– М-м-м… Я полагал, что дал вам понять, о чем пойдет речь. О моей пылкой к вам любви…

– Ее даже можно назвать разогретой, не так ли? Много лет назад вы уже делали мне подобные признания. И любовь внезапно вспыхнула в вас снова?

– Да, можно сказать и так. Я сумел обуздать свои чувства, прошло немало времени, и вот следующий день после моего возвращения сюда, когда я прогуливался по городу неподалеку от Кур-ла-Рэн, я увидел вас в карете вместе с другими дамами. Вам было очень весело, и ваш смех звенел как колокольчик. Тлеющие угли в моем сердце вспыхнули вновь, и с тех пор я живу в непрестанных мучениях. Неужели вы меня не пожалеете?

– Вы выглядите чудесно и не возбуждаете ни малейшей жалости, – со смехом отозвалась Изабель.

– Потому что вы улыбнулись мне, когда я с вами поздоровался. Ваша улыбка окрылила мои надежды. Нет-нет, позвольте мне продолжать, – вскричал он, догадавшись, что она собирается прервать его. – Вчера вы наложили на меня печать молчания, несомненно, потому, что вокруг было слишком много народу. Но сегодня мы одни, и я могу вам сказать, как я люблю вас и как желаю.

– Это не всегда одно и то же.

– Вполне возможно, но ради счастья держать вас в своих объятиях я готов на что угодно…

– Даже зная, что я люблю другого? Не говорите мне, что вам ничего не известно. Париж, двор, все об этом знают, и я думаю, что там, откуда вы приехали…

– Тоже кое-что известно. Но я люблю вас с такой страстью, что меня обрадует самое ничтожное место, только уделите мне его под покровом той несравненной тьмы, которая объемлет всех нас. Полюбите и меня хоть капельку. Уделите мне малую толику того сказочного пиршества, каким услаждается принц, настолько благородный и величественный, что не оскорбится… Если, конечно, узнает…

– Я это буду знать. И этого более чем достаточно.

– Не говорите так сурово. Вы не знаете, на что я готов пойти, лишь бы провести одну ночь в ваших объятиях.

В ответ раздался хрустальный смех Изабель, она взяла бокал и отпила вино.

– Ну что ж, просветите меня, и мы посмотрим. Какие же чудеса вы готовы мне предложить?

Он наклонился над столом, чтобы быть как можно ближе к прелестной хозяйке, и лицо его стало очень серьезным.

– Я управляю Перонном и Амом, я отдам их…

– Молчите.

Изабель тоже больше не смеялась. Перонн и Ам, города на севере Франции, были ключами к ее границе. Они слыли неприступными и попасть в руки врага могли только через предательство. Если города эти окажутся в руках де Конде, генералиссимуса испанских войск, располагающихся во Фландрии, Франция не минует испанского нашествия.

– Что вы на это скажете? – осведомился маршал с самодовольной улыбкой.

– Скажу, что вы идете на невероятный риск и можете потерять все свое богатство. Или вы со мной не согласны?

– Я согласен с вами, прекрасная дама, и нельзя сказать, что не думал об этом. Но меня это не заботит. Став обладателем двух этих крепостей, господин принц, я полагаю, выплатит мне… вознаграждение.

– Вознаграждение? А вам не достаточно любовницы, которую вы у него похитите?

– Но мне нужно на что-то жить! И потом, если у меня ничего не будет, вы со мной расстанетесь!

– Но, как я поняла, речь шла только об одной ночи любви?

– За которой последуют другие, как я надеюсь. А нищий в лохмотьях не посмеет приблизиться к звезде… Я совсем не требователен, если учесть ценность дара. Вознаграждение, скажем, в миллион двести тысяч ливров. Что вы на это скажете?

– Пока не скажу ничего, – ответила Изабель, вставая со своего места и обязывая тем самым встать и д’Окенкура. – Вы прекрасно понимаете, что я должна подумать, потому что вместо интрижки…

– Вы называете интрижкой мою любовь к вам?!

– Называйте как хотите, – вздохнула она, – но мы договорились до государственной измены. А я, как вам вчера уже говорила, ожидаю сегодня гостей. Но мы с вами еще увидимся.

Маршал удалился, а Изабель тут же снова опустилась в кресло, чувствуя, сердцебиение и тошноту. Из какой грязи слеплены мужчины в это недоброе время! Золото для них дороже чести! Подумать только! Маршал Франции предложил ей в обмен на ее тело и богатство две самых надежных крепости, которые защищают его родную землю! Не моргнув глазом! Словно речь шла о паре чулок! Неслыханно! И отвратительно!

