ПОЖАЛУЙСТА ПОЖАЛУЙСТА ПОЖА­ЛУЙСТА ПОЖАЛУЙСТА ПОЖАЛУЙСТА ПОЖАЛУЙСТА ПОЖАЛУЙСТА


8 мая, четверг, позже, моя комната

Это был не Майкл. Но близко. Московитц, но не тот.

Вообще-то, конечно, я думаю, что Лилли надо было собрать всю свою храбрость, чтобы прийти сюда. Прийти после того, что я из-за нее пережила. И неважно, страдает она синдромом Аспергера или нет. Она превратила мою жизнь в настоящий ад, который продолжался несколь­ко последних дней, а теперь появилась у моих дверей, рыдая и умоляя о прощении.

Но что я могла поделать? Не могла же я за­хлопнуть дверь у нее перед носом. Нет, я, ко­нечно, могла, но этот поступок был бы совер­шенно недостоин принцессы.

Вместо этого я ее пригласила войти — но холодно. Очень холодно. Кто теперь из нас сла­бый, хотела бы я знать, а?

Мы прошли в мою комнату. Я закрыла дверь (мне можно закрывать дверь, если у меня в гос­тях кто угодно, кроме Майкла).

И тут Лилли совсем расклеилась.

Не так, как я ожидала: с искренним раская­нием и извинениями, которые я заслужила. Во-первых, как чудовищно она вела себя по от­ношению ко мне, во-вторых, трепала мое доб­рое имя и мою королевскую родословную по всем углам, в присущей ей бесцеремонной ма­нере.

Нет, нет. Ничего подобного. Вместо этого Лилли плакала, потому что услышала о Тине и Борисе.

Все правильно. Лилли плачет, потому что хочет обратно своего бойфренда.

Серьезно! И это после того, как она с ним обошлась!

Я сижу и потрясенно молчу, глядя на Лил­ли, пока она разглагольствует. Она топает по моей комнате в своем пиджаке в стиле Мао и ботинках, трясет блестящими кудряшками, и ее глаза за стеклами очков (видимо, револю­ционеры, работающие на благо народа, контакт­ные линзы не носят), полны горьких слез.

— Как он мог? — стонет она. — Я отверну­лась от него буквально на пять минут — пять минут! — и он убегает с другой девушкой? О чем он думал?

Не могу удержаться и говорю: что мог Бо­рис подумать, когда увидел ее, Лилли, свою девушку, с другим парнем. В МОЕМ шкафу. Целующихся.

— Борис и я никогда не клялись встречать­ся исключительно друг с другом, — настаива­ет она. — Я говорила ему, что я — беспокойная птица... меня нельзя связать и усадить на одно место.

— М-да, — сказала я, — может, ему как раз и нравятся те, которых можно усадить?

— Вроде Тины, что ли? — Лилли трет гла­за. — Не могу поверить, что она могла так по­ступить со мной. Неужели она не понимает, что не сделает Бориса счастливым? Он гений, меж­ду прочим. Гения и манеру поведения с ним мо­жет понять только другой гений.

Я сухо напомнила Лилли, что хоть я и не гений, но вроде неплохо обращаюсь с ее братом, чей ай-кью составляет 179 процентов, между прочим.

Но я не стала упоминать, что он все еще от­казывается идти на выпускной.

— Ой, умоляю тебя, — фыркнула Лилли, — Майкл с ума по тебе сходит. Кроме того, ты же занимаешься в классе талантливых и одарен­ных. Ты же ежедневно видишь действующих гениев. А Тина-то что может о них знать?

— Эй, — жестко сказала я. — Тина — мой друг. Гораздо лучший, чем ты была в последние дни.

Лилли сообразила скорчить виноватый вид.

— Ну, извини, пожалуйста, Миа, — сказа­ла она. — Клянусь, я не знаю, что на меня на­шло. Я просто увидела Джангбу и... ну, кажет­ся, совсем с ума сошла. Стала рабыней гормо­нов.

Честно говоря, я удивилась, услышав это. Джангбу и правда очень симпатичный, но я никогда не знала, что физическая сторона для Лилли так важна. В конце концов, они с Бори­сом встречаются уже целую вечность.

Но, очевидно, между ней и Джангбу все было основано на физической страсти.

Боже. Интересно, до чего у них дошло? На­верное, спрашивать неделикатно? А принимая во внимание, что мы больше не лучшие подру­ги, видимо, это уже просто не мое дело.

Но если она добралась до самого-самого, я ее убью.

— Между мной и Джангбу все кончено, — объявила Лилли трагично. Так трагично, что Толстый Луи, который не любит Лилли и обыч­но прячется при ее появлении в шкафчик с моей обувью, попытался залезть в мой зимний са­пог. — Я думала, что у него сердце пролетария. Мне казалось, что наконец-то я нашла челове­ка, который разделяет мою страсть к обществен­ной работе и рабочему движению. Но, увы... я была не права. И так не права, что даже страшно. Не может у меня быть душевной бли­зости с человеком, который хочет продать свою историю средствам массовой информации.

