Одно из двух: или это действительно произошло, или моя покровительница, святая Амелия, слегка поколдовала на небесах и одолжила мне немного своего боевого задора. В любом случае, даже хотя меня по-прежнему подташнивало и все такое, когда я подошла к трибуне и вспомнила бабушкины наставления насчет того, что нельзя опираться на трибуну локтями, я сделала нечто совершенно невиданное в истории выборов президента студенческого совета в средней школе имени Альберта Эйнштейна. Я сняла микрофон с подставки и, держа его в руке, вышла вперед и остановилась ПЕРЕД трибуной.

Да-да, перед! Так, что мне не за что было спрятаться.

Некуда было скрыться.

Ничто не разделяло меня и моих слушателей.

И тогда, когда зал впал в оцепенение, пораженный моим неожиданным ходом, я сказала (понятия не имею, откуда вдруг взялась эта волна слов, которая из меня хлынула):

– «Посылайте мне своих угнетенных, бедных, утомленных, жаждущих обрести свободу, оказавшихся лишними на ваших изобильных берегах». Эти слова написаны на статуе Свободы. Это первое, что видели миллионы иммигрантов, впервые ступая на землю этой страны. Это декларация заверяет их, что в гигантском плавильном котле наций все нации одинаково желанны, независимо от социально-экономического статуса, независимо от цвета ее волос, независимо от того, с кем она встречается, независимо от того, делает ли она эпиляцию, бреется или ходит как есть, независимо от того, занимается ли она спортом или нет. Но не является ли таким же плавильным котлом наша школа? Разве мы – не группа людей, которых судьба свела вместе на восемь часов в день, предоставив нам заботиться о себе кто как сможет?

Но несмотря на тот факт, что здесь, в школе имени Альберта Эйнштейна, мы образуем некую отдельную нацию, я не вижу, чтобы мы действовали как нация. Вместо этого я вижу кучку людей, которые разделились на группировки для защиты друг от друга и которые панически боятся принять в свою узкую группку избранных кого-то нового, любого из «угнетенных, бедных, утомленных, жаждущих вздохнуть свободно».

Что просто отвратительно.

Я выдержала паузу и увидела, как по рядам слушателей прошел ропот удивления. Ларри Кинг прошептал что-то на ухо бабушке. Но меня это вроде как даже не особенно волновало, Я хочу сказать, мне по-прежнему казалось, что меня может вырвать прямо на спортсменов, которые сидели в первых рядах. Но меня не вырвало. Я просто взяла и продолжила говорить. Как… Ну да, как святая Амелия.

– История знает немало попыток найти идеальную форму управления. Многие формы были испробованы и отвергнуты. Одной из таких форм было управление на основании божественного права – форма, которую эта страна отвергла сотни лет назад.

Однако по какой-то непонятной причине в этой школе божественное право, похоже, действует до сих пор. Есть целый ряд людей, которые, кажется, уверены, что обладают врожденным правом управлять, потому что они более привлекательны, чем остальные, или лучшие спортсмены, или их чаще приглашают на вечеринки, чем остальных.

Сказав это, я очень выразительно посмотрела на Лану, а потом заодно уж и на Рамона, и на Тришу. Затем я снова посмотрела на слушателей. Большинство из них смотрели на меня, разинув рты, и вовсе не потому, что у них, как у Бориса, искривленная носовая перегородка. – Это люди, которые находятся на вершине эволюционной лестницы, – продолжала я. – У них самый красивый цвет лица. Их фигуры похожи на фигуры моделей, которых мы видим в журналах. У этих людей всегда раньше всех появляются самые модные рюкзаки или темные очки. Это популярные ребята. Это ребята, которые хотят, чтобы вы мечтали быть чуть больше похожими на них.

Но я, стоя здесь сегодня перед вами, могу вам сказать: я побывала среди них. Да-да, я тоже побыла среди популярных. И знаете что? Это все жульничество. Эти люди, которые ведут себя так, будто имеют право управлять вами и мной, на самом деле совершенно не пригодны для этой работы. И знаете, почему? По той простой причине, что они не верят в самые фундаментальные принципы нашей нации, которые гласят: ВСЕ ЛЮДИ СОЗДАНЫ РАВНЫМИ. Ни один из нас не лучше других, сидящих в этом зале. И это относится к любым принцессам, которые могут здесь оказаться.

