– Мы не замедлим зайти к ней, чтобы поддержать и полечить, – пообещала королева-мать, и многообещающий тон ее сулил довольно горькие лекарства.

Затем она отправила госпожу де Мотвиль к королю с просьбой навестить ее, когда у него будет свободное время.

В глубине души Анна Австрийская была даже довольна, что ей, наконец представился случай немного образумить безрассудную, кипящую избытком сил молодежь, которая того и гляди оставит на обочине своей бурной жизни и ее, и королеву-невестку. Она не сомневалась в привязанности сыновей, но прекрасно понимала, что из-за плохого самочувствия[31] не представляет большой привлекательности для двора, жадного до веселья и развлечений.

Король навестил мать, выслушал все, что она хотела ему сказать, и отправился… к Мадам. Разумеется, она ждала его. Зрелище, открывшееся взору короля, мгновенно излечило его от дурного настроения, с каким он вышел от матери. Мадам была само совершенство, томно возлежа среди беспорядка белоснежных простынь в батистовой гофрированной рубашке с голубыми бантами, точно такими же, какими были перехвачены ее каштановые волосы, слишком блестящие для больной. Ее чудные синие глаза были полуприкрыты, след слезы виднелся на нежной щеке. Она слушала Изабель, которая, сидя на верхней ступеньке лестницы, что вела к кровати, напевала вполголоса песенку, аккомпанируя себе на гитаре с бантом на грифе.

Изабель успела вовремя встать, иначе ей бы не избежать столкновения с королем, который в порыве чувств, мало похожих на братские, спешил вверх, торопясь встать на колени перед кроватью и завладеть маленькой белой ручкой. Вполне возможно, он стоял бы на юбке Изабель.

– Боже мой! Генриетта! Неужели вы заболели? Какая жалость! Простите, госпожа де Шатийон, я вас не заметил!

«А вот это уж неправда! – подумала про себя Изабель. – Хотя, если подумать, может быть, так и есть. Король влюблен до такой степени, что не заметил бы даже слона, сиди он на моем месте!»

Но больше она не услышала ни слова. Мадам слегка приподнялась, и головы сблизились так тесно, и говорили молодые люди так тихо, что нужно было разве что просунуться между ними, чтобы разобрать, что они говорили. Возвращение в покои принцессы де Монако ничего не изменило. Принцесса вопросительно посмотрела на Изабель, герцогиня в ответ недоуменно пожала плечами и тоже с вопросом показала подбородком на дверь. Дамы приготовились покинуть покои, но тут Мадам подняла голову и сказала:

– Его Величество желает поговорить со мной об очень важных вещах, и я прошу вас нас оставить. Вернетесь позже.

Дамы повиновались, сделав без единого слова реверансы, но едва сдерживая желание рассмеяться. Изабель могла поклясться, что король без промедления обнимет невестку и приникнет к ее устам жарким поцелуем, ничуть не похожим на родственное изъявление чувств.

– Вот где истинная отвага! – тихонько проговорила принцесса. – Похоже, король совсем не боится заразиться!

Уединение их длилось недолго. Не прошло и двух-трех минут, как король вышел и, обратившись к придворным дамам и фрейлинам, объявил, что придет за новостями о здоровье принцессы к вечеру, а пока заберет с собой Месье на охоту.

– Бедный Месье, – посочувствовала мадемуазель де Тонне-Шарант со смехом. – Разве наш король не знает, что его брат терпеть не может охоты, находя это занятие слишком грубым для своей нежной натуры! Готова поспорить, что сегодня вечером все в замке будут спать как убитые!

В замке на целый день воцарилась удивительная тишина. Единственная, кто с восторгом последовала бы за королем на охоту, была маленькая королева. Великолепная наездница, она обожала охоту, но как раз это развлечение было ей запрещено, так как она находилась «в ожидании».

Тем не менее ей было гораздо приятнее знать, что ее супруг охотится в лесу с братом, чем катается на лодке с женой брата, и она мирно провела этот день в своих покоях, наслаждаясь горячим шоколадом и ароматом ладана, который ее успокаивал. После охоты Людовик заглянул к Мадам и поговорил с ней, потом поужинал и, сославшись на усталость, отменил все назначенные на вечер развлечения, после чего все ночное время посвятил жене. Можно себе представить, в каком упоении находилась Мария-Терезия.

На следующее утро для Изабель стало совершенно очевидным, что после этой почти что монашеской ночи при дворе всерьез что-то изменилось. Но что? Дело, быть может, касалось всего лишь атмосферы, потому что она стала несравненно легче. Мадам совершенно выздоровела и светилась превосходным настроением. Королева-мать снова улыбалась, маленькая королева тоже. Подумать только, целая ночь! Даже брюзга Месье благосклонно посматривал на окружающих, готовясь отдаться любимому занятию: начать репетиции балета, который только что закончили Бенсерад и Люлли. Балет был написан по заказу короля и прославлял утехи Фонтенбло, назывался он «Балет времен года», и все придворные горели желанием получить в нем роль.

Главные роли, разумеется, получили Мадам и король. После выступления пастушек и танца фавнов Генриетта должна была появиться в образе Дианы, окруженной нимфами, в которых преобразятся ее фрейлины. Месье изображал осень и танцевал вместе со своими придворными танец сбора винограда, исключив из виноградарей де Гиша. После осени наступала зима. А затем в чудесных декорациях появлялась Весна, то есть король, туман рассеивался, и все вокруг расцветало.

Изабель и в свои тридцать четыре года продолжала сиять красотой, но принять участие в спектакле отказалась. Танцевать она любила по-прежнему, но балеты ей были уже не по возрасту, она чувствовала себя куда уютнее в кружке королевы и в обществе друзей, Конде и других.

Наблюдая за происходящим вокруг, Изабель не могла себе не признаться, что ее все-таки кое-что интригует.

Подготовка спектакля, репетиции были поводом для частых встреч между исполнителями. Король оставался по-прежнему галантен со своей невесткой, но гораздо охотнее беседовал с нимфами, которые составляли ее кортеж, выделяя среди них самую скромную и сдержанную девушку, которая довольствовалась в балете статичной ролью, так как легкая хромота мешала ей исполнять антраша и другие хореографические фигуры. Среди фрейлин ее выделяли серебристо-светлые волосы и красивые голубые глаза. Она была застенчива, нежна, знаки внимания короля ее очень смущали. Звали ее Луиза де Лавальер.

Мадам же позволяла ухаживать за собой не одному молодому человеку. Все это вместе заставило задуматься Изабель. Самым странным для нее было то, что Мадам не выказывала ни малейшего недовольства, видя, что ее место заняла одна из фрейлин, причем самая скромная и по титулу, и по внешности. Мадам, казалось, вообще не обратила на новую привязанность короля никакого внимания.

Изабель, зная, что сумела искренне расположить к себе Мадам и пользуется у нее доверием, осмелилась задать интересующий ее вопрос, когда они, возвращаясь после мессы, соблазнились прохладой раннего утра и решили прогуляться по парку.

– Трудно поверить, – начала она негромко, – что сердце короля так скоро обратилось к такой незначительной девушке, как эта Лавальер.

Мадам не могла удержаться от смеха, и ее ручка проскользнула под руку ее приятельницы.

– Я была уверена, что ничто не ускользнет от ваших больших глаз, Бабель![32] Но неужели вы полагаете, что у меня могла возникнуть ревность к этой бедняжке?

– Разумеется, нет. Но…

– Какие тут могут быть «но»! И только вам я открою причину. Это особая тактика, которая выражается одним словом: ширма! Вы знаете, что такое ширма?

Еще бы Изабель не знать! С этой тактикой было связано одно из неприятнейших ее воспоминаний, но она не дала воли воспоминаниям и коротко ответила:

– Знаю.

– Ну так вот, эта Лавальер – ширма, которую выбрали король и я. Она застенчива, молчалива…

– И безоглядно влюблена в Его Величество.

– Вы думаете? Тем лучше! Значит, она без усилий сыграет ту роль, которую мы ей отвели! – снисходительно уронила Мадам, улыбаясь своим потаенным мыслям.

Но Изабель не разделила ее веселья.

– Кто знает, может быть, Его Величеству не стоит так вживаться в отведенную себе роль, – сказала она.

– Король великолепный актер, это правда, – согласилась Мадам. – А как он танцует! Танцевать с ним в паре – настоящее счастье! Но о чем вы задумались, Бабель? У вас сделалось такое серьезное лицо!

– Я думаю… Думаю о том, что настоящая любовь очень могущественна. Это относится и к графу де Гишу. Он влюблен в Мадам до безумия!

Генриетта наклонилась к кусту цветущих роз и вдохнула их сладкий запах.

– Вы так говорите потому, что ему случалось убегать от меня, крича, что он находится в страшной опасности? Нас всех это забавляло.

– В его глазах никогда не было насмешки, и взгляд его был искренен и правдив, точно так же, как взгляд Лавальер, когда с ней говорит король.

– Вы говорите глупости! Вам повсюду чудятся влюбленные. Однако пора возвращаться! Король сказал, что сегодня мы будем гулять в лесу. Я воспользуюсь прогулкой и поговорю с ним. Может быть, мы сменим ширму.

Прогулка в лес верхом и в каретах многое прояснила, подтвердив правоту Изабель. В начале прогулки все видели, что король на своем коне едет возле кареты, где сидит Лавальер вместе с другими фрейлинами. Когда все вышли из карет на лужайке среди раскидистых деревьев, король отвел девушку в сторону. Внезапно налетела гроза. Все кинулись бежать к каретам, от которых отошли достаточно далеко. Не вернулась только одна пара, король и Лавальер, они забрели еще дальше… Когда гроза кончилась, двор увидел своего короля, который возвращался насквозь промокший, держа одной рукой руку Лавальер, а в другой шляпу, с которой ручьями лилась вода. Как только хлынул дождь, Людовик отвел девушку к дереву и держал над ней свою шляпу, заслоняя от дождя. Подойдя к фрейлинам, он поцеловал ей руку, низко поклонился и вскочил на лошадь, которую подвел ему паж.

Никто не сказал ни слова по поводу этого события, но в тот же вечер Мадам перевела Лавальер из спальни фрейлин в кабинет рядом со своей спальней. А королева проплакала полночи. Что касается ее свекрови, то она провела довольно долгое время в молельне, размышляя над тем, что ей довелось видеть, и пришла к неутешительному выводу, что понять молодежь чрезвычайно трудно. Только один Месье крепко спал в эту ночь. Увидев, как мрачна его супруга, он сделал для себя приятный вывод, успокоился и крепко заснул. Правда, спокойствия его хватило ненадолго.

Двадцать третьего июля был представлен долгожданный «Балет времен года». Успех был огромный. И надо сказать, что танцоры его заслужили. Король был великолепной Весной, Мадам божественной Дианой, и их па-де-де привело всех придворных в восторг. К отчаянию несчастного де Гиша, который вернулся без разрешения, чтобы все-таки станцевать роль виноградаря в балете. Однако король и Мадам так правдиво изображали влюбленных, что поклонник Генриетты был огорчен до глубины души и потерял всю непринужденность. Он танцевал из рук вон плохо и под конец даже упал, вызвав в публике оглушительный хохот и погубив виноградные лозы, украшавшие его тунику. Мадам тоже весело смеялась, и бедный де Гиш так забылся от отчаяния, что принялся упрекать принцессу, которая прекрасно знала, что он влюблен в нее до безумия, за то, что она смеется над ним, тогда как он надеялся, что она «увенчает его пламень».

Балет кончился, и тут с упреками выступил Месье. Он был оскорблен тем, что «друг сердца» вернулся не для того, чтобы «попросить у него прощения, а для того, чтобы вновь насмехаться над ним», и он снова побежал к брату, требуя уже не только изгнания виновного, но и его крови, которая одна только может восстановить его честь! Король был полон снисходительности, как все счастливые взаимно влюбленные, и ограничился тем, что послал за маршалом де Граммоном и самым доброжелательным образом попросил его отправить сына в Париж, чтобы он там ожидал возвращения двора.

Трудно описать, как страдал де Гиш, влюблявшийся в Мадам все сильнее. Не легче было и недовольство Мадам, которая не хотела показать, что увлечена королем больше, чем ей самой хотелось бы. Она страдала от того, что теперь по целым дням не видит его у своих ног, потому что король оказывал внимание только этой невзрачной Лавальер!

– Я нахожу, что ширма заняла непозволительно много места, – заявила как-то Генриетта Изабель, которой доверялась с тем большей охотой, что не сомневалась в искренности ее дружбы и знала, что герцогиня никого и ничего не боится.

К тому же Изабель как никто другой умела рассеивать черные мысли и дурное настроение принцессы. Потом все при дворе знали, что она хранила верность принцу де Конде, несмотря на все бури и штормы Фронды, среди которых так легко было погибнуть. Ее верность накрепко привязала к ней раскаявшегося принца. Так можно ли было найти подругу, которая была бы вернее и надежнее Бабель?