– Майкл, – сказала я. – Мне так жаль, честное слово. Я никогда не думала, то есть я даже…

Мне было так неловко, что я даже не могла выразить это словами. Я чувствовала себя полной идиоткой. Вроде как за обедом, когда Майкл рассказывал о социологии в научной фантастике – они обсуждали эту тему на занятиях – и о том, что в романе Оруэлла «1984» лотерея используется как способ управления массами: им дают ложную надежду, что в один прекрасный день они смогут бросить проклятую работу, и о том, что в романе «451° по Фаренгейту» жена Монтага, абсолютно бесчувственная к его переживаниям из-за того, что приходится ради заработка жечь книги, только и делает, что обсуждает с подружками по телефону какой-то сериал под названием «Белый клоун». В этом месте я не могла не вспомнить, что мы с Лилли и Тиной если не все время, то уж половину времени только о том и говорим о сериале «Зачарованные». Но это такой классный сериал, что не понимаю, как о нем можно НЕ говорить? Хотя, возможно, так и было задумано правительством, чтобы отвлечь наше внимание от политики вырубания национальных лесов и принятия законов, которые не позволяют подросткам обращаться за помощью к специалистам по репродуктивному здоровью без согласия родителей. Кроме того, иногда мне кажется, что Майкл не перестает говорить о передачах, которые ему нравятся, например, «24», или в последнее время «60 минут». Одним словом я как могла старалась загладить вину за то, что не пригласила Майкла в отель. Я накрыла его руки своими, заглянула ему в глаза и сказала:

– Майкл, мне правда очень, очень жаль. Не только из-за этого, но… вообще из-за всего.

Но вместо того чтобы сказать, что уже простил меня, или еще что-нибудь в этом роде, Майкл просто бросил:

– Хорошо. Теперь вопрос в том, когда ты БУДЕШЬ готова?

Я спросила:

– К чему?

И тут он сказал:

– К этому.

Мне понадобилась, наверное, целая минута, чтобы осознать, что он имел в виду. И тогда, когда до меня наконец дошло, я стала ярко-красной.

– Э-э…

Я быстро подумала.

– Может, после ежегодных танцев? На двуспальной кровати с атласными простынями в «Четырех сезонах», в «люксе» с видом на Центральный парк, с шампанским и клубникой в шоколаде по случаю прибытия и с ароматической ванной после, и с вафлями на двоих в постель на следующее утро.

На это Майкл очень спокойно ответил:

– Во-первых, я никогда больше не приду на школьные танцы, и ты это знаешь. А во-вторых, я не могу себе позволить «люкс» в «Четырех сезонах», что ты тоже знаешь. Так что подумай и дай другой ответ.

Черт! Тине повезло, что у нее такой бойфренд, которым можно вертеть как угодно. Ну почему Майкл не такой покладистый, как Борис?

Я судорожно пыталась придумать хоть какой-нибудь выход из положения. Все пошло СОВСЕМ НЕ ТАК, как я себе мысленно представляла. Я представляла, что скажу Майклу, что я не готова делать Это, он скажет «О'кей», мы немного поиграем в «Боггль»[5] и этим дело кончится. Плохо, что на практике ничто никогда не происходит так, как я себе представляла. В конце концов я решила, что сейчас самая лучшая тактика – затягивание.

Я спросила:

– Я что, должна решить это прямо сейчас? Моя голова сейчас занята самыми разными мыслями. Например, вполне возможно, что в эту самую минуту мама подвергает Рокки какой-нибудь страшной опасности, например, танцует с ним местные народные танцы или кормит местным печеньем, которое жарится в раскаленном масле. А в понедельник у меня еще эти дурацкие дебаты… Я упоминала, что бабушка и Лилли занялись этим вместе? Так что, как видишь, я в ауте. Можно я отвечу как-нибудь в другой раз?

– Пожалуйста.

Майкл сказал это с такой милой улыбкой, что мне сразу захотелось придвинутся к нему и расцеловать… пока он не добавил:

– Но имей в виду, Миа, я не собираюсь ждать до бесконечности.

Это заставило меня притормозить как раз когда мои губы были на пути к его губам. Потому что Майкл вовсе не имел в виду, что не собирается ждать моего ответа до бесконечности. О, нет. Он имел в виду другое: он не собирается ждать до бесконечности, когда же мы займемся Этим Делом. Он сказал это не с угрозой в голосе – ничего подобного. Он сказал это легко, вроде как даже шутливо, но я-то чувствовала, что это не шутка. Потому что парни на самом деле рассчитывают, что девушки будут заниматься с ними Этим Делом. Когда-нибудь.

