Он подходит к ней, и девушка радостно улыбается ему, что-то быстро говоря. Она шепчет, осматривая его лицо и, видимо, интересуется: почему он сидит вместе с нами? Но он молча подхватывает подбородок Флор и поднимает к себе. Её глаза с ужасом и страхом распахиваются, она бормочет свои глупые просьбы, но в одну секунду губы Рафаэля накрывают её. Меня передёргивает от этого, а столовая наполняется шумом и свистом.

– Заткнитесь, – рычит Оливер.

Фу, как ты можешь это делать? Как ты, вообще, смеешь, демонстрировать всем эту гадость, мон шер? Ты что, забылся? Ты…

Парень резко отталкивает Флор, отчего её поднос с едой падает прямо на одежду и вытирает рукой губы, искривляя лицо.

– Думаю, я заслужил хотя бы нормального поцелуя за то, что вытерпел ради тебя. И это ты называешь благодарностью? Конечно, тебе же проще запустить мне руку в трусы и взять мой член в рот. Да, куколка? – Едко и громко произносит Рафаэль.

Какой ты молодец! Ещё!

Придвигаясь ближе к столику, слышу смешки вокруг.

– Да за тебя и сто евро жалко отдать, ты даже целоваться не умеешь. Я так разочарован. Выходит, ты, ничтожество, забитая маленькая девственница, думала, что я не попрошу плату. На будущее, будете это делать с ней, лучше сразу ставьте на колени и пусть сосёт, это у неё выходит лучше, – обращаясь ко всем, он оглядывает девушку, едва стоящую на ногах от унижения и потрясения, и цокает.

– Что ты…

– А что я? Значит, я был избит из-за твоей любвеобильности и попытки стать шлюхой одного из братств, а сейчас играешь роль недотроги?! Вы не считаете, что я имею право требовать от неё хотя бы нормального поцелуя за то, что выкупил её? – Резко перебивает он Флор, и ему поддакивают все, свистят, кто-то выкрикивает: «Покажи сиськи».

– Да нечего там смотреть, поверьте. У Саммер были лучше. Но эта умеет ими елозить по члену. Развлекайтесь, я с ней уже закончил, – бросает он. Взгляд Флор бегает по столовой, а смех, язвительные и вульгарные комментарии вызывают крупные слёзы, бегущие по её лицу.

Она срывается и пытается выбежать из столовой, но студенты пихают её, продолжая издеваться и подливать масла в огонь. Им дай только повод, они обожают находиться в эпицентре скандала, который точно кто-то уже снял, и скоро он будет выложен на сайте. Прекрасно.

Рафаэль возвращается за стол и садится на своё место.

– Это было здорово. Мне понравилось, – смеётся Оливер, хлопая его по плечу, затем его братья, понимая, что Рафаэль заслужил поздравления, присоединяются, развивая тему порнографических умений Флор, отчего парень только молча кивает.

– Хороший мальчик. Ты заслужил поощрение. Кто-нибудь принесите ему поднос со стейком, картошкой и салатом, – подаю я голос. А он не смотрит на меня, когда одна из сестёр с радостью бежит выполнять мой приказ.

Да что ты куксишься? Я же помогла тебе не быть идиотом.

Удовлетворение от случившегося повышает моё настроение. Теперь эта дура и близко не подойдёт к нему, как и он никак не сможет поправить своё положение. Любовь? Не смешите меня. С такими, как она, играют и бросают или поступают с ними, как с её матерью. Наказывают.

Время обеда подходит к концу, а Рафаэль так и не притрагивается к еде, как придурок, гипнотизируя одну точку. Меня это не волнует. Не хочет, его проблемы. Показывает характер, тоже его проблемы, как и голод. Не привыкать ему, видимо. Плевала я на это. Мне неинтересно, что он чувствует сейчас. Мне нравится мысль о том, как Флор ревёт в три ручья и знает, каково это – быть ненужной, униженной и брошенной прилюдно.

– За мной, – произношу я и, попрощавшись с Оливером, направляюсь к аудитории, в которой нам предстоит начать делать свой проект по презентации выдуманного продукта. Рафаэль, конечно же, плетётся за мной, а все вокруг только и говорят о том, что он сделал. Его принимают. Его боятся. Им начинают восхищаться. Вот так просто можно завоевать любовь студентов, показав им, что все они ничтожество. Разве я не права? Права. Не осталось здесь человечности. Только звери в клетках, от которых у меня есть ключи.

