Жюльетта Бенцони - Принцесса вандалов

Де Немур ее не слышал. Он ходил по комнате кругами, все быстрее и быстрее, волнение его возрастало. И вдруг он остановился.

– Нет! Я вам не верю! Вы сказали только, чтобы мне отомстить!

– Отомстить? Я могла бы это сделать давным-давно! В Монтаржи, когда вы стонали от боли, лежа в постели, де Ларошфуко предложил мне свои услуги именно в целях мести. Как будто я из тех женщин, которые пользуются чужими объедками!

С умоляющим видом де Немур приблизился к Изабель с очевидным желанием заключить ее в объятия.

– Не будем играть, сердце мое! Это недостойно ни вас, ни меня!

Она отстранилась, не желая, чтобы он ее коснулся, и приподняла кружева, обнажив нежное плечо.

– Этого знака вам будет достаточно, чтобы убедиться. Когти льва оставили на мне свои следы!

Немур вскрикнул, из глаз его брызнули слезы, и он бегом выбежал из комнаты…

Перед сном Изабель приняла теплую ванну, которая помогла ей успокоиться. Но спала она все-таки плохо, часто просыпалась, взволнованная неожиданным поворотом событий. Еще накануне утром она была окружена привычной пустотой, и вдруг ее сердечная жизнь бурно закипела, что привело ее в смущение. Завоевание героя, которого она полюбила еще девочкой, наполняло ее сердце радостью, хотя и не безоблачной. При этом она не могла не сознаться, что измена де Немура, попавшего в сети ее ненавистницы, причинила ей боль. Амадей был очаровательным человеком, чудесным любовником, чего нельзя было сказать о де Конде, грубом, излишне торопливом… Словом, хотя она сама прогнала де Немура, она горевала, узнав, что он утешился, отдав предпочтение главной ее врагине…

Оказавшись в положении буриданова осла, томимого голодом и жаждой и вынужденного выбирать между охапкой сена и ведром воды, Изабель в отличие от несчастного животного, которое умерло, потому что так и не сумело сделать выбор, на рассвете сделала выбор. С де Немуром она решила сохранить дружбу. Сочла, что совершит благое дело, если отвратит его от постыдного союзничества с испанцами, и таким образом, возможно, спасет и своего брата Франсуа. Не менее благое дело совершит она и для Конде, если поможет ему наладить отношения с двором. Хотя в эту возможность она не очень-то верила.

Ближайшее будущее подвергло ее чаяния и дипломатические ходы жестоким испытаниям.

Де Конде, который возымел намерение стеречь теперь свою возлюбленную, словно молоко на плите, возымел расчудесную мысль – разумеется, с его точки зрения! – попросить наблюдать за ней потихоньку своего друга де Немура, который, очень вовремя вернулся в Париж. Принц не сомневался, что де Немур отныне и навсегда пленен госпожой де Лонгвиль и никогда уже не сможет покинуть богиню, если она снизошла к нему. В самое ближайшее время он попросит герцога оказать ему эту услугу, объяснив, что следить нужно как можно более незаметно.

Уже на следующее утро принц появился у Изабель ранним утром, считая ее теперь чуть ли не своей собственностью. Изабель плохо спала ночью, выглядела не лучшим образом и попросила передать принцу, что заболела, приняла лекарство и просит ее извинить. Однако принц настаивал: он не собирается ее тревожить, но ему необходимо увидеть ее и сказать несколько слов.

Что могло стрястись такого срочного, что Конде примчался в такое время? Зная неистовый нрав Людовика, который может пренебречь любыми запретами и просьбами, Изабель поспешно намазала лицо кремом со свинцовыми белилами, от которого оно смертельно побледнело, слегка подчернила глаза, убрала волосы под кружевной чепчик, накинула рубашку-распашонку и снова улеглась в постель. Агата за это время поставила на столик у изголовья кружку для травяных отваров и флакон с душистой водой. Изабель хорошенько укрылась и отправила Агату за гостем.

Принц ни на секунду не поверил в болезнь Изабель. Как-никак только вчера вечером он видел ее, и она была ослепительна! Очень сурова, но ослепительна, и поэтому, увидев возлюбленную, не мог скрыть своего удивления:

– Как? Так вы в самом деле больны? – Потом спросил с понимающей улыбкой: – Неужели де Немур посмел плохо обойтись с вами?

– Плохо обойтись со мной? Де Немур? Только вы, монсеньор, могли такое заподозрить. И с какой стати, скажите на милость!

– Полно! Не гневайтесь! Простите за неловкое слово. Тем более что я пришел попросить у вас помощи.

– Помощи? В чем? Я не говорю по-испански!

– Вы невыносимы! Судя по вашему виду, вы всерьез больны, и у вас не должно быть сил на насмешки!

Изабель не могла не улыбнуться, она приподнялась, взбила подушки, оперлась на них и заявила:

– Я вся слух и целиком к вашим услугам!

Принц поделился опасениями, какие мучают его после холодного приема в Сен-Жермене.

– Я не чувствую себя в безопасности у себя в особняке Конде, мечусь, не знаю, какому святому молиться, и крайне нуждаюсь в добром совете!

– Уверена, в чем в чем, а в советчиках у вас нет недостатка.

– Согласен, но их слишком много, и они так разноречивы… А я не в силах предпочесть советы одних и не выслушивать других[5].

– Если вы надумали переселиться ко мне, то скажу сразу: это очень неудачная мысль.

– Нет. Я только хотел, чтобы мои друзья собирались у вас в доме и вы взяли на себя роль арбитра. Вы никогда не теряете головы… Во всяком случае, как я успел убедиться, – прибавил он с тенью улыбки. – И лучшее тому доказательство – ваше хладнокровие и изобретательность, благодаря которым вы увезли мою мать из-под носа дю Вульди. Я осмеливаюсь просить вас, надеясь, что вы меня немного любите, помогите мне!

– Я не отказываюсь помочь, но, если вам так неуютно в особняке, почему бы не переехать в Сен-Мор, как вы уже делали?

– В таком случае вам тоже пришлось бы поселиться в Сен-Море. Но разве я когда-нибудь посмею посягнуть на вашу свободу, которой вы так дорожите?! – произнес он с таким благостным выражением лица, что Изабель, несмотря на старания выглядеть больной, не могла удержаться от смеха.

– Не стоит лицемерить, монсеньор. Вы бы никогда не посмели предложить мне там поселиться, потому что знаете, что я откажусь. Но раз уж мы заговорили о переездах, то не скрою от вас, – Изабель, не замедлив, отплатила принцу той же монетой, – что я как раз не собираюсь оставаться в Париже. Стоит такая прекрасная погода, что мне захотелось навестить Мелло и увидеться с моим сыном!

– Вы оставили его там одного?

– Нет, он под присмотром моей матери. Вполне возможно, она даже увезла его в Преси. Она не любит уезжать надолго из своего дома. Однако вернемся к нашему разговору. Если вы хотите собирать здесь своих друзей и советоваться с ними, то я не вижу в подобных сборищах ничего не подобающего. И если вы меня о чем-то спросите, я охотно выскажу свое мнение.

– А может быть, вы мне позволите… Позволите задерживаться у вас?

– Там будет видно. Пока обсудим еще один вопрос. Я ни при каких обстоятельствах не стану принимать у себя госпожу де Лонгвиль, но полагаю, ей отведена ведущая роль в ваших «советах».

– Успокойтесь. Ее нет в Париже. Она сейчас в Гиени вместе с нашим младшим братом де Конти. Бордо стал главным городом, в нем ведутся переговоры с Испанией. В зависимости от того, как пройдут мои переговоры с двором, она и будет действовать.

– Смею надеяться, что она не возьмет на себя смелость подписывать от вашего имени какие-либо договоры?

– Нет! Конечно, нет! Она не посмеет!

– Она? Не посмеет? Или Анна-Женевьева совершенно переменилась, или вы ее плохо знаете! Мы можем почитать себя счастливыми, если в один прекрасный день она не появится здесь во главе испанской армии с трубами и барабанами! Тогда перед вами встанет выбор: заключить сестру в свои объятия или уничтожить выстрелом из мушкета. И я вам не завидую.

– Вы преувеличиваете! Она желает мне только счастья.

– Если ваше счастье служит ее славе! Что касается меня, монсеньор, то слава меня не интересует вовсе. Зато мне не хочется, чтобы победитель при Рокруа вдруг сделался испанцем, а мой брат – последний из славных Монморанси – заплатил бы своей головой за безмерную преданность вам. Но если случится такая беда, имейте в виду, в моем лице вы обретете непримиримого врага.

– А я-то полагал, что вы меня любите! Во всяком случае, так вы говорили!

– И могу повторить еще и еще: моя любовь в ваших руках. Все зависит от вас, монсеньор!

– В таком случае, положитесь на меня, я сделаю все возможное. Можем ли мы начать наши встречи уже с сегодняшнего дня?

– Да, но собираться мы будем как принято, по вечерам. Неурочный час придал бы нашим сборищам характер заговора.

– Но это и есть что-то вроде заговора. Разве нет?

– Да, но не обязательно кричать об этом со всех крыш. Приходите ближе к вечеру, и не все одновременно. Вспомните, как мы собирались когда-то в гостиной госпожи де Рамбуйе. Мы приходили туда, чтобы вместе провести время, послушать новые стихи наших поэтов, насладиться музыкой. Я позабочусь, чтобы музыка была приятной для слуха, ни слишком тихой, ни оглушительно громкой – мягким фоном для нашей беседы.

– Мне нравится ваша идея, хотя трудно поверить в невинный вечер, если нет обворожительных женщин…

– Не буду возражать, если вы пригласите, например, Мадемуазель – дочь герцога Орлеанского. Она горит желанием выказать вам свою преданность, особенно в те дни, когда здоровье вашей супруги внушает беспокойство. Не прилагая больших усилий, она уже чувствует себя принцессой де Конде.

– Я думал, вы ее терпеть не можете… Хотя, слушая вас…

– Терпеть не могу? Ничего подобного! Это она меня терпеть не может. А точнее, никак не может решить любить меня или ненавидеть. С одной стороны, ей нравится видеться со мной, болтать, пощипывать других, шутить, остроумничать, а с другой – отзывается она обо мне всегда плохо и уничижительно.

– Да, так оно и есть. Причина в том, что вы обольстительны, а она точь-в-точь швейцарец королевской гвардии, и ничего тут не поделаешь!

– Швейцарец она или не швейцарец, но пригласите ее. Она охотно согласится и будет представлять здесь своего отца. Полагаю, что Месье по-прежнему остается одним из ваших? После совершеннолетия короля он перестал быть королевским наместником и, думаю, очень этим огорчен, хотя не показывает виду. Если вам нужны еще дамы, то, пожалуйста, – госпожа де Бриенн, по-прежнему близкая подруга королевы, и моя подруга Мари де Сен-Совёр охотно составят нам компанию. Они обе умные женщины и не страдают склонностью к шпионажу. Если хотите, я приглашу их сегодня вечером.

– Сегодня вечером? Нет… Пожалейте меня, Изабель, и позвольте вернуться одному. Мне нужно столько сказать вам!

– Того, о чем говорится только в ночной темноте?

– Не только! Я могу говорить вам о любви всегда и…

– Покажите ваши руки. – Она развязала бант ночной рубашки и обнажила плечо с синяками и следом от укуса. – Если завтра прибавится хоть один синяк, один-единственный, мы не увидимся больше никогда в жизни. Мне двадцать пять лет, и я обожаю танцевать на балах. Если вы собираетесь обречь меня на высокие воротники и допотопные брыжи, то лучше простимся сразу без долгих слов.

Вид у Конде сразу стал таким несчастным, что у Изабель не хватило духу продолжать ему выговаривать.

– Хорошо, я согласна, сегодня вечером приходите один. Я пошлю слугу на чердак, пусть посмотрит, не сохранилась ли там какая-нибудь кольчуга.

– А что прикажете мне? Мне прийти с большими садовыми ножницами?

Без садовых ножниц, в самом деле, не обошлось. Незадолго до прихода принца Изабель принесли охапку чудесных роз, которые были срезаны в Сен-Море по его повелению. Изабель с наслаждением подышала ароматом, прежде чем их расставили по вазам. Двумя розами из этой охапки она украсила скромный вырез платья. Ужин был изыскан, но короток, так как нетерпение принца можно было при желании потрогать. Изабель, поблагодарив, отослала слуг и взяла своего гостя за руку, чтобы проводить к себе в спальню. В спальне он усадил ее за туалетный столик перед большим зеркалом и после нескончаемых поцелуев принялся раздевать.

– Посмотрим на ваши боевые раны, – прошептал он, щекоча ей усами шею.

Изабель закрыла глаза, и в спальне воцарилась тишина, изредка прерываемая стонами, не имевшими ничего общего со стонами боли.

На следующий день во второй половине дня к герцогине де Шатийон приехали гости: первым прибыл принц де Конде, вскоре за ним де Ларошфуко со своим секретарем Гурвилем, президент Виоле, кардинал де Рец, по своему обыкновению словоохотливый и улыбающийся, Лэне и… герцог де Немур. Он единственный не сиял восхищенной улыбкой. Правда, вслед за ним сразу же появился герцог де Бофор, его шурин. Но эти родственники не слишком любили друг друга из-за вечного и неразрешимого спора, кто родовитее. К тому же де Бофор, не скрывая своей принадлежности к Фронде Принцев, воодушевляемой ненавистью к Мазарини и дружескими чувствами к Конде, не одобрял переговоров с испанцами и в особенности был против того, чтобы они вступали на французскую землю. Он ни разу не поставил своей подписи под договорами с испанцами, чем страшно сердил де Немура.