворца Монтекки, сопровождаемые сердитыми сонными проклятиями из окон домов, мимо которых проходили.

Дозорные отпустили нас охотно, явно испытывая облегчение от нашего ухода.

Меркуцио перестал голосить только тогда, когда мы миновали площадь с великолепной статуей Веронской Мадонны и дворец Маффеи[3], охраняемый целой армией надутых караульных, которые не сводили с нас глаз все время, пока мы брели по площади. Друг не убрал руку с моей шеи, значит, был действительно сильно пьян и с трудом держался на ногах, но он соображал достаточно хорошо, чтобы понизить голос до шепота, когда спросил:

– Ну что? Как твое приключение?

Я извлек из кошелька драгоценную брошь в виде герба Капулетти и передал ему: Меркуцио коротко присвистнул и повертел ее в руках, восхищаясь тем, как она сияет в лучах лунного света, а потом убрал в свой кошель.

– У меня есть еще кое-что, – сказал я, вынул из ножен рапиру Тибальта и бросил ее другу. Меркуцио – даже пьяный – был гораздо лучшим фехтовальщиком, чем я, и он поймал рапиру с кошачьей грацией. Он исследовал тонкое, изящное лезвие быстрыми, деликатными движениями пальцев.

– Иногда мне кажется, что твое мастерство – это далеко не небесный дар, – сказал он серьезно и похлопал меня по щеке. – Брошь мы можем продать, если выковырять камни и сломать ее, но рапиру…

– Это не для продажи, – быстро перебил я. – Она нужна мне.

– Зачем?!

Я улыбнулся.

Никто и никогда не заподозрил бы в скромном, добропорядочном и воспитанном Бенволио Монтекки той жестокости, дикости и свободы, которые таились во мне. Ночью я становился совершенно другим – совсем другим, нежели меня знали мой город и моя семья.

– Я пока не знаю, – сказал я. – Но могу тебя заверить, что об этом будет говорить весь город.

На следующий день рапира Тибальта Капулетти нашлась: она была глубоко воткнута в тяжелую дубовую дверь таверны. Ею был пришпилен листок с грубым стихотворением, в котором содержалась занимательная история о Тибальте, свинье и неких действиях, которые обычно не одобряются церковью и почтенными обывателями.

Это был хороший день.

Это было начало конца хороших дней…

Два месяца спустя

В покоях моей бабушки было жарко – как и всегда, независимо от времени года. В камине горел огонь, и жар от него был такой, будто разжег его сам Сатана. Прежде чем войти, я предусмотрительно снял плащ, но все равно пот градом катился у меня по спине, и кожа под сорочкой и тяжелым бархатным камзолом стала неприятно влажной. Пока я ждал и страдал, горничная подкинула новую порцию дров в огонь, и я почувствовал, как по моему лицу, словно слезы, потекли капли пота.

Приглашение от бабушки было неожиданным, но не принять его было невозможно, так что я лелеял надежду, что мне хотя бы удастся поскорее сбежать.

Она смотрела на меня со своим обычным выражением недовольства и презрения на лице. Все, кто был моложе, чем она сама, никогда не находили у нее одобрения, но, по крайней мере, меня она удостаивала меньшего презрения, нежели других. Взгляд у нее был острый, прямой, глаза цвета льдисто-серого неба, а лицо – словно вырезано из старого дуба. Семейная легенда гласила, что когда-то она была красива, но теперь в это уже не верилось. Она была похожа на сморщенное яблоко, которое слишком долго пролежало в дальнем углу подвала.

– Я послала тебе приглашение полчаса назад, – сообщила она своим высоким, надтреснутым голосом и закашлялась.

Горничная тут же подалась вперед и поспешно промокнула ей губы носовым платочком, а потом ловко свернула его, чтобы скрыть пятнышки крови.

– Простите, бабушка, – сказал я и отвесил ей глубокий поклон. – Я был с маэстро Сильвио.

Маэстро Сильвио, учитель фехтования, обучал нас, молодых людей семейства Монтекки, своему искусству – искусству весьма полезному и просто необходимому для того, чтобы выжить на улицах Вероны.

Бабушка поморщилась и прервала мои извинения нетерпеливым взмахом руки.

– Я надеюсь, что ты делаешь успехи, – произнесла она. – На улицах просто спасу нет от головорезов Капулетти, которые так и ищут повода для драки.