Оказалось, что к Джангбу обратились из журналов, в том числе из «Людей» и ежене­дельника «Мы», которые наперебой хотят ку­пить эксклюзивные права на подробности его схватки со вдовствующей принцессой Дженовии и ее собакой.

— Да что ты? — я страшно этому удиви­лась. — И сколько они ему предлагают?

— В последний раз, когда я говорила с ним, цифра уже выражалась шестизначным чис­лом. — Лилли вытерла глаза уголком кружева, подаренного мне кронпринцем Австрии. — Ему больше не нужна работа в «Хот Манже». Он хочет открыть собственный ресторан и назвать его «Нош в Непале».

— Ух ты, — посочувствовала я Лилли. Я правда посочувствовала. Я же знаю, как бывает мерзко, когда кто-нибудь оказывается предателем. Особенно тот, с кем ты, казалось, был душевно близок. Особенно, когда он це­луется так же классно, как Джош, то есть, Джангбу.

Но я не собираюсь прощать Лилли только потому, что мне ее жалко. Может, мне не хва­тает самоактуализации, но гордость-то есть.

— Хочу, чтобы ты знала, — говорит Лил­ли, — я поняла, что не люблю Джангбу еще до того, как началась вся эта заморочка с забастов­кой. Я никогда не переставала любить Бориса, ведь он из-за меня глобус бросил себе на голо­ву. Понимаешь, Миа, он же хотел, чтобы у него из-за меня были шрамы. Вот как он меня лю­бит. Ни один парень еще не любил меня так, чтобы по-настоящему рисковать, испытывать физическую боль и... Джангбу бы точно не стал. Знаешь, он слишком увлекся своей славой. Он не такой, как Борис. Борис в тысячу раз та­лантливее и одареннее, чем Джангбу, и ОН не знаменитый.

Я не имею понятия, что на такое отвечают. Наверное, Лилли догадалась об этом, потому что внезапно нахмурилась и прищурилась на меня.

— Не могла бы ты хоть НА МИНУТКУ пре­кратить писать и сказать мне, как получить Бориса обратно?

Мне было нелегко, но я заставила себя ска­зать Лилли, что ее шансы получить обратно Бориса равны нулю. Даже меньше, чем нулю, Как в отрицательных многочленах.

— Тина с ума по нему сходит, — сказала я ей, — и мне кажется, он испытывает к ней то же самое. Он даже подарил ей фотографию с автографом Джошуа Белла...

Тут Лилли схватилась за сердце в экзистен­циальной боли. Или, может, не в такой экзистен­циальной, потому что я не знаю, что означает это слово. Все равно, она схватилась за сердце и трагически упала поперек моей кровати.

— Ведьма! — завыла она так громко, что я испугалась мистера Джанини, который мог войти и попросить сделать «Очарованных» по­тише. — Мерзкая ведьма с черным сердцем! Та­кой удар в спину! Я ей покажу, как красть моих парней! Я ей покажу!

Тут мне пришлось сказать Лилли серьезную вещь. Я сказала, что ни при каких обстоятель­ствах не надо никому ничего «показывать». Я сказала, что Тина по-настоящему и искрен­не восхищается Борисом, а это и есть то, чего он всегда хотел: любить и быть любимым в от­вет, прямо как Эван Макгрегор в «Мулен-Руж». Я сказала ей, что если она любит Бориса так, как утверждает, то оставит его и Тину в покое и даст им спокойно провести последние школь­ные недели вместе. Затем, если осенью Лилли поймет, что все еще хочет вернуть Бориса, она может что-нибудь ему сказать. Но не раньше.

Лилли немного обалдела от моей мудрости и такого прямого совета. По-моему, она все еще переваривает его. Она сидит на краешке моей кровати, смотрит на заставку на мониторе в виде принцессы Леи. Я уверена, что это удар для девочки с таким мощным эго, как у Лилли...

Ну, что парень, который так любил ее, встре­чается с другой девочкой. Но ей придется при­выкать. Потому что я лично прослежу, чтобы она больше никогда с ним не встречалась. Если мне придется защищать Бориса с древним ме­чом в руках, как Арагорн защищал маленького Фродо, я совершенно точно сделаю это. Я серь­езно настроена помешать Лилли издеваться над Борисом Пелковски и подвергать риску его перебинтованную несчастную гениальную го­лову.

Не знаю, может, она заметила, что я слиш­ком яростно пишу, или что-то поняла по лицу. Но она лишь вздохнула.

— А, ну ладно.

И теперь она берет пальто и уходит. Потому что хоть они с Джангбу и пошли разными путя­ми, она остается лидером этой своей ассоциации учеников против его незаконного увольнения, и у нее еще куча дел.

И в этой куче не нашлось пункта извинить­ся передо мной.

Нет, я ошиблась.

У самой двери она обернулась.

— Слышишь, Миа, — сказала она, — изви­ни меня, пожалуйста, за то, что я назвала тебя слабой. Ты не слабая. Вообще-то... ты одна из самых сильных людей среди всех, кого я знаю.