Настоящая тошнота поднялась у нее к горлу, она почувствовала, что сейчас упадет в обморок, позвонила и приказала принести себе стаканчик сливовой водки. Поднесла платок к губам и постаралась справиться с собой. Изабель не привыкла к крепким напиткам, водка обожгла ей горло, но этот огненный глоток подхлестнул ее и оживил. Она сделала второй глоток. И продолжала пить маленькими глоточками сливянку, когда Агата, которую она посылала за покупками в торговые ряды рядом с дворцом, вернулась вместе с госпожой де Бриенн. Госпожа де Бриенн, увидев Изабель со стаканом в руке, рассмеялась.

– Вот значит, дорогая, как вы проводите время, оставаясь в одиночестве! Но должна вам сказать, что такое времяпрепровождение вредит здоровью. В веселой компании вино куда менее опасно, и я готова составить вам компанию.

Агата тут же принесла второй стаканчик и бутылку и налила госпоже де Бриенн сливянки, заметив:

– Как же вы бледны, госпожа герцогиня!

– Мне стало гораздо лучше. Останьтесь, – сказала она, увидев, что Агата направилась к двери. – Госпожа де Бриенн хорошо знает, что у меня нет от вас секретов.

– Но секреты могут быть у госпожи де Бриенн, – предположила Агата, берясь за ручку двери. – Все, что вы считаете необходимым, вы расскажете мне потом.

После казни деверя Агата очень изменилась. Дело было не в том, что она питала к нему привязанность. Такой привязанности не было у нее даже к супругу, с которым встречалась раза три или четыре в год, но она носила траур, и этот траур был из самых горьких, траур, на который ложилась тень эшафота. И испытывала она не столько горе, сколько стыд за своего молодого родственника, который обвинил ее госпожу в намерении отравить Мазарини…

– Бедная женщина, – тихо посочувствовала маркиза, провожая взглядом Агату. – Она очень вам преданна, и ей трудно перенести выпавшее на ее долю испытание.

– Вы имеете в виду признания Рику, замешавшие меня и Берто в несуществующий заговор? Я знаю, что она предана мне всей душой, и ни в малейшей мере не виню ее ни в чем. Винить можно только пытки. Под пытками, я думаю, можно признаться в чем угодно, стремясь лишь к одному: прекратить невыносимые страдания. Но вернемся к гостю, который только что побывал у меня. Я в смятении и не знаю, как мне отнестись к тому, что услышала. В виде признания в любви маршал д’Окенкур предложил мне нечто немыслимое!

– Что же именно, скажите!

Изабель стала передавать речи своего гостя и еще не дошла до конца, как госпожа де Бриенн начала смеяться. Изабель не ожидала от нее подобного легкомыслия.

– Неужели вам кажется это смешным? – осведомилась она оскорбленным тоном.

– Конечно! И я надеюсь, что мы посмеемся с вами вместе. Три года назад, маршал, считая, что пал жертвой финансовых несправедливостей, сделал точно такое же предложение Мадемуазель, передав его через герцога Лотарингского, который в тот момент был союзником фрондеров. Предложение ее воодушевило, и она готова была принять его, но внезапное исчезновение герцога Карла и возвращение короля в Париж помешали переговорам.

– Он просил ее лечь с ним в постель? – недоверчиво переспросила Изабель.

– Вы прекрасно знаете, что добродетель Мадемуазель неприступна, и она все еще надеется выйти замуж за принца де Конде, когда его законная супруга наконец примет решение переселиться в мир иной. На крайний случай, она согласилась бы стать женой герцога Лотарингского. Но мы сейчас говорим об Окенкуре. Как видите, его идея родилась не сегодня. Ваша красота возродила к жизни его чудесный прожект, он приспособил его к злобе дня и очень им вдохновился.

– Иисус сладчайший! – воскликнула молодая женщина. – Да он же настоящий преступник! Он, видимо, забыл, что ни Перонн, ни Ам не его личная собственность!

– Так-то оно так, но причиной всему его испепеляющая ненависть к Мазарини. Сен-Форже недавно рассказывал моему племяннику, что на обеде в Сент-Убере у герцога де Шона, губернатора Пикардии, ваш воздыхатель позволял себе такие грубые выражения по отношения к кардиналу, какие и повторить невозможно.

– Но мне-то что делать во всей этой истории? – простонала, чуть не плача, Изабель.