Моя последняя фраза вызвала смех, хотя, по правде говоря, я не пыталась острить. И все-таки этот смех меня немного подбодрил. Я хочу сказать… я сумела заставить людей смеяться. И они смеялись не надо мной, а над тем, что я сказала. И смеялись без издевки. Не знаю, как сказать, но это было… в общем, это было круто. А потом вдруг, хотя мои ладони все еще были мокрыми от пота и пальцы у меня до сих пор дрожали, я почувствовала себя как… короче, мне стало хорошо.

– Послушайте, – сказала я. – Я не собираюсь обещать вам золотые горы, которые, как вы знаете не хуже меня, я все равно не могу обеспечить. – Я посмотрела на Лану. Она сидела со скрещенными руками и, когда я посмотрела, состроила мне гримасу. Я снова повернулась к слушателям. – Более длинный перерыв на ланч? Вы же понимаете, что совет попечителей никогда это не одобрит. Больше спорта? Если тут есть люди, которые на самом деле чувствуют, что их потребности в спорте не удовлетворяются?

Несколько человек подняли руки.

– А есть ли в зале такие, кто чувствует, что не удовлетворяются его или ее творческие или образовательные потребности? Есть ли такие, кто считает, что нашей школе нужен литературный журнал или что фотокружку нужны новые цифровые технологии для обработки фотографий и видеозаписей, или что драмкружку не помешает новая осветительная система для сцены, или кружку искусств нужна новая печь для обжига керамики, и что все это нужнее, чем очередной кубок, полученный на окружном чемпионате по футболу?

На этот раз поднялось гораздо больше рук.

– Ну вот, – сказала я, – так я и думала. В нашей школе существует реальная проблема, существование которой слишком долго игнорировалось, а именно: меньшинство принимает решение за большинство. И это совершенно неправильно.

Кто-то издал одобрительный вопль. Причем я даже не думаю, что это была Лилли, Эта поддержка прибавила мне храбрости и я продолжала:

– На самом деле это не просто неправильно. Это – полное нарушение принципов, на которых строилась наша нация. Как говорил философ Джон Локк, «правительство легитимно лишь в той степени, в какой оно опирается на согласие людей на то, чтобы ими управляли». Вы уверены, что согласны, чтобы привилегированное меньшинство управляло вами и принимало за вас решения? Или вы предпочитаете дать право принятия решения тому, кто действительно вас понимает, кто разделяет ваши убеждения, ваши надежды, ваши мечты? Тому, кто сделает все от него зависящее, чтобы был услышан ВАШ голос, а не голос так называемого популярного меньшинства?

Послышался еще один вопль восторга, и этот раздался даже не в рядах моих друзей, а совсем в другой части трибун. За ним раздался третий, а потом послышались отдельные хлопки. Кто-то крикнул: «Давай, Миа!»

Вот это да.

– Э-э… спасибо, Миа. – Краем глаза я заметила, что директриса Гупта сделала шаг в мою сторону. – Из твоего выступления мы узнали много нового.

Но я сделала вид, что не слышала. Директриса давала мне знак, чтобы я села, сошла со сцены и снова съежилась на своем стуле. А я не обращала на нее внимания. Потому что я сказала еще не все, что хотела.

– Но это еще не все, что в этой школе неправильно, – сказала я в микрофон.

Мой голос гремел над залом, отдаваясь от стен, и мне это очень нравилось.

– Что вы скажете о людях, работающих в этой самой школе и называющих себя учителями, которые, по-видимому, считают, что только их собственная форма выражения имеет право на существование. Собираемся ли мы и дальше терпеть, когда наши наставники в довольно субъективных областях, например… скажем, в английском, говорят нам, что тема наших сочинений никуда не годится, потому ее можно считать – кто-нибудь может посчитать – ее недостаточно серьезной и актуальной? Если, к примеру, я решу написать сочинение об историческом значении японского анимэ или манга, означает ли это, что мое сочинение будет менее ценным, чем чье-нибудь другое, посвященное, например, вулкану в Йеллоустонском парке, который может в один прекрасный день взорваться и уничтожить десятки тысяч людей?

Все стали перешептываться, потому что они не знали, что Йеллоустонский парк – это не просто резервуар из застывшей магмы, а многие наверняка по незнанию даже проводили там каникулы.