Ну надо же! Я сражалась с таким количе­ством нечисти, я заставила девушек из «Очарованных» трястись от страха. Наверное, мне надо было дать медаль. Или, в крайнем случае, дать ключи от города, или еще что-нибудь.

К сожалению, как раз когда я подумала, что моя храбрость больше никому не нужна, мы с Лилли обнялись и она ушла. Да, еще она из­винилась перед мамой и мистером Дж. за то, что было в шкафу, и этого Джангбу, безработного помощника официанта. Они мило приняли из­винения. И вскоре СНОВА зазвонил домофон. Я была просто УВЕРЕНА, что на этот раз это Майкл. Он обещал забрать и принести мою ос­тальную домашнюю работу.

Так что можно представить себе мой ужас — мое оцепенение, когда я схватила трубку, на­жала кнопку «говорите», заорала: «Кто там?», и в ответ раздался не низкий, теплый, знако­мый голос моего любимого...

...а душераздирающий кашель бабушки!!!!!!!!!


9 мая, пятница, час ночи, тахта в гостиной

Это какой-то страшный сон. Иначе просто не может быть. Надо, чтобы кто-то меня ущипнул, и тогда я проснусь, и все уже закончится, и я окажусь в безопасности своей собственной теплой постельки, а не здесь, на этой тахте. По­чему я никогда не замечала, какая она ЖЕСТ­КАЯ?

Только я точно знаю, что это НЕ страшный сон. Я знаю, что это не страшный сон, так как увидеть страшный сон можно только, если ЗА­СНЕШЬ, а я этого физически не могу сделать, так как бабушка СЛИШКОМ ГРОМКО ХРА­ПИТ.

Так и есть. Моя бабушка храпит. Неплохая сенсация для «Поста», а? Надо позвонить им и развернуть трубку в направлении моей комна­ты (бабушку можно слышать даже при ЗАКРЫ­ТОЙ двери). Прямо так и вижу перед глазами заголовок:



ВДОВСТВУЮЩАЯ ПРИНЦЕССА:

КОРОЛЕВСКИЙ ХРАП


Просто не верю, что это все происходит на самом деле. Как будто моя жизнь и так недо­статочно сложна. Так вот, теперь ко мне пере­ехала моя психованная бабушка!

Я с трудом поверила собственным глазам, когда открыла входную дверь и увидела бабуш­ку, а за ней нагруженного кучей пакетов шофе­ра. Минуту я находилась в полной прострации, пока бабушке не надоело.

— Так, Амелия, ты разве не пригласишь нас войти?

И, не успела я ни слова пискнуть, она вло­милась мимо меня в квартиру, жалуясь по до­роге, что у нас нет лифта, и как мы воображаем себе путь с первого этажа на третий пешком для дамы ее возраста? Я, кстати, отметила про себя, что шоферу пришлось пройти вышеупомянутые три этажа с огромным грузом.

После этого она принялась расхаживать по нашей мансарде, — приходя сюда, она всегда так делает, — хватала вещи и неодобрительно осматривала их, ставила на место и брала сле­дующую. Например, перехватала всю коллек­цию маминых скелетов Цинко ди Майо, а по­том перешла к кубкам мистера Джанини из Национального студенческого спортивного об­щества, четвертый финал.

Тем временем мама с мистером Джанини, услышав суматоху, вышли из своей комнаты и оцепенели на пороге — оба сразу — в ужасе, увидев картину, развернувшуюся у них перед глазами. Мне самой было страшновато... особен­но когда Роммель выбрался из бабушкиной су­мочки и начал крутиться по комнате на своих тоненьких ножках. Они у него, как у Бэмби. При этом он деликатно принюхивался, будто думал, что в любой момент все может взорвать­ся и полететь ему в мордочку. Что наверняка и случится, когда он примется обнюхивать Тол­стого Луи.

— Э-ээ, Кларисса, — сказала моя мама, храбрая женщина, — не затруднит ли вас сооб­щить, что вы здесь делаете? И, как мне кажет­ся, со всем вашим гардеробом?

— Не могу оставаться в этом отеле ни мину­ты, — сказала бабушка и поставила на место лампу мистера Джанини, сделанную из нату­ральной лавы, даже не взглянув на мою маму, чья беременность, по мнению бабушки, странное, даже неслыханное явление. «Надо же, в таком преклонном возрасте», — любит повторять ба­бушка, хотя, как мне кажется, мама выглядит значительно лучше многих звезд, которые, за­беременев, снимаются в модных журналах. — Там никто больше не работает! Отель превратил­ся в хаос! Ни единой души, не допросишься хоть что-нибудь сделать в апартаментах. Никакого сервиса. Никто не помнит, во сколько мне не­обходимо наполнить ванну. И вот я пришла сюда. — Она невинно моргнула. — Я пришла в лоно своей семьи. По традиции, в тяжелые времена родственники принимают к себе по­павшего в беду.