Я улыбнулся – чуть заметно.

– Думаю, что в фехтовании я преуспел.

Но только не стараниями маэстро Сильвио: Меркуцио учил меня таким приемам и тонкостям, о которых даже хваленый маэстро Сильвио понятия не имел.

– Ты думаешь, я пригласила тебя, чтобы обсудить твои успехи в дурацких мужских забавах? – Старая женщина направила на меня ледяной строгий взгляд. – Возможно, тебя заинтересует, что твой кузен сошел с ума.

– Который?

Конечно, внезапное сумасшествие может настигнуть любого, но бабушка всегда была склонна преувеличивать степень безумия в наших головах и в нашем поведении.

Она стукнула клюкой об пол, чтобы подчеркнуть свои слова.

– А ты сам как думаешь, мальчик? Тот кузен, который важен для семьи. Ромео. И я обвиняю в этом тебя, Бенволио.

Я выпрямился и постарался сообразить, чем я мог заслужить подобное обвинение. Я частенько бывал тем, кому приходилось выпутывать себя и других из очередной авантюры, – но я редко был их зачинщиком. Это обвинение казалось мне несправедливым.

– Если я в чем-то ошибся – я готов принести извинения, – сказал я, стойко и даже бесстрашно выдержав ее пристальный взгляд. – Но я не понимаю, в чем меня можно упрекнуть.

– Ты самый старший из кузенов. И твоя обязанность – подавать пример безупречного поведения.

Она произнесла это так, будто действительно имела некоторые представления о том, каким это «безупречное поведение» должно быть. Я чуть было не расхохотался, хотя понимал, что это было бы равноценно самоубийству. Истории о бабушкиной бурной молодости, которые передавались в нашей семье из уст в уста, были похожи на легенды: просто чудо, что она избежала заточения в монастыре или еще более печальной участи.

– Я делаю все возможное.

Я попытался представить себя самого с горящим нимбом вокруг головы, как у ангела с фрески, но тут же спохватился, поймав ее разгневанный взгляд.

– Ты что, дразнишь меня, мальчик? – резко спросила бабушка и чуть подалась вперед в своих креслах, так, что заскрипели старые кости и еще более старое дерево. Голос ее понизился до шипения и сочился ядом. – Ты смеешь дразнить меня?!

– Нет.

И я действительно имел в виду то, что говорил. Никто в здравом уме никогда не стал бы оскорблять ее. Никто не решился бы на это, если хотел остаться в живых.

Она снова откинулась на спинку кресла и нахмурилась.

– Если это не насмешка, то выражение на твоем лице может объясняться только ненавистью.

Разумеется, это была ненависть. Я ненавидел ее. Мы все ненавидели ее – и в равной степени мы все ее боялись. В нашем мире не было никого опаснее, чем моя бабушка, Железная Синьора. Железная Синьора. Ни Капулетти, ни герцог, ни священники, ни епископ, ни даже Папа Римский – никто из них не мог даже надеяться вызвать у людей страх и ненависть такого накала.

Но я был не настолько глуп, чтобы признаться в этом.

– Я безгранично предан вам, бабушка, как и все мы.

Я умел хорошо лгать. Это было необходимое умение для жизни во дворце.

Она фыркнула, ни на миг не поверив мне.

– Разумеется, болван. Иногда я думаю, что я единственная из Монтекки, кто все еще обладает здравым умом. Слабые мужчины и глупые женщины – вот то, что от нас осталось сегодня.

Она снова окинула меня холодным внимательным взглядом.

– Твой кузен либо сошел с ума, либо просто непозволительно глуп. И твоя прямая обязанность остановить его, прежде чем он покроет несмываемым позором себя и этот дом. Он – наследник, и его нужно держать в рамках. Разве это не очевидно?

Это была самая опасная часть нашего разговора – я почувствовал это: старая ведьма могла не обратить внимания на ложь, но она чуяла любое сомнение, словно стервятник гниющую падаль.

– При всем моем уважении, я не уверен, что это возможно, – произнес я. – Ромео юн. А юность всегда идет рука об руку с безумством – это вполне ожидаемо.

Мои слова вызвали у нее горькую усмешку.

– Ах да, ты же на целый год старше Ромео. И конечно, с высоты твоих лет можешь снисходительно судить о подобных вещах. Но ты никогда не был глуп, надо отдать тебе должное. У тебя в крови лед – я думаю, это ты унаследовал от своей матери-иностранки.

Я бы сейчас душу отдал за лед в крови: жара в комнате была просто невыносимая, словно мы заживо попали в ад, в объятия к дьяволу. Камзол у меня промок от пота насквозь, я чувствовал, как пот струится у меня по волосам, словно кровь. И святой боже, служанка бросила в огонь новую порцию поленьев! Комната наполнилась запахом разогретой плоти и тлеющей собачьей шерсти, смешанным со слабым ароматом духов старухи.

Старухе не стоило упоминать о моей матери.

– Ромео не просто глуп – глупость я могла бы простить, – продолжила бабушка после продолжительного молчания. – Ходят слухи, что он посвящает стихи распутной девке из дома наших врагов. Это крайнее проявление безумия, и оно может сделать наш дом посмешищем. А это недопустимо.

Ее скрюченные, похожие на птичьи когти пальцы впились в подлокотники кресла… не обычного кресла: это было единственное в своем роде кресло, с тяжелой спинкой и из разных сортов древесины. Она приказала сделать его, еще когда была молодой синьорой Монтекки, и говорят – а я в это верю, – что она приказала сделать его из сломанных дверей дворцов ее врагов. Эти дворцы теперь пусты и лежат в руинах, их населяют только тени и призраки, а она превратила остатки их баррикад в трофеи, которые положила себе под зад.

Мы не зря боимся бабушку.

Итак, Ромео пишет стихи.

Зная его, я легко могу в это поверить, хотя он не и не говорил мне ничего о подобных глупостях.

– Даже если это правда – это просто любовная лихорадка, временное увлечение. Это скоро пройдет.

– Пройдет? Вот как?

Она вздрогнула и щелкнула пальцами, служанка бросилась укрывать плащом с меховой опушкой ее колени, в то время как я плавился от жары, потому огонь пылал в камине в полную силу.

– А что ты запоешь, если я скажу тебе, кому он царапает эти свои вирши? Что, если я скажу тебе, что это Капулетти?

Я не смог сдержать выражение изумления на лице.

– Что? Кому же из них?

– Я слышала, что Розалине. Этой убогой.

Она нетерпеливо щелкнула пальцами, как будто желая уничтожить этим щелчком Розалину. А вот я ее мнения о девушке не разделял. Я видел ее темной безлунной ночью несколько месяцев назад – и она заслуживала того, чтобы отнестись к ней со всей серьезностью.

– Если у него любовная лихорадка – она может быть заразна, и весь дом наполнится этой мерзостью. Ты должен положить конец этому безобразию – возьми себе в помощники того мальчика из дома Орделаффи, Меркуцио. Он довольно смышленый, и ему хватит смелости, если дело дойдет до мечей. И вот что главное: если стихи действительно были и вышли за пределы этого дома – вы должны вернуть их. Нельзя допустить, чтобы имя Монтекки стало объектом для уличных насмешек. – Старуха сверлила меня недобрым взглядом. – Я знаю все о твоих ночных похождениях, мой мальчик, и я закрывала на них глаза, потому что они меня устраивали. А теперь побегай-ка на моем поводке. Забери эти письма у девки. И чтобы тихо.

Почему-то я совсем не удивился тому, что бабушка знает о моей тайной карьере Принца Теней.

– А если я откажусь?

В повисшем молчании я слышал, как шипят в очаге и лопаются поленья. Слуги застыли на месте и уставились на меня с нескрываемым любопытством. Никто никогда не перечил старой ведьме. И я сам удивлялся тому, что сейчас делал: видимо, дело и впрямь было в моей матери.

– Тогда, Бенволио Монтекки, – произнесла старуха спокойно, – тобой заинтересуются люди герцога Эскала. Я слыхала, они давно и безуспешно разыскивают какого-то неуловимого ночного вора.

– Вы не сделаете этого. Это опозорит наш дом и моего дядю.

Она равнодушно пожала плечами.

– Возможно, твоего дядюшку давно пора приструнить. Но если ты сделаешь то, о чем я прошу, мальчик, – я сохраню твой секрет. Твой кузен будет спасен, твоя собственная репутация не пострадает – и, само собой, ты сможешь продолжать то, что делал.