– Или, – продолжала я, – что мое сочинение о японском анимэ или манга точно так же важно, как и сочинение о вулкане в Йеллоустоне, потому что, узнав о существовании этого вулкана – а мы теперь о нем знаем, – мы нуждаемся в чем-нибудь занимательном, что помогло бы нам отвлечься от мыслей о вулкане, и таким занимательным предметом как раз и могут быть японские анимэ или манга.

На мгновение в зале повисло ошеломленное молчание. Потом кто-то из середины трибуны крикнул: «Финальная фантазия!» Кто-то другой выкрикнул: «Драгонболл!» Еще один голос откуда-то сверху подсказал: «Покемон!», и все засмеялись.

– Не спорю, возможно, такие вещи, как лотерея и телевидение и были изобретены для того, чтобы продавать товары, выманивать у трудового народа добытые нелегким трудом деньги, внушать всем нам ложное ощущение безмятежности, отвлекать нас от истинных ужасов окружающего мира. Но кто знает, возможно, нам необходимо что-то, что может нас отвлечь, чтобы в свободное время мы могли отдохнуть и получить удовольствие, – продолжала я. – Разве это плохо, сделав все дела, устроиться перед телевизором и посмотреть интересный сериал? Или, к примеру, попеть под караоке? Или почитать комиксы? Неужели культура обязательно должна быть сложной и трудной для понимания? Лет через сто, когда мы все уже умрем от извержения Йеллоустонского вулкана или из-за таяния полярных льдов или потому что кончится нефть или потому что планетой завладеют ядовитые водоросли, и когда те, кто останется от человечества, захотят заглянуть в человеческую цивилизацию начала двадцать первого века, как вы думаете, что лучше опишет жизнь, которую мы вели на самом деле – эссе о способах эксплуатации человека средствами массовой информации или одна единственная серия «Сэйлор Мун»? Извините, но по мне анимэ лучше.

И тут зал как будто взорвался. Не потому, что ребята из компьютерного клуба наконец сумели построить робота-убийцу и выпустили его в ряды болельщиц, а из-за моих слов. Честное слово. Из-за того, что сказала я, Миа Термополис. Но дело в том, что я еще не закончила. Мне пришлось кричать, чтобы перекрыть гром аплодисментов.

– Итак, сегодня, когда вы будете отдавать свой голос на выборах президента студенческого совета, задайте себе вопрос: «Что означает слово «народ» во фразе «власть народа, власть для народа»? Означает ли это слово небольшую группку привилегированных граждан? Или обширное большинство простых граждан, тех, кто не родился с серебряной ложкой во рту? И после этого отдайте свой голос тому кандидату, который, по вашему мнению, лучше всего представляет ваши интересы, интересы народа.

После этого я с бешено бьющимся сердцем повернулась к директрисе Гупте, бросила ей микрофон и выбежала из зала. Под гром аплодисментов.

Я сбежала в туалет и закрылась в кабинке. Суть в том, что я чувствовала себя очень странно. Я хочу сказать, никогда в жизни я вот так не выходила перед публикой и не делала ничего подобного. Я, правда, выступала по поводу счетчиков для парковки, но это было совсем другое дело. Я не просила людей поддержать меня лично. Я агитировала их в поддержку меньшего ущерба для инфраструктуры и более высоких поступлений в бюджет. А это, можно сказать, совсем плевое дело.

Но сегодня – совсем другое дело. Сегодня я просила людей довериться мне и отдать мне свои голоса. И это вам не Дженовия, где поддержка мне, можно сказать, обеспечена автоматически, потому что у них все равно нет никакой другой принцессы. Только я. И что бы я ни сказала, все проходит. Точнее, будет проходить, когда я взойду на трон.

Ой, в коридоре слышны голоса. Должно быть, дебаты закончились. Интересно, что Лана сказала в своем опровержении? Наверное, мне стоило остаться, чтобы выступить с опровержением на ее опровержение. Но я не смогла, просто не смогла.

О, нет, только не это! Сюда идет Лилли…


14 сентября, понедельник, ТО

Ну, это было занятно. Я имею в виду ланч. Все считали своим долгом остановиться возле моего столика, поздравить меня и сказать, что я завоевала их голоса. Это было даже круто. Я хочу сказать, ко мне подходили не только ребята из нашей группировки – группировки ботаников, но и скутербои, и панки, и члены драмкружка и даже несколько спортсменов. Было так странно разговаривать с ними, ведь обычно, когда мы встречались в коридоре, они меня просто не замечали.