Я не знала, что сказать. Если честно, думаю, я и не смогла бы заговорить, даже если бы попыталась. К счастью, мне не пришлось ничего говорить, потому что в дверь постучали и из коридора донесся голос Ларса:

– Принцесса, игра кончилась. Уже первый час ночи, нам пора.

Конечно, мы с Майклом отскочили друг от друга как ошпаренные и разбежались по разным сторонам комнаты.

(Я только что спросила Ларса, как он ухитряется всегда так невовремя или, может быть, наоборот, очень вовремя, прерывать меня, когда я наедине с Майклом. И вот что он мне ответил: «Пока я слышу голоса, я не беспокоюсь. Но когда становится тихо, я начинаю задумываться, что там у вас происходит. Потому что, не в обиду вам будь сказано, Ваше Высочество, вы говорите очень много».)

Так что вот.

Лана была права.

Все ребята хотят заниматься Этим Делом.

И Майкл тоже.

Моя жизнь кончена.


Конец.


Взять на заметку: позвонить маме и напомнить, что она все еще кормит ребенка грудью, так что даже если ей там, рядом со своей мамочкой, захочется выпить немного джина с тоником, сейчас это может быть очень вредно для умственного развития Рокки.


13 сентября, воскресенье, полдень, мой номер в «Плазе»

Ну почему я не могу жить так, как живут дети в сериале «К»? Никто из них не принцесса. Никто не нарушает экологическое равновесие на своей родине, выпуская в местную бухту десять тысяч улиток. Ни у кого из них нет бойфренда, который рассчитывает, что его девушка когда-нибудь станет делать Это. Хотя, пожалуй, у некоторых есть. Но все равно. В сериалах все бывает по-другому.


13 сентября» воскресенье, 13.00, мой номер в «Плазе»

Ну почему они все не оставят меня в покое? Если я хочу упиваться своим горем, так это мое право. В конце концов, я же принцесса!


13 сентября, воскресенье, 14.00, мой номер в «Плазе»

Эх, если бы можно было прямо сейчас поговорить с Майклом! Он мне недавно звонил, но я не взяла трубку. Он передал через гостиничного оператора такое сообщение: «Привет, это я. Ты еще здесь или уже вернулась домой? Туда я тоже попытаюсь дозвониться. В любом случае, если получишь это сообщение, перезвони».

Ну да, перезвони. Чтобы он порвал со мной за то, что я не рвусь заняться с ним Этим Делом? Нет уж. Ни за что не дам ему такой возможности.

Я попыталась позвонить Лилли, но ее не оказалось дома. Доктор Московитц сказала, что понятия не имеет, где ее дочь, и попросила, если я ее найду, передать, что пора выгуливать Павлова.

Надеюсь, Лилли не пытается снова тайком вести съемки через окно монастыря Священного сердца. Она почему-то убеждена, что монахини держат нелегальную лабораторию по производству метамфетаминов, но в прошлый раз вышло как-то неловко: она послала видеозапись в местное полицейское управление, а оказалось, что на кассете записаны только монахини, играющие в «Бинго».

О-о, по телевизору идет «Сэйлор Мун»!

Везет Сэйлор Мун, что она мультяшный персонаж. Если бы я была мультяшной героиней, у меня бы точно не было ни одной из проблем, которые есть сейчас. А даже если бы и были, то они бы обязательно разрешились к концу очередной серии.


13 сентября, воскресенье, 15.00, мой номер в «Плазе»

Это самое настоящее нарушение моих личных прав. Я хочу сказать, если я хочу проваляться весь день в постели, мне надо дать такую возможность. Если бы ОНА сама хотела того же, а я бы ворвалась в ЕЕ номер и заявила бы ей, что хватит, дескать, жалеть себя, села бы рядом с ней и начала бы ее донимать, готова поспорить, она бы ни за что не поддалась. Наверное, она бы бросила в меня стаканом с «сайдкаром» или еще что-нибудь подобное выкинула. Но почему-то если ОНА ведет себя со мной таким манером, то это как бы нормально. Она беспрепятственно врывается в мой номер и приказывает мне перестать жалеть себя.

Вот сейчас она машет передо мной золотым ожерельем. Медальон на нем размером почти с голову Толстого Луи и весь усыпан драгоценными камнями. Такой медальон, наверное, подошел бы какому-нибудь крутому рэпперу.