– Думаю, что вы попросите д’Окенкура написать письмо, в котором он заявит о своей готовности оказать какие угодно услуги вам и господину принцу. Это письмо вы отправите принцу тем путем, каким отправляете обычно письма, но сделав приписку собственной рукой и сообщив о бесчестном характере предложений маршала. А потом посмотрите, что из этого выйдет.

– Ни за что на свете я не стану пособницей Конде в завоевании Франции! Да, я очень хочу, чтобы он вернулся! Хочу, чтобы он был прощен и вновь занял место, достойное своей славы! Хочу! Но не таким путем!

– Ваша приписка откроет принцу глаза на тех людей, которые спешат к нему, предлагая оказать услуги.

Изабель последовала совету старшей подруги и получила от маршала письмо, подчеркнув, что ее оно ни к чему не обязывает, она ничего не обещает и не берет на себя никаких обязательств. Маршал продолжал свои любовные излияния, украшая их театральными жестами, но Изабель его не слушала. Письмо отправилось в Брюссель. Изабель с немалым интересом стала ждать на него ответа.

Однако реакция принца де Конде оказалась вовсе не такой, как ожидали обе женщины. Принц уже успел убедиться в скаредности и ненадежности своих союзников и передал письмо непосредственно графу де Фуенсальданья, главнокомандующему испанскими войсками во Фландрии, а тот имел неосторожность доверить его своему секретарю, который был шпионом Мазарини. Не прошло и нескольких дней, как пресловутое письмо лежало на столе кардинала.

Надо сказать, что оно не произвело на него большого впечатления, он прекрасно знал, что испанцы в данный момент не готовы вкладывать большие деньги в войну. Он призвал к себе д’Окенкура, но вместо того, чтобы отправить его прямиком в Бастилию, пожурил по-отечески за заигрывания с врагом, после чего предался воспоминаниям о славных заслугах маршала перед Францией, и вспоминал так прочувствованно, что оба они растрогались до слез. После чувствительной сцены маршал поклялся в неизбывной преданности короне и был отпущен.

Секретаря-шпиона в то же самое время подвергли допросу с пристрастием. От него добивались сведений о том, что происходило на самом деле и что задумывалось, и добивались так старательно, что бедный секретарь умер.

Изабель ни о чем подобном не подозревала и ни о чем не тревожилась. Д’Окенкур исчез с ее горизонта, и она этому очень обрадовалась. Зато Мазарини о ней не забыл и приказал аббату Фуке следить за герцогиней с особой пристальностью.

Аббат, еще более влюбленный, чем когда бы то ни было, ограничивался до сих пор тем, что наблюдал за домом герцогини, не показываясь ей на глаза. Но Изабель уехала в Мелло, затруднив тем самым аббату задачу. В Париже ему не трудно было замешаться в толпе, сделаться незаметным, и он наблюдал за своей добычей с самого близкого расстояния. В Мелло было все по-другому – мало того, что замок стоял на возвышении, что давало возможность наблюдать за окрестностями, еще и Бастий, наделенный геркулесовой силой, бдительно следил за всеми к нему подступами.

Базиль Фуке поселился в небольшой харчевне неподалеку от замка и нанял людей, которых стал посылать туда под разными предлогами за разными надобностями. Таким образом, он выяснил, что два гонца поочередно и регулярно ездят из Мелло в Брюссель и обратно. Одного из них, некоего Шерона, схватили, но очень быстро с извинениями отпустили. За это недолгое время письмо, которое он вез госпоже де Шатийон, успели переписать. Послание было зашифровано, но прочитать его не составило труда. Впрочем, и содержание было весьма незамысловато: сообщение о визите аббата Виоле, брата президента парламента, преданного интересам де Конде и симпатизирующего Изабель.

Вышеупомянутый аббат – который вряд ли был большим католиком, чем аббат Базиль, и ничуть не меньше него любил ухаживать за дамами – жил в Париже, поэтому организовать за ним слежку не составило никакого труда. В тот день, когда он отправился с визитом в Мелло, Фуке устроил у него обыск. Кардинал даже дал ему приказ арестовать аббата по возвращении, но письма, которые он нашел у Виоле, погрузили его в мечтания и вот, что он написал Его Преосвященству.

«Согласно пожеланию Вашего Преосвященства, аббат Виоле был арестован, и его бумаги мы забрали с собой. Все письма, которые мы у него нашли, были от госпожи де Лонгвиль, и все они свидетельствуют об одном: она страстно желает служить господину принцу и не менее страстно стремится погубить госпожу де Шатийон, уронив ее в глазах брата».