Преподаватель что-то объясняет всем, а я влезаю в интернет и делаю покупки, пишу сообщение своему шофёру, чтобы всё доставил максимум через час, иначе пошлю к чёрту. Самое интересное, что отец мне даже не звонит. Хотя, о чём это я? Это нормально. Он работает, катается по странам и развлекается с друзьями. Для своих пятидесяти шести лет он прекрасно выглядит. Гены. Плюс его деньги и статус. Он до сих пор числится в самых неуловимых холостяках нашей планеты, и не собирается нарушать данный статус. Мне это на руку. Я не позволю кому-то другому стать частью нашей семьи. Всегда были только он и я. Папа и его принцесса, на которую он очень редко обращал внимание, лишь задабривал подарками… так было до тех пор, пока ему в голову что-то не ударило, и он не притащил сюда эту макаку. Кризис среднего возраста, наверное, или когда он там бывает, другого объяснения его резкого и повышенного интереса к тому, что он слепил из меня, я не вижу. Мне одиноко. Одежда не может заменить того, что мне необходимо. И я даже не знаю этому определения. Я обычно предпочитаю не думать об этом, но вот сегодня всё пошло не так. Не понимаю, откуда снова взялись эти мысли, погружающие меня в знакомую пучину тёмной печали.

Мне плевать, кто окликает меня, я сажусь в университетское такси, не замечая, идёт ли рядом Рафаэль. Мне просто плохо. И всё это случается в одну секунду, перечёркивая грани допустимого. В такое время я предпочитаю прятаться от всех и переживать внутри дисгармонию, пока она не сойдёт на нет, и я вновь вернусь в нормальное состояние стервозной и избалованной принцессы.

– В душ. Смой с себя вонь обиженной Джульетты и ототри свои губы, от них идёт такой смрад, что меня сейчас вырвет, – не смотря на Рафаэля, произношу я и вхожу к себе в спальню.

Идеальный мир. Идеальная я.

Оглядываю комнату, и стены давят. Снова. Как давно я не чувствовала себя так гадко. Одиночество очень отличается от понятия «одна». Можно быть окружённой миллионом людей, вспышками фотокамер, тысячами сумочек и туфель, но всё это не доставляет никакой радости. Ненавижу это время. Почему кому-то даётся возможность не иметь совести, а у кого-то она просто отсыпается, чтобы за короткое время очнуться, словно ужасная королева, и начать свою адскую игру с разумом? Почему это случается со мной? Ох, нет, я не раскаиваюсь в своих грехах, только чувство незащищённости меня подавляет. Раньше у меня был шанс немного легче пережить этот период, когда рядом была Сиен. Хотя я её не воспринимаю, как кого-то особенного, но всё же… я нуждаюсь в ней.

Переодевшись в просторные брюки и кофту с длинными рукавами, забираясь на постель, ищу новый журнал, чтобы хоть как-то отвлечься. Дверь напротив кровати распахивается и появляется он. Этот парень, Рафаэль, опускающийся на колени в позу собачки, и он ползёт ко мне, покорно ожидая приказов. Его волосы влажные, я не вижу его глаз, но точно знаю – там кипит ненависть.

Хочется рассмеяться и крикнуть: «Мне плевать! Твои чувства и оценка моих действий меня не волнуют ни капли!». Не могу. Так тихо. Наверное, мне не следует поддаваться своим ощущениям, но я не в силах находиться сейчас без поддержки. Она требуется мне. Немного. Капля в океане изо лжи и боли.

– Иди ко мне, – тихо зову его, похлопывая по месту рядом со мной. Рафаэль поднимает голову, и я же ожидала там прочесть отвращение. Пустота. Потухшая зелень, лишь серый тёмный цвет. Но он забирается на кровать, и я вытягиваю ноги, облокачиваясь о спинку кровати.

– Ложись. Головой сюда, – указываю на свои ноги. Подчиняется. Тяжесть тут же придавливает меня к матрасу. Моя рука дрожит, он отвернулся. Почему? Неужели, я настолько ужасна? Наверное, да.

Не я сделала выбор. Не я… он сам. Понимаешь? Всё само получилось, и никто не услышал моих просьб. Никто ни разу не спросил меня: «хочу ли я этого». Я должна, слышишь? Должна быть такой, иначе не достигну цели.

Я никогда не позволяла себе прикасаться к парням именно так. Запускать пальцы во влажные волосы и медленно карябать ими кожу головы, наслаждаясь каждой секундой. Даже Оливер не знает, что я так умею. Он, вообще, мало что обо мне знает. Но мы с ним связаны, и я не против, только вот не разрешу себе быть жалкой рядом с ним.

Не знала, что гладить волосы чужого человека, лежащего рядом со мной, босого, в серых спортивных штанах и в обычной дешёвой футболке, может быть так невероятно спокойно. И всё исчезает.

У меня не было мамы, никогда. Был только папа, но я не видела от него ласки, только нравоучения и миллион раз сделанные напоминания о том, кто я такая, и что меня ожидает. Он приходил, чтобы учить меня бороться, и всё. Но не целовал меня на ночь. Не поправлял одеяло. Не читал сказок. Не говорил со мной о чём-то глупом и детском. Ко мне относились с рождения, как к наследнице и уже умудрённой женщине, хотя я была ребёнком, не понимающим, почему мне запрещено играть на улице, гонять мяч или рисовать пальцами. Сказать, что я была несчастна, не могу. Сначала, я привыкала, а потом, когда осознание происходящего стало обыденностью, перестала вспоминать то, чего никогда не знала. И сейчас, наблюдая, как светлые кончики волос Рафаэля проскальзывают сквозь мои пальцы, горечь и ком из соли застревают внутри, так и не решаясь вырваться наружу и совершить безумное.

А мне выть хочется, понимаешь? Выть оттого, что всё так дерьмово. Выть, ведь ненависть — это единственное, что мне оставили. Я не имею права доверять никому. Мне было больно, и я несу это в себе. Не хочу больше быть жертвой. Никогда… я не вытерплю. Мне так одиноко даже рядом с тобой, мон шер. И если бы у меня была возможность стать кем-то другим, исчезнуть к чёрту отсюда, то я бы сказала своё последнее слово и испарилась, освободив себя от оков и обвинений.

– Лучше ничего не чувствовать, мон шер. Ни к кому. Это никогда не приводит к хорошему результату. Жалость тоже запрещена. Смертельна. Любовь. Забудь о ней в этом месте. И знаешь, тебе бы следовало вернуться в свой мир, там бы ты не менялся, не метался среди нас, не понимая, что всё одинаково. Нет никаких отличий. Везде живёт боль и есть полоса препятствий. Надо завести себе питомца, это меня успокаивает, – приподнимаю уголок губ и, хватая Рафаэля за волосы, заставляю посмотреть на меня. Да он заснул. Вырубился и сейчас недоумённо моргает, но затем отводит глаза, не желая больше видеть меня. Отчего-то это так неприятно. Его синяки на лице, красные капли крови, застывшие во взгляде, вызывают сочувствие. Зря он так. Зря. Никто не оценит.

Перемещаю его голову на кровать, а сама скатываюсь с неё.

– Лежи, – бросаю я, подходя к сумке, и нахожу телефон. Проверяю сообщения и, откладывая мобильный, выхожу из спальни, глазами ища нужную вещь. Пакет лежит на диване, как и было написано. Беру его и возвращаюсь.

– Поднимись, – не смотря на парня, говорю я и открываю упаковку покупки. Всё, как и заказывала.

– Сними футболку.

Поджимает губы и нехотя стягивает её с себя. Татуировки играют на его мышцах, когда опускает руки. Странные рисунки. Какие-то узоры, образующие что-то вроде сада, переплетённые стебли с крупными шипами. Подхожу к нему и дотрагиваюсь пальцами до немного вспухшей кожи. Шипит, дёргается.

– Стой. Я только проверяю, – тихо произношу, ощупывая место удара. Рёбра не повреждены, но ушибы сильные. Ему сложно сделать глубокий вдох, надо бы в медицинский кабинет, но не пойдёт. Я так думаю. Он не из тех людей, что бегут за помощью из-за царапины. А это всё для него именно она. У него есть шрамы. Мелкие, видимо, ножевые ранения из-за драк или потасовок. Я слишком долго изучаю его широкую грудь, забитую чёрной краской. Что это означает? Но я не могу спросить, только высыпать на кровать мази, бинты, обеззараживатель и эластичный корсет. Именно его я и собираюсь использовать. Честно, я не врач, но всегда слышу разговоры парней и запоминаю их. Оливер любит помахать кулаками, и такого рода вещи у него всегда есть в аптечке.

– Не думай, я не испытываю к тебе ничего. Но раз ты принадлежишь мне, то я должна заботиться о своём питомце. Я ответственна за твоё состояние, – прочищаю горло, избегая взглянуть в его глаза, стягиваю корсет и застёгиваю его на крючки.

– Боль будет сильнее. Мазь с охлаждающим эффектом поможет снять её. Таблетки. И для твоего лица. Оно и так было не особо красивым, сейчас, вообще, ужасное, – добавляю я, собирая препараты в пакет.

– Одевайся и опустись на пол, зализывай свои раны дальше сам. Я хочу почитать в тишине, – опускаю руку, и пакет падает из неё, рассыпая содержимое. Конечно, я могла бы передать ему в руки. Не возьмёт. Будет отворачиваться, всем своим видом демонстрируя брезгливость и ненависть. А так, вероятнее, что он воспользуется тем, что я купила для него. Сама купила. Он не просил, я сделала это. Почему? Не знаю.