– Амелия, ты знаешь, что у тебя перед глазами? – спрашивает бабушка.

– Бабушка, если ты пытаешься меня загипнотизировать, чтобы я больше никогда не обкусывала ногти, – сказала я, – то ничего не выйдет. Доктор Московитц уже пытался.

Но бабушка словно не услышала моих слов.

– То, что ты сейчас видишь, представляет собой бесценную историческую реликвию Дженовии. Ожерелье принадлежало твоей тезке, святой Амелии, покровительнице Дженовии.

– Извини, бабушка, – сказала я, – но меня назвали в честь Амелии Эрхарт, отважной летчицы.

Бабушка фыркнула.

– Ничего подобного. Тебя назвали в честь святой Амелии и никого иного.

– Извини, бабушка, – сказала я, – но мама мне точно сказала, что…

– Мне все равно, что тебе говорила твоя мать, – перебила бабушка. – Тебя просто-напросто назвали в честь святой покровительницы Дженовии. Святая Амелия родилась, в 1070 году, она была простой крестьянской девушкой, ее самым любимым делом было ухаживать за стадом дженовийских коз, принадлежащих ее семье. Когда она пасла отцовское стадо коз, она часто пела дженовийские народные песни, говорят, у нее был один из самых красивых, самых мелодичных голосов. Между прочим, гораздо красивее, чем голос этой ужасной Кристины Агилера, от которой ты, кажется, в восторге.

Привет. Откуда бабушка вообще это знает? Она что, жила в 1070 году? И вообще, у Кристины голос диапазоном в семь октав. Или около того.

– В один прекрасный день, когда Амелии было четырнадцать лет, – продолжала бабушка, – она пасла свое стадо неподалеку от границы Дженовии с Италией и случайно заметила, что к границам Дженовии приближается итальянский граф с войском наемников, которых он привел из ближайшего замка. Такая же быстроногая, как ее любимые козочки, Амелия подкралась поближе к злодеям и поняла, что они замыслили нападение на ее любимую родину. Граф собирался дождаться заката и под покровом ночи завладеть дженовийским замком и его обитателями, чтобы прибавить наши земли к своим и без того обширным владениям. Сообразительная Амелия поспешила обратно к стаду. Солнце уже клонилось к горизонту, и Амелия поняла, что ей не удастся вовремя вернуться в поселок и сообщить о коварных планах графа. К тому времени он будет уже в пути. Поэтому вместо того, чтобы бежать домой, она принялась петь одну из жалобных народных песен, делая вид, будто не замечает, что всего за несколько пригорков от нее стоят десятки закаленных в боях солдат.

И тут произошло чудо, – продолжала бабушка. – Презренные наемники один за другим стали засыпать, убаюканные мелодичным голосом Амелии. Когда, наконец, и сам граф погрузился в глубокий сон, Амелия поспешила к нему, прихватив топорик, который всегда носила при себе на всякий случай, чтобы обрубать ветки ежевики, цеплявшиеся за шерсть ее любимых овечек. Она отрубила итальянскому графу голову, высоко подняла ее и показала всем солдатам, которые внезапно проснулись.

– Пусть это послужит предупреждением любому, кто задумает завоевать мою любимую Дженовию! – закричала Амелия, размахивая мертвой головой графа.

И тут наемники пришли в ужас. Поняв, что эта маленькая бесстрашная девочка являет собой пример бойца, одного из тех, с кем им придется иметь дело, если они ступят на землю Дженовии, они поспешно собрали вещи и быстро поскакали туда, откуда пришли. А Амелия вернулась к своей семье, захватив в качестве доказательства правдивости своего удивительного рассказа голову графа, и была тут же объявлена спасительницей страны. Она жила долго и счастливо на своей родине до конца дней своих.

Тут бабушка нажала какую-то кнопку на медальоне, и он открылся.

– А это, – сказала бабушка театральным голосом, – все, что осталось сегодня от святой Амелии.

Я посмотрела на предмет, который лежал внутри медальона.

– Гм.

– Не бойся, Амелия, – сказала бабушка, – ты можешь до этого дотронуться. Это право дается только членам королевской семьи Ренальдо, можешь им воспользоваться.

Я протянула руку и потрогала то, что было внутри. На ощупь эта штука походила на камень.

– Гм, – снова сказала я. – Спасибо, бабушка, но я не знаю, как мне может помочь прикосновение к какому-то